По прихоти короля

Антуан расстался с Корвизо с довольно мрачными мыслями, которые доктор злорадно внушил ему. Правда, Думал Антуан, мне там нечего будет делать. Король прекрасно может обойтись без меня, и ничто меня не заставляет предоставить в его распоряжение какую-нибудь часть своего тела. Впервые война ему представилась в настоящем свете, так как при виде всех этих людей с мушкетами на плече и с пистолетами У седла, он не задумывался о том, что они собираются делать. Только теперь он начинал иметь некоторое понятие об этом и не испытывал особенного желания находиться среди них, когда ядра примутся падать в их ряды, а пули срывать перья со шляп или рвать их кафтаны. Ему мысленно представилось облако дыма, прорезываемое молниями. Но он слишком далеко зашел, чтобы отступать.

Думая таким образом, он вставил ключ в садовую калитку г-жи Даланзьер. В сумерках буксы пахли сильнее. Поднимаясь по тайной лестнице, Антуан заметил, как легка и осторожна его поступь и подумал, как будет жалко, если какая-нибудь шальная пуля или осколок гранаты испортят эту прекрасную походку. В конце концов, сражения бывают не так убийственны, чтобы из них нельзя было вернуться целым, подумал он в виде утешения. Игумен Валь-Нотр-Дама жаловался, что они пощадили брата его, г-на де Шамисси, генерал-лейтенанта, которого он терпеть не мог. Г-н маршал де Маниссар вышел невредимым из самых опасных битв. Антуан представил себе его здоровое лицо, толстые бритые щеки, темно-серый парик,– и почувствовал успокоение. Маршал всей своей персоной казался воплощенным ответом на слова Корвизо и на опасения Антуана.

Г-жа Даланзьер ждала его и встретила очень нежно. В углу комнаты на столе была поставлена закуска. Служанки отпущены, и любовникам предоставлена счастливая свобода. На г-же Даланзьер был галантный ночной туалет, и она велела переменить постельное белье.

Она любила хорошее белье, и оно никогда не казалось ей достаточно тонким. Ее требовательность на счет этого была единственной причиной размолвок с мужем. Толстяку было все равно, на каком полотне спать, сон у него был так глубок, что отнимал всякую чувствительность в этом отношении. Он бы не обращал внимания и на многое другое, но жена его придерживалась иных взглядов: она была весьма чистоплотна и требовала, чтобы всё вокруг нее содержалось в опрятности. Нужно было видеть, как она посылала толстого Даланзьера мыться, когда он возвращался с какой-нибудь закупки быков и баранов, весь пропахнув хлевом и стойлом. Где-то он теперь, бедный Даланзьер? Может быть, в неприятельской стране, лежит на сене или соломе! Главное, конечно, что его здесь нет.

Антуан поздравил себя с его отсутствием, на которое не жаловалась и г-жа Даланзьер. Если ей случалось не без удовольствия думать о безобразной наружности Корвизо, то внешность Антуана, конечно, преобладала в ее мыслях. В тот вечер она наглядно доказала, что неравнодушна к нему. Так что Антуан счел своим долгом повести свою возлюбленную до такого состояния, что она не могла оставаться в кресле из боязни, как бы тисненый узор бархатной обивки не отпечатался на нежной ее коже. Вскоре кровать скрипнула под тяжестью колена г-жи Даланзьер. Она была очаровательна в таком положении, с полным тазом под тонкой рубашкой и с полускинутой туфлей, державшейся на большом пальце, причем видна была голая пятка.

Все предвещало темную и спокойную ночь. Звонили, чтобы тушить огни. В соседних окнах свет погас. Лаяла собака.

Г-жа Даланзьер уже опустила затылок на подушку. Антуан, держа башмак в руке, прислушивался к необычайному шуму шагов на улице и на площади, так как дом стоял на углу и выходил на ту и на другую. Ему слышно было, как бегают и разговаривают. Ударили с грохотом молотком в двери. Удары с яростью учащались; стучали у г-на Ландражо, старшины. Голоса сделались более громкими. Рамы снова осветились. Очевидно, происходило что-то необыкновенное. Шум усиливался.

Антуан подошел к окну. У моста находилась кучка людей с фонарями. Они размахивали руками. В конце улицы скакал всадник, крича что-то неразборчивое. Он сидел на лошади без седла и махал факелом. Подъехав к окну, он поднял голову, рот его округлился.

