Гранд-отель

Дама отошла от стойки, Крингеляйн почувствовал нежный горьковатый запах, которым повеяло от ее блестевшей золотом вечерней накидки, не застегнутой доверху и открывавшей шею. Он уставился на даму, забыв о приличиях, пораженный, повергнутый в небывалое изумление. У нее были гладкие черные волосы с блестевшей в них диадемой, темно-голубые тяжелые веки, темно-голубые тени под глазами. Лоб, щеки и подбородок были нежного желтоватого оттенка, на висках виднелись тонкие голубоватые жилки. Рот карминно-красный, почти лиловый, с сильно изогнутой линией верхней губы, двумя дугами поднимавшейся кверху. Волосы уложены двумя гладкими черными крыльями, которые низко опускались на щеки; там, где они касались скул, был чрезвычайно искусно положен легкий желтоватый тон. Дама казалась высокой, хотя была не выше среднего роста: такое впечатление создавалось прекрасными пропорциями ее фигуры и легкостью походки — даже Крингеляйн это сообразил. Даму сопровождал маленький старичок, державший в руке цилиндр и с виду похожий на музыканта.

— Ты сможешь завтра прийти в театр в половине девятого, дорогой мой? — спросила дама, как раз когда проходила мимо Крингеляйна. — Я хочу полчаса поработать одна, а потом уж будем репетировать все вместе.

Крингеляйн, который еще никогда не видел ничего, исполненного столь высокого искусства, как внешность этой дамы, изумленно улыбнулся, тронул Оттерншлага за локоть и спросил вполголоса:

— Кто это такая?

— Не знаете? Ну, приятель! Это же Грузинская, — раздраженно ответил Оттерншлаг и поспешил к лифту. Крингеляйн остался стоять посреди холла. «Грузинская! Черт побери! Сама Грузинская, — подумал он. Слава балерины была так велика, что ее отголоски достигли даже провинциального Федерсдорфа. — Так, значит, она и в самом деле существует, эта балерина. Так вот она какая… О ней не только можно прочитать в газетах — она и правда живет на свете. С нею рядом можно стоять, ее плеча можно коснуться как бы невзначай… Когда она проходит, по всему холлу веет ее духами… Надо будет написать о ней Кампману!»

Он быстро прошел вперед, чтобы получше разглядеть Грузинскую. Перед лифтом как раз разыгралась маленькая сценка — демонстрация учтивости. Выделяющийся необычайно высоким ростом молодой человек с приятным лицом, элегантно одетый, с подчеркнутой вежливостью отошел на два шага от дверей лифта, давая дорогу Грузинской, при этом он непринужденным и вместе с тем глубоко почтительным жестом приподнял руку, словно дело шло не о том, чтобы пропустить вперед даму, а о королевстве, которое воин-победитель кладет к ногам своей повелительницы. Оттерншлаг, одиноко стоявший с другой стороны дверей лифта, поморщился и буркнул себе под нос:

— Сэр Уолтер Рэйли!

Крингеляйн же расхрабрился, да так, что, едва не оттолкнув Оттерншлага, втиснулся в лифт следом за вежливым широкоплечим молодым человеком. Таким образом, благодетель Крингеляйна остался один, поскольку больше четырех человек в лифт не помещалось. Они стояли довольно близко друг к другу в маленькой тюрьме из стекла и дерева. Обаятельный молодой человек нарочито скромно забился в угол.

— А-а! И вы в Берлине, барон! — воскликнул старый дирижер Витте. Гайгерн ответил:

— Так точно. Опять в Берлине.

Крингеляйн благоговейно прислушивался к обмену репликами, который происходил между людьми высшего света. Но вот однорукий лифтер опустил рычаг и лифт остановился на втором этаже. По малиновой ковровой дорожке все четверо направились к своим номерам: впереди Грузинская, за ней Витте, следом барон и наконец Отто Крингеляйн. Открылись двери 68-го, 69-го и 70-го номеров. Было два часа ночи, старинные напольные часы у поворота коридора внушительно пробили два раза. Издалека долетали обрывки музыки, оркестр в Желтом павильоне играл прощальный танец.

Грузинская на секунду задержалась, прежде чем открыть внутреннюю дверь своего номера.

— Ну, доброй ночи, дорогой мой, — сказала она Витте. Когда она была в хорошем настроении, то всегда разговаривала с дирижером по-немецки. — Благодарю за чудесный вечер. Сегодня все прошло просто замечательно, не правда ли? Восемь вызовов. Кстати, кто этот молодой человек? Мы не встречались с ним когда-нибудь раньше? Скажем, в Ницце?

— Ну конечно! Правильно, Лиза, в Ницце. Мы играли с ним в бридж. По-моему, Лиза, он от вас без ума.

— А-а… — только и сказала Грузинская. Она высвободила руку из складок манто и задумчиво погладила Витте по плечу. — Мы невероятно устали. Спокойной ночи, дорогой. Должна заметить: этот барон — самый красивый человек из всех, кого я видела за свою жизнь. — Последнее замечание она сделала по-русски. Слова прозвучали сухо, словно речь шла о какой-то вещице, выставленной на продажу с аукциона…

Крингеляйн, нарочно задержавшийся возле своей двери, жадно, с голодным любопытством прислушивался к звукам чужого языка. У него было отчетливое ощущение, что мир еще больше и еще неведомей и непостижимей, чем он представлялся ему в родном Федерсдорфе.

И вот закрылись двери отеля, закрылись двойные двери — захлопнуты, заперты, — и каждый остался один на один с собой и своими тайнами.

Глава II

И малейшей черты светскости не найти ни в одном помещении Гранд-отеля между восемью и десятью часами утра. Нигде не горят огни, не играет музыка, не видно ни одной женщины — если не считать воплощением очаровательной женственности уборщицу в синем переднике, которая посыпает мокрыми опилками и чистит щеткой ковры в холле. Рона, во всяком случае, так не думает. Он уже вновь занял свой пост, этот усердный трудяга, граф Рона, спокойный, уверенный в себе, чисто выбритый, с шелковым, хоть и скромным, платочком, выглядывающим из нагрудного кармана. По мнению Роны, только во второсортных гостиницах уборка помещений производится на глазах у постояльцев, это просто никуда не годится, но, к сожалению, надзор за уборщицами не входит в обязанности Роны, а возложен на старшую инспекторшу. Впрочем, обитатели отеля ничего не замечают. Те, кого можно встретить в Гранд-отеле утром, это солидные, занятые, деловые люди. Они сидят в холле и продают ценные бумаги всех стран мира, хлопок, смазочные масла оптом, патенты, кинофильмы, земельные участки, продают планы, идеи, свою энергию, ум, свою жизнь. Они завтракают плотно и вкусно, в ресторане плавает сигарный дым, несмотря на то что робкое объявление на шелковых тисненых обоях умоляет курильщиков дымить в расположенном по соседству Сером салоне. На всех столах лежат газеты, все телефонные кабины заняты и осажены, так что у портье Зенфа нет никакой надежды до часа дня дозвониться в клинику и что-нибудь узнать. В коридоре шестого этажа, рядом с прачечной, выстроились на своеобразный парад курьеры, сейчас они разбегутся по своим рабочим местам, — вообще же, Гранд-отель в это время больше всего похож на биржу.

Возьмем, к примеру, господина Прайсинга, генерального директора Акционерного общества «Саксония» — хлопчатобумажные текстильные изделия; возьмем этого молодцеватого, хоть и вполне заурядного коммерсанта, возьмем его для примера, и вскоре мы увидим, чем занимаются в Гранд-отеле люди его касты с восьми до десяти часов утра.

Генеральный директор Прайсинг, высокий, несколько полноватый и даже грузный человек средних лет, прибыл в отель немыслимо рано — в шесть двадцать утра. Так получилось по той причине, что в злосчастном Федерсдорфе останавливаются только пассажирские поезда. Несмотря на величайшие усилия, Прайсингу до сих пор так и не удалось добиться, чтобы скорый поезд делал остановку в Федерсдорфе, и приходилось довольствоваться тем, что фирма «Саксония» получила в свое распоряжение дополнительную железнодорожную ветку, по которой доставлялось производственное сырье и другие материалы и товары. Но это просто к слову. Итак, после тряски в поезде Прайсинг прибыл в отель изрядно уставший; он с крайним раздражением узнал, что заказанный для него люкс относится к числу самых дорогих номеров Гранд-отеля. Семьдесят первый номер на втором этаже, с приемной и ванной, семьдесят пять марок за сутки. Прайсинг был бережлив: например, он принципиально распорядился не доставлять в Берлин свой автомобиль, чтобы не пришлось платить шоферу из своего кармана. Однако, после того как дорогой люкс был оплачен, Прайсинг первым делом залез в ванну и долго нежился в горячей воде — в точности так же, как недавно наслаждался комфортом другой обитатель Гранд-отеля, приехавший из Федерсдорфа, — бухгалтер Крингеляйн. После ванны Прайсинг ненадолго прилег, но, несмотря на это, так и не избавился от озноба после бессонной ночи. Он встал, оделся, распаковал чемоданы, обстоятельно разобрал вещи, повесил костюмы на привезенные из дому плечики. Каждый ботинок, каждый сверток с бельем — все было уложено в чистенькие полотняные мешочки, и на каждом мешочке была аккуратно вышита красной гладью монограмма «К» и «П».