По прихоти короля

Карета продолжала свой путь. Королевский профиль исчез за поворотом. Г-жа Даланзьер разглядела еще плечо в лентах, на которое струились локоны парика. Большой колокол Сен-Ламбера заглушал крики. Сотня дворян с крючковатыми носами замыкала шествие. На площади дверца королевской кареты открылась перед городскими чинами, ставшими на колени. Они представляли смешное зрелище: платья надеты наспех, парики нахлобучены кое-как. Г-н Ландражо, старшина, совсем забыл надеть свой парик, голый и гладкий череп его лоснился при свете факелов.

Карета выехала на мост между двух рядов факелов. Золотой купол ее колыхался, и огромный кучер, до половины освещенный, казался безголовым великаном. Лошади прибавили шагу. Длинные парики крючконосых господ запрыгали по их пестро расшитым спинам.

В эту минуту подошли мушкетеры. Они снова наполнили улицу лошадиным стуком. Черные и серые прошли одни за другими. Мост застонал. Серебряные кресты пересекали синее сукно безрукавок. Блистали мощные крупы. Из одного упал золотистый помет, как медаль с изображением какого-нибудь властителя. Затем все смешалось во мраке вместе с факелоносцами, потрясавшими своими дымящимися головнями. Звук смолк вдали.

Улицы понемногу опустели. Окна закрылись, огни погасли. Слышно было, как захлопываются двери.

Только колокола упорствовали. У Сент-Этьена и маленький колокол Сент-Николь умолкли первыми, Остальные вслед за ними. Трезвон большого колокола Сен-Ламбера замедлился, сделался более редким и вдруг прекратился. Виркур снова погрузился в сон, темный, спокойный, молчаливый, меж тем как королевская карета на широких колесах с золочеными ободьями мчалась через ночные поля к границам, битвам и славе.

VIII

В течение почти целого месяца Антуан не получал никаких известий от г-на маршала де Маниссара. Он мог подумать, что о нем позабыли, и очень мучился этим. Лицезрение короля возбудило в нем благородный пыл и непреодолимое желание отличиться. Пожертвовать частью своего тела не казалось ему чрезмерной ценой за такую милость. Он охотно дал бы что-нибудь большее, столь она казалась ему драгоценной. Королевское солнце обогрело его своим лучом, и он должен был вследствие этого всю свою жизнь чувствовать внутреннее пламя.

Старый Анаксидомен узнал от Корвизо о проезде короля через Виркур и о появлении на балконе Антуана с г-жою Даланзьер в полуголом виде. Игумен Валь-Нотр-Дама поздравил по этому поводу Антуана, который по-прежнему расспрашивал его о военной и придворной жизни. Игумен отвечал между двумя затяжками своей маленькой трубки. Понравиться королю – единственное средство иметь успех. Король – единственный источник всех почестей и милостей. Все зависит от его благоусмотрения. Вот все, что мог вывести и чему мог научиться Антуан из игуменских речей. Они запали ему глубоко в душу. Он как сейчас видел старшину Ландражо и все городские чины на коленях среди мостовой, перед дверцами раззолоченной кареты, при свете факелов, под звуки восклицаний и трезвон колоколов,– и это положение показалось ему самым естественным. Он сам готов был стать в такое же и только искал случая к этому.

Случай медлил. Никаких известий о г-не де Манисcape не поступало. Антуан предпочитал приписывать эту задержку военным заботам. Конечно, маршал ждал, когда пули сделают в рядах бреши, которые могли бы заполнить г-да де Поканси. Среди различных слухов, походивших до Виркура, главные были до сих пор насчет разных передвижений взад и вперед, так как очевидно присутствие его величества налагало обязанность воздерживаться от решительных действий, которые могли бы поставить его величество в неловкое положение. Славу и неприкосновенность его личности нужно было оберегать в равной степени.

Антуан запасся терпением. Он осматривал свое вооружение и лошадей, на которых от нечего делать ездил его отец. Старый Анаксидомен рассказывал ему историйки. Большое место занимала в них любовь, и у Антуана появилось сомнение, не лучше ли было бы посвятить остальную часть своей молодости женщинам и наслаждению вместо того, чтобы подвергать ее опасностям войны. Слова Корвизо звучали у него в ушах.