При его крике «король! король!» открывались захлопнутые ставни и закрытые окна.

Оттуда высовывались мужские головы в ночных колпаках и женские в чепцах. Люди показывались на пороге, протирая глаза спросонья. Виркур просыпался, изумленный и ошеломленный. Голые ступни спешили к обуви, ноги к брюкам. Колебались огни зажженных свечей. Г-жа Даланзьер, вскочив на кровати, топала ногами по подушкам и танцевала от радости, похлопывая себя обеими руками по выпяченным ягодицам и крича:

– Едет король! Едет король!

В Виркуре три колокольни с семью колоколами, из которых один большой. В маленькие начали звонить. Прежде всего зазвонили у Сент-Этьена, к нему присоединились колокола Сент-Николь. Слышно было, как они перекликаются. Антуан дал знак г-же Даланзьер, чтобы она прислушалась. По мостовой раздался звук копыт. Г-жа Даланзьер бросилась к окну. Чтобы их не видели, Антуан и она подняли только часть жалюзи. Звук копыт приближался.

То были ливрейные скороходы и конюшенные пажи. В руках у них светились зажженные факелы. Они расположились в несколько рядов вдоль всей главной улицы, на площади и при въезде на мост. Многие из них, спешившись, забрались на тумбы. Красные перья на их шляпах, казалось, горели от огня; было светло как днем.

Г-жа Даланзьер раздвинула жалюзи, чтобы лучше видеть. Плотная толпа теснилась около домов. Площадь кишела народом, хотя многие помчались на городские окраины. Ветер разносил искры от факелов. Вдруг в конце улицы, занимая почти всю ее ширину, показалась конная гвардия.

Серебряные галуны на синих мундирах у них поблескивали. Они проходили, прямо сидя в седлах, рукою в перчатке держа узду лошади; лошади грызли удила. Длинные хвосты били по мохнатым бокам. Затем камзолы легкой кавалерии залили красным всю дорогу. Они приближались, стуча копытами. Колокола удвоили звон, к прежним присоединилась колокольня Сен-Ламбера. Когда прошли красные жандармы, образовалось пустое пространство и наступило молчание.

Вскоре к отдаленному и все усиливающемуся гулу присоединился большой колокол Сен-Ламбера. Он звонил только по большим праздникам. Звон его, полный и глубокий, наполнял весь воздух. Г-жа Даланзьер не выдержала, распахнула жалюзи и вышла на балкон. Махали факелами, чтобы они разгорелись, и наконец, в красноватом блеске появились головы шестерки лошадей, запряженных попарно в большую карету, золоченая верхушка которой возвышалась над ними. Сбруя у них была из красной кожи с золотыми гвоздиками, шлеи украшены огненными лентами. Голова кучера, правившего ими, приходилась вровень с окнами второго этажа. Он был огромным и плечистым. Карета, поддерживаемая широкими колесами, представляла собою сооружение с великолепными лепными украшениями и с прозрачными стеклами. Они проезжали как раз под балконом. Г-жа Даланзьер, захлопав в ладони, так перевесилась с балкона, что Антуан ухватил ее за рубашку.

На пунцовых подушках сидело трое господ. Один из них, в глубине, одет был в камзол из золотой материи поверх красного жилета. Кисейный галстук окружал его шею. Шляпа с несколькими рядами перьев покоилась поверх большого черного парика, ниспадавшего на плечи, где красные ленты сплетались бантом. Профиль сильного лица, багрового и солнцеподобного, с тяжелой отвисшей губой и горбатым мясистым носом, силуэтом выделялся при свете. Выражение славы и величия дополняло эту личность. Дым от факелов поднимался как ладан. Большой колокол наполнял небо медным звуком. Антуан испытывал большое волнение.

Г-жа Даланзьер выходила из себя. В одной рубашке, не боясь быть узнанной, забыв прикрыться, наполовину свесившись с балкона, она показывала свою пышную грудь. Она так громко и весело кричала «Да здравствует король!», что король поднял глаза к балкону, откуда неслись эти крики и улыбнулся этой красивой женщине, сдобной и свежей, в небрежности ночного туалета. Он пальцем указал на нее двум сидевшим с ним вельможам.