Мой спаситель

Разумеется, от этих слов ее щеки снова запылали. Она попыталась не обращать на это внимания и не замечать взгляда его пронзительных синих глаз.

— Я не голодна, — солгала она. — И особенно мне не хочется... яблочных пирожных.

Улыбка его была подобна меду.

— Они с вишнями.

Она сделала глотательное движение. Она обожала пирожные с вишнями. Но они были куплены на деньги цыгана, а тот, без сомнения, добыл их из чужих кошельков.

— И они еще теплые. — Его синие глаза были такими же соблазнительными, как и сладости, которые он предлагал. Наверное, у дьявола тоже были такие же, когда он искушал Еву отведать запретный плод.

Она заколебалась.

— Я даже не буду заставлять вас съесть сначала всю вашу невкусную селедку, — поддразнивал он ее, комично нахмурив брови.

Против своей воли Лине улыбнулась.

— Я возьму только одно, — решила она, — а потом вы уйдете. У меня нет привычки жить на чужие подачки.

Дункан постарался скрыть изумление. Надменная торговка вела себя так, словно делала ему одолжение, соглашаясь принять пирожное из его рук. Но с какой жадностью она впилась в него, закрыв от наслаждения глаза. На ее губках остались капельки вишневого сока, и Дункану вдруг очень захотелось слизнуть их.

Но вот она язычком слизнула сок, ей он, без сомнения, тоже нравился. Подобное выражение он видел сотни раз на лицах детей, которых он подбирал с улицы, — это экстатическое чувство они испытывали, когда впервые пробовали апельсины или леденцы. Но Лине не была сиротой-беспризорницей. Наверняка она уже съела не одну корзину сладостей.

И он вновь ощутил уверенность в том, что еще ни один мужчина не касался ее. Глядя на ее сверкающие глаза, безупречную кожу, пухленькие губки и роскошные волосы, ему все-таки трудно было поверить в это.

Она была и оставалась загадкой, эта торговка шерстью, которая могла быть одновременно такой хитрой и очаровательно наивной. Сочетание было интригующим, но и опасным. Ей действительно повезло, что он взял на себя заботу о ее безопасности.

Она слизнула последнюю каплю сладкого сиропа с кончиков пальцев.

— Хотите еще?

Щеки ее очаровательно запылали. Она покончила с пирожным с гой же скоростью, с какой умирающая с голоду собака расправляется с мясной косточкой, и она осознавала это.

— Нет, — она опустила глаза. — Благодарю.

Он улыбнулся. Наконец-то она сказала это. Она поблагодарила его.

— Вы доставили мне удовольствие, — добавила она, и это была чистая правда.

Лине подняла голову и ощутила, как тепло улыбки цыгана охватывает все ее тело до кончиков пальцев. Воцарилась неловкая тишина, она не знала, куда девать руки, и принялась теребить свои юбки.

— Может быть, вам лучше уйти, пока еще светло? — наконец выпалила она.

— Уйти?

Она оцепенела.

— Я же сказал вