Узник страсти

Равель нарушил тишину, сказав резким тоном:

– Что ты с собой сделала?

– Что ты хочешь сказать? – бросила она на него сердитый взгляд.

– В этом рваном сюртуке, с волосами, спадающими на лицо, с грязью под ногтями ты выглядишь хуже, чем ирландская прачка.

– Сожалею, что мой вид оскорбил тебя, – сказала она с холодным сарказмом. – Я работала в саду.

– У тебя что, некому работать в саду?

– Я никому не доверяю свои клумбы с вербеной. И кроме того, мне это нравится.

– Так же, как тебе нравится скакать на лошади по полям до тех пор, пока лицо не покроется веснушками так густо, что и знаменитый «Антефелик Милк» не поможет?

– Пусть тебя не беспокоит цвет моего лица.

– Он может обеспокоить твоего будущего мужа.

– Поскольку я не собираюсь выходить замуж, то это не имеет никакого значения.

– Ты добираешься прожить остаток своей жизни подобно монашке? Забавно.

Она вскочила и сердито сказала:

– Не вижу в этом ничего забавного! Ты тоже, по-моему, не очень-то стремишься к браку!

– Мужчины могут прекрасно прожить и без этого.

– Да, конечно, но ведь это не одно и то же, не так ли? А как же общение, дети, дом и… и любовь? – Ее слова были несколько бессвязными, но она не обратила на это внимания.

– Что, как?

– Разве они не имеют никакого значения?

– Имеют, – ответил он. – Они имеют большое значение, но так как их у меня, по всей вероятности, никогда не будет…

– Почему это?

– Наверное, потому, что я не совсем джентльмен?

За его шутливым тоном была слышна горечь, и Аня, услышав это, почувствовала неожиданную симпатию к нему. Несмотря на всю свою браваду, славу дуэлянта и успех у женщин, он не знал удовлетворения. Смерть Жана по-своему преследовала не только ее, но и его. Более того, из-за своего происхождения он оказался за пределами магического круга креольского высшего общества, как и она сама из-за текущей в ее жилах американской крови.

В волнении она отвернулась от него и примялась мерить шагами расстояние от окна до угла комнаты. Она не хотела смотреть на него, не хотела признать, что между ними существует определенная связь. Она хотела ненавидеть его, винить его в том, что стало с ее жизнью, в ее пустоте и бессмысленности. Она не хотела думать о том, что он может испытывать боль и раскаяние, голод и холод, одиночество и страх, но хотела думать о нем как о Черном Рыцаре, одетом в стальные доспехи, жестоком и яростном убийце. Она не хотела признаться себе в том, что вид его длинного худого тела, мускулистых плеч, бронзового лица и бездонных черных глаз заставлял ее воспринимать его как привлекательного мужчину. Вместо этого она предпочла бы считать его отталкивающей безобразной личностью с исковерканной душой.

Она подняла глаза к маленькому зарешеченному окну, за которым было видно серое низкое небо ранней весны, глубоко вздохнула, а затем сделала медленный выдох. Когда сочла, что снова может разговаривать спокойно, без вражды и горестной дрожи в голосе, она повернулась лицом к кровати.

– Я пришлю тебе поесть что-нибудь другое, наверное, картофельный суп, бифштекс и бутылку вина. После этого, если хочешь, я могу приказать приготовить ванну. И… я могла бы поискать бритву отца и ремень, чтобы наточить ее.

Он сел и, прищурившись, посмотрел на нее.

– Ты очень заботлива.

– Вовсе нет, – с холодной вежливостью ответила она. – Тебе еще что-нибудь нужно?

– Рубашка была бы очень кстати, если у тебя она есть.

В его тоне не было даже нотки требовательности. Аня подумала, что после того, как она же порвала его рубашку на бинты, ей нужно найти ему какую-нибудь рубашку взамен. Ничего не выражающим голосом она сказала:

– К сожалению, я отдала большую часть отцовской одежды его камердинеру, но недавно я купила рабам красные фланелевые рубашки, одну из них могла бы тебе прислать, если ты не возражаешь.

Он улыбнулся, и в его глазах засветилось веселье.

– Ты думаешь, я оскорблюсь? Поверь мне, я буду только благодарен. Фланелевая рубашка отлично согревает.

– Очень хорошо, я пришлю. – Она отвернулась и направилась к двери.

– Аня?

Все так же стоя спиной к нему, она замерла, – Меня зовут, – сдержанно сказала она, – мадемуазель Гамильтон.

– Какое-то время ты была для меня Аней.

Низкий тембр его голоса заставил ее вздрогнуть, хотя она не совсем уловила смысл его слов. Она медленно повернулась к нему.

– Что ты сказал?

Ни мгновения не колеблясь, он произнес:

– Ты была очень добра. Но не будешь ли ты так добра, еще и пообедать со мной сегодня вечером? Это время хуже всего.

– Не знаю, я должна посмотреть, что еще мне предстоит сделать, – ответила Аня и, повернувшись, вышла из комнаты.

Она повернула ключ в замке и повесила его на крючок, а потом медленно спустилась по ступенькам, держась рукой за кипарисовые перила. Почему она сразу не отказала ему в его просьбе? Она не собиралась возвращаться и обедать с ним, каким бы одиноким он себя ни чувствовал, и ей надо было сразу сказать ему об этом.

Что с ней происходит? Такое впечатление, что она сама не уверена ни в своих мыслях, ни в своих чувствах. Обычно, когда она принимала решение, как ей поступить, она выполняла его, и при этом ее не мучили ни опасения, ни сомнения, ни дурные предчувствия. Она намечала свой образ действий, следовала ему и спокойно принимала результаты, какими бы они ни были.

Но на этот раз все было не так.

Никогда раньше она не совершала ничего подобного, не делала ничего, что могло бы повлечь за собой такие серьезные последствия. Никогда в жизни она не ощущала опасности того, что может потерять контроль над ситуацией.

Никогда, вплоть до сегодняшнего дня.

Возможно, ее сомнения были вызваны личностью ее пленника. В течение долгого временя она ненавидела Равеля Дюральда, а ненависть – очень сильное чувство. Ощущение власти над объектом своей ненависти не могло удовлетворять ее. Но и чувство беспокойства, возникшее у нее в его присутствии, не удивляло ее. И вполне объяснимо было ее огорчение, вызванное изменением ее отношения к пленнику. Хотя его было за что презирать, она не могла не ощущать сочувствия к нему, оказавшемуся в такой ситуации, и испытывать угрызения совести из-за своей роли в случившемся. Что может быть естественнее?

Она нормальная женщина, физически способная вступить в близкие отношения с красивым и мужественным мужчиной. И это будет ничем иным, как просто проявлением инстинкта. Это чувство сразу же исчезнет, как только она удалится от него на безопасное расстояние. Она забудет о том, что он поцеловал ее, забудет ощущение, возникшее в тот момент, когда его теплые и подвижные губы прижались к ее губам, забудет силу его объятий. Она забудет.

Завтра к этому времени это мучение будет уже позади. Равеля Дюральда здесь уже не будет. А до этого она, конечно же, не станет обедать в хлопковом сарае.

Аня закончила пропалывать клумбу с вербеной. Они вместе с Джозефом сгребли в кучу листья из-под азалий, камелий, гортензий, зимней жимолости и жасмина. Затем она обрезала старый огромный мускатный виноградный куст, оплетавший садовую беседку, и росший за прачечной инжир, а срезанные веточки воткнула в затененную песочную клумбу рядом с дверью кухни, откуда выплескивали воду после мытья посуды, и таким образом черенки всегда будут находиться в достаточно увлажненной почве. Иногда она останавливалась, чтобы вдохнуть свежий весенний воздух, наполненный ароматом нарциссов и белой жимолости, густым запахом желтого жасмина, доносившимся из-за зарослей винограда около дома. Она старалась не думать о Равеле Дюральде, и это ей почти удалось.

Когда начало темнеть, она отпустила Джозефа и направилась в дом. Ощущая себя перепачканной с ног до головы, она велела принести в комнату ванну. Сначала она какое-то время просто сидела в горячей воде, потом намылилась дорогим душистым мылом с запахом дамасских роз и взбила густую пену в волосах, наслаждаясь ее мягкостью и запахом. Аромат роз ощущался на коже и в волосах и после того, как она смыла пену, вытерлась пушистым турецким полотенцем и высушила перед камином сверкающий водопад волос.