Гранд-отель

— Мой тесть, — быстро сказал Прайсинг. Это было неправдой, и Цинновиц, неплохо информированный о всех перипетиях борьбы за власть в «Саксонии», знал, что это неправда. Он провел по столу ладонью, как бы отметая ответ Прайсинга. «Не будем об этом говорить», — вот что означал его жест. Цинновиц продолжал:

— Я когда-то знал их как облупленных, хемницких трикотажников, — юрист любил ввернуть иной раз словцо из времен своей военной службы, когда он был капитаном запаса. — Я могу с точностью доложить вам о том, что они сейчас думают. Швайман полностью отказался от идеи слияния с «Саксонией», Герстенкорн еще колеблется. Почему? Концерн «SJR» разведывал, не хотят ли хемницкие трикотажники самостоятельно заняться продажей, то есть не объединяться с кем-то, а самим продавать свою продукцию. Конечно, Швайман и Герстенкорн остались бы в совете директоров, получали бы просто дополнительную оплату за эту деятельность, им не пришлось бы рисковать, как сейчас. И наоборот: если бы удалось провернуть дело с Берли, тогда — но это только мое личное, субъективное мнение — тогда они были бы вынуждены отказаться от сотрудничества с концерном «SJR» и объединиться с вами. Вот так складывается ситуация у них. А вот о ваших взаимоотношениях с манчестерцами я мало осведомлен. Ваш тесть написал мне об этом довольно расплывчато.

Прайсинг опять внес путаницу в стройный ход мыслей советника юстиции:

— Предложение со стороны «SJR» действительно последовало или это пустые слухи? Сколько они предложили Хемницу? — спросил он.

— Собственно говоря, это не имеет прямого отношения к делу. — Цинновиц уклонился от ответа, потому что не знал. Прайсинг крепко стиснул в зубах сигару и задумался. «Это имеет отношение к делу», — думал он. Но какое — этого он не мог понять.

— Дела с Берли складываются не так уж плохо, — неуверенно заговорил он.

— Но, по-видимому, не так уж и хорошо, — живо возразил адвокат. Прайсинг потянулся к своему портфелю, отдернул руку, потом все-таки взял портфель, другой рукой вынул изо рта сигару — ее конец был вдрызг изжеван — и наконец, с третьего захода, он вытащил на свет Божий синюю папку, в которой лежали письма и телеграммы.

— Здесь — текущая переписка с Манчестером. — Быстро сказав это, он протянул юристу папку. В следующую секунду он уже пожалел о том, что сделал. Ладони Прайсинга снова покрылись липкой пленкой пота. По привычке он машинально хотел было повертеть на пальце обручальное кольцо, но сейчас кольцо сидело слишком плотно.

— Очень вас прошу, это строго между нами! — добавил он умоляющим тоном. Цинновиц лишь мельком взглянул на него поверх края листка, и Прайсинг умолк. Теперь было слышно только отдаленное позвякиванье столовых приборов — в Большом зале ресторана накрывали столы к обеду. Запах был, как во всех отелях мира незадолго до обеда: запах золотистого жаркого, который до обеда пробуждает аппетит, а после обеда становится невыносимо противным. Прайсинг почувствовал, что проголодался. Он мимолетно вспомнил о мамусике, — должно быть, сейчас она вместе с девочками сидит за обеденным столом.

— Н-да. — Цинновиц отложил в сторону папку с письмами и задумчиво, но вместе с тем рассеянно уставился Прайсингу в переносицу.

— Ну что? — спросил Прайсинг. Спустя несколько мгновений Цинновиц вновь заговорил тоном адвоката в заседании суда:

— Я возвращаюсь к исходному пункту наших рассуждений. Пока что переговоры с фирмой «Берли и сын» нельзя считать оконченными. Следовательно, у нас есть весьма существенный шанс: мы можем попытаться оказать давление на хемницких партнеров. Если же мы отложим переговоры с ними и Берли выйдет из игры, что представляется весьма вероятным, исходя из содержания его письма от… от двадцать седьмого февраля, то мы этот шанс упустим. И тогда у нас вообще не останется шансов. Тогда мы уже не будем сидеть сразу на двух стульях, как теперь, а окажемся между стульями, на полу.

Внезапно лоб Прайсинга багрово покраснел — красное пятно расплылось по наморщенному лбу, выступили жилы. С ним порой случались такие приступы дикой ярости, подпрыгивало давление, запальчивая злость рвалась на волю.

— Все это болтовня! От нее никакого толку. Мы должны добиться слияния, и точка, — почти крикнул он и стукнул по столу кулаком. Доктор Цинновиц немного выждал, прежде чем ответить:

— По-моему, «Саксония» не обанкротится и в том случае, если слияние не состоится.

— Конечно. Разумеется. Я и не говорю о банкротстве. Но нам придется во многом себя ограничить. Мы должны будем уволить рабочих прядильного цеха. Нам придется… Ах, да что уж там говорить. Я должен добиться объединения. Ради этого я и приехал сюда. Должен добиться — и точка. В этом деле есть… есть еще и внутренние пружины. Речь идет о сферах влияния в пределах нашей фирмы. Понимаете, о чем я говорю? В конце концов, вся наша фабрика построена благодаря мне, мной все было организовано. И за это полагается награда. Старик дряхлеет. А мой деверь меня не устраивает. Я говорю с вами совершенно откровенно. Вы ведь знаете этого парня? Мы с ним не сработаемся. Малец приехал из Лиона с такими замашками, которые мне не по нутру. Я не люблю блефовать. И не выношу очковтирателей. Я заключаю контракты на солидной основе. И не строю карточных домиков! И пока что я на своем посту, и придется им со мной считаться!

Доктор Цинновиц с острым любопытством смотрел на генерального директора, который сказал больше того, за что мог отвечать.

— В нашей отрасли вы имеете репутацию в высшей степени корректного предпринимателя, — заметил он вежливо, с некоторым сожалением. Прайсинг опомнился. Он взял со стола папку и суетливо затолкал ее обратно в портфель.

— Итак, мы с вами сошлись на том, что переговоры состоятся завтра, — продолжал Цинновиц. — Мы постараемся, насколько возможно, ускорить подписание предварительного договора. Если бы я знал еще… Послушайте, — сказал он после минутной паузы, во время которой что-то обдумал, — не могли бы вы дать мне кое-какие письма из вашей папки? Самые многообещающие, те, что были написаны в начале всей этой истории. Сегодня после обеда у меня беседа со Швайманом и Герстенкорном. Не вредно будет, если… Я, конечно, покажу им не всю переписку, а только отдельные письма.

— Это невозможно, — ответил Прайсинг. — «Берли и сын» требуют от нас строжайшего соблюдения коммерческой тайны.

Цинновиц только усмехнулся.

— Все воробьи в Берлине уже чирикают о вашей коммерческой тайне, — сказал он. — Впрочем, воля ваша. Hic Rhodus, hic salta [7]. Если мы извлечем выгоду из переговоров с манчестерцами, то дело еще можно спасти. Это единственный пункт, в котором можно привести в равновесие ваши порядком пошатнувшиеся взаимоотношения с хемницкими трикотажниками. Надо как бы невзначай, ненароком подсунуть Швайману одно-два письмеца. Мы их тщательно отберем, не сомневайтесь. Сделаем копии. Но решать — вам. Ответственность несете вы.

Опять на Прайсинга взваливают ответственность! А ведь он еще не переварил сорок тысяч марок, которые на свою ответственность выделил Ротенбургеру для покупки акций; эти сорок тысяч так и давили тяжелым камнем под ложечкой — у Прайсинга и в самом деле на нервной почве началась изжога, а в висках жарко застучала кровь.

— Не нравится мне это. Темное дельце, — сказал он. — Ведь переговоры с Хемницем мы начали давно, гораздо раньше, чем завертелась эта петрушка с Берли. И я ни словом не обмолвился о ней Герстенкорну. И вдруг дело примет новый оборот. Если в Хемнице сочтут, что мы придаток английской фирмы, — а, похоже, к тому идет, — то какой я вообще найду предлог, чтобы показать им нашу переписку с англичанами? Нет уж. Я на такое не пойду…

«Туп, как баран», — подумал доктор Цинновиц и, щелкнув замком, закрыл свой портфель.

— Ну что ж, — сказал он, слегка поморщившись, и встал.

И вдруг Прайсинг все переиграл.

— У вас есть человек, который мог бы перепечатать несколько писем? Я, пожалуй, поручил бы вам сделать три-четыре экземпляра под копирку. Оригиналы останутся у меня. — Прайсинг произнес это быстро и так громко, словно хотел кого-то перекричать. — Нужен надежный человек, который умеет держать язык за зубами, — продолжал он. — Кроме того, мне нужно кое-что продиктовать, кое-какие соображения, которые понадобятся мне на переговорах. Здесь, в отеле, есть машинистки, но они меня не устраивают. У меня такое впечатление, будто они выбалтывают все коммерческие тайны здешнему портье. Я хочу заняться делами вскоре после обеда.