Предательство страсти

Поведение Лизхен мне понятно. Она столько лет прожила в тени Мари и тут получила шанс отыграться за все. Ей не терпелось бросить в лицо своей «старшей подруге», что они равны. Злоба Риппельштайн не знала границ. Ей хотелось не просто добиться признания своего происхождения, но и лишить мою жену всего — мужа, приданого, возможно, и отца.

— Женская зависть — сильнейшее оружие, — вполголоса заметил Салтыков. Ему неоднократно удавалось использовать это. К примеру, когда ему поручили устранить авантюристку Рене Берти, которая шпионила в пользу короля Людовика XV при дворе императрицы Екатерины, он привел в салон Рене Инесс Полански, красивую польку, прелести которой расхваливал весь вечер в присутствии гостей. Особо граф тогда отметил «очарование юности», которое «не затмить ничем». Двадцативосьмилетняя Рене не могла противопоставить восемнадцатилетней Инесс ничего, кроме специфического опыта, который, к несчастью, наложил неизгладимый след на внешность мадмуазель Берти. Рене потеряла голову от черной зависти, и полностью погрузилась в интригу против Полански, забыв о цели своего приезда в Россию. Все кончилось тем, что Берти попыталась отравить соперницу, за что и была посажена в крепость. Шпионка была удалена от двора, и дипломатического скандала удалось избежать. Таким образом, граф Салтыков хорошо понимал, как далеко могла зайти Лизхен в своей войне против Мари.

— Не пойму только одного, — продолжал Рихард. — Она так и не посетила нотариуса Батистена.

— Все просто. Это заняло бы, как минимум, день. У Лизхен была вполне определенная цель — она должна была спровоцировать скандал, и сделать известным то, что содержалось в письме. Ваши отношения с женой стали бы невозможными, и тогда у Лизхен было бы достаточно времени, чтобы найти Батистена и забрать у него те самые бумаги, о которых писала ее мать. Я был с ней все это время…

Салтыков замолчал. Рихарду показалось, что граф чуть было не проговорился о чем-то важном, но настаивать на раскрытии тайны не стал. Барону сейчас было не до чужих интриг.

— Что произошло дальше, я не понимаю.

Судя по вашему рассказу, старая Вильгельмсхафен, моя теща, знала, что Лизхен дочь ее мужа, следовательно, она встревожилась из-за чего-то другого. Чувствую, что здесь есть еще какая-то тайна. В конце концов, чем-то же Лизхен собиралась припереть папашу, чтобы тот ее признал, черт побери!

— Да, но зачем вы тогда свернули ей шею?!

— Потому, что если бы старый виконт умер, не успев признать Лизхен, а та бы уже выболтала все в присутствии Мари, та могла бы уйти от меня и потребовать королевского суда! Получается ведь, что я действовал с Лизхен заодно. Король вполне мог бы дать Мари право на развод со мной и тогда я потерял бы все. Понимаю, вы разочарованы во мне…

— Отнюдь, дорогой барон. Вы обычный человек. Как же вас можно за это осуждать? Ваша страна не похожа на Россию. Дворянам нужно работать, нужно быть купцами или ростовщиками, у нас же требуется только высочайшая милость, но даже и без таковой, русский дворянин будет жить легче, чем ваш, пусть даже самый приближенный к королю. И после этого, вы еще смеете критиковать наш уклад! Да если бы в Пруссии было крепостное право…

— Но оно тормозит прогресс! Это… Это не достойно культурной страны!

— А свернуть девице шею из-за доходов с винокурни — достойное ли дело? — лицо Александра стала жестким.

— Но она интриговала, она хотела погубить собственную сестру!

— Только потому, что ваша ханжеская мораль не признает внебрачных связей. По крови она имела право на все то же, что и ваша жена — титул, наследство, деньги, а вынуждена была жить служанкой.

— Не будем спорить, — примирительно ответил Рихард. — Однако я хотел бы знать, кто прислал мне это письмо…

— В этом я берусь вам помочь, — неожиданно заявил гость.

— Вы?!

— Да, а что в этом странного? Я столько раз уже вас спасал, что это может войти в привычку.

— Но позвольте… Какая вам с этого выгода?

— Ах, немцы! — Салтыков вздохнул. — Представьте себе, никакой! Просто мне так хочется.

— Да, но…

— Ну, есть еще одно обстоятельство, Рихард, — граф лукаво посмотрел на своего собеседника.

— Какое же? — тон голоса барона стал привычно деловым.

— Полагаю, что после всех тех откровений, которыми вы со мною поделились, я тоже в определенной мере обязан быть с вами откровенным. После всего произошедшего, ваши отношения с женой…. Одним словом, я считаю, что вы больше не имеете права требовать от нее супружеской верности.

— Но моя честь!

— Ох, барон, оставьте. Ваша честь разлита по бутылкам и продается по всей Европе. И хорошо продается, — Салтыков посмотрел на Рихарда одним глазом.

— Да что вы хотите? — натянутая улыбка барона больше походила на оскал.

— Я хочу получить от вас полный карт-бланш в отношениях с вашей женой, — Салтыков поудобнее устроился в кресле.

— Что?! Это оскорбление! — Рихард вскочил, но тут же сел обратно, столкнувшись с ледяным взглядом графа.

— Дорогой барон, возможно, вы были бы правы, если бы не одно обстоятельство. Даже два, — Александр буравил фон Штерна взглядом.

— Извольте объяснить, — барон сидел спокойно, хотя голос его все еще вибрировал от гнева.

— Начну с практического. Если мы хотим найти того, кто послал вам это анонимное письмо, нам надо выведать у старого виконта, чем именно его шантажировала Лизхен, а сделать это можно только с помощью вашей жены, у которой к вам, барон, доверия, я думаю, осталось немного. Это первое, — граф подпер голову кулаком.

— А второе? — Рихард изумленно смотрел на своего русского гостя, но не мог не согласиться с разумностью его доводов.

— Второе… А второе обстоятельство, собственно в том, что я люблю вашу жену, вот и все.

Барон фон Штерн несколько секунд не мог вымолвить ни слова, а Александр Салтыков смотрел на него спокойными и ясными глазами.

— Как только я ее увидел — то сразу понял, что именно о ней были все мои мечты и грезы. Вы не поверите, но именно ее я видел в странных снах, будто пророческих. Я полюбил Мари давно, задолго до встречи, и теперь ни за что от нее не откажусь.

— Что ж… — Рихард чувствовал себя полным ослом. — Полагаю, что препятствовать вам глупо с любой точки зрения. Я бы только попросил… Как бы это сказать… Я бы только попросил… О соблюдении внешних приличий.

— О! Можете не беспокоиться. Ваше доброе имя останется незапятнанным в глазах света и на винных этикетках. А сейчас позвольте откланяться, у меня есть некоторые дела.

Александр Салтыков вышел от барона фон Штерна в настроении не только приподнятом, но, можно сказать, веселом. Возможно, скоро он сможет вернуться в Россию, поскольку дело его, несомненно, сдвинулось с мертвой точки.

— Ну что ж, матушка, Гертруда, берегись, — сказал он, сев в седло своего великолепного вороного коня. Путь его лежал в мастерскую Готфрида Люмбека.

Дорогой граф Салтыков постоянно думал о том, как странно иногда в жизни перемешано самое низкое и самое возвышенное, самое уродливое и самое прекрасное. Мари фон Штерн, несчастная со своим мужем, женившимся на ней по расчету, самая удивительная и совершенная из всех женщин, с которыми Александру приходилось сталкиваться, через пару лет может превратиться в одну из тех старых ханжей, которые одним своим видом вызывают смертную скуку. Женщина как вино, если она не растратит себя, одурманивая мужские головы, то превратится в уксус, годный лишь для консервирования.

В России у Александра Салтыкова было несколько относительно постоянных любовниц. Одна из них, княгиня Дашкова, как-то сказала графу:

— Однажды, мой друг, вы полюбите по-настоящему и забудете обо мне и других женщинах.

Салтыков тогда рассмеялся и ответил:

— Я никогда не смогу забыть ваши чудные родинки, Полина! К тому же, я уже слишком стар для восторженной любви, слишком много видел женщин, и они давным-давно утратили в моих глазах таинственность.

— Не зарекайтесь, мой друг, не зарекайтесь, — княгиня Дашкова была в тот день очень бледна.