Корвизо часто бывал в Аспревале. Антуан расспрашивал его, что говорят в Виркуре относительно войны и короля. Нигде в другом месте с Корвизо не говорилось так охотно, как в маленьком погребе, ключ от которого был у него. Антуан входил туда вслед за ним. Корвизо, поставив свечу, снимал с гвоздя висевшую там кружку. По краям она была украшена выпуклыми гроздьями. От вина Корвизо делался болтлив. Его сухой и высокий голос гулко раздавался в подвале. Антуан слушал, как тот изрекал нравоучения и сальности. Он говорил их вперемежку, присоединяя к ним обычные свои рассуждения о бедственности нашей природы.

– Что за жалкое и скаредное положение, сударь, быть человеком,– говорил он, поднимаясь по ступенькам обратно.– Все в нем преходяще, даже тот маленький жар, что возбуждает в нем бургундское. Хмель от него почти тотчас же проходит, едва мы перестаем ощущать вкус. Нечего пытаться превысить меру: нет более отвратительной картины, чем пьяница с шатающимися ногами и винной отрыжкой. Сама природа враждебна нашим наслаждениям, и если мы хотим ее насиловать, жестоким образом мстит нам, предлагая нам зрелище наших немощей. Самой необходимостью наших органов она унижает нас в наших собственных глазах и делает постыдными в глазах других, и какое бы прекрасное вино мы ни пили, нужно сознаться, что в результате проявляется наименее лестная для нас сторона нашей природы, рабство по отношению к самим себе.

После этих слов он выпивал мускатное вино из кружки, которую он поворачивал между пальцев, рассматривал на серебре выпуклые листья и гроздья, потом вешал ее на гвоздик и прислушивался, в свежей и гулкой тени подвала, к тихому звяканью, чистому и металлическому. Поднявшись к старому Анаксидомену, он щупал у него пульс, рассказывал какую-нибудь вольную историйку или изрекал смешную нелепость и отправлялся на своем муле обратно в Виркур.

Подъезжал и отъезжал он от Аспреваля всегда c некоторым страхом: Жером и, Жюстен буйствовали около замка. С той минуты, как было решено, что они идут на войну, оба беспрерывно упражнялись в стрельбе из мушкета. Удивительно, как еще они никого не убили. Корвизо всякий раз казалось, что у него мимо ушей свистят пули, и он еще больше возненавидел двух братьев за тот страх, который перед ними испытывал.

Курьер от маршала прибыл только к концу апреля. Вот уже несколько дней как Антуан был на себя непохож: окрестности облетела весть о победе. Г-н де Маниссар подтверждал событие. Король имел удовольствие обратить неприятелей в бегство, и его величество был так доволен оборотом, какой принимали дела, что постановил всю тяжесть кампании переложить на маршала и вернуться в Версаль.

Антуан был в отчаянии, но маршал убеждал eгo, что в случаях отличиться не будет недостатка и чтобы он ехал к нему в Дортмюде, к осаде которого он собирался приступить. Он прибавлял, что так как г-н Даланзьер приезжает на несколько дней в Виркур и затем возвращается обратно в войска, то они могли бы совершить путь вместе.

Возвращение толстого комиссара имело следствием то, что прощание Антуана с г-жою Даланзьер происходило на лоне природы. Она отправилась посетить хутор Бюрон, и Антуан встретился там с нею как бы случайно. Луговая трава мягка была для них в последний раз. Они долго просидели друг подле друга. Воздух был теплый и легкий. Каждый думал о своем, в чем уже есть начало забвения. Любовь, основанная только на взаимном наслаждении, не переживает его, и отсутствие Антуана полагало ей естественный и насильственный конец.

Если прощание с г-жою Даланзьер было легко, то расставание г-на Поканси с сыновьями было коротко. Жером и Жюстен удостоились с его стороны только довольно сухого кивка головой. Старый Анаксидомен удержал Антуана за руку и закрыл дверь на лестницу, по которой, толкаясь, спускались младшие братья.

– Настала минута, сударь,– сказал он,– расстаться, причем неизвестно, увидимся ли мы еще раз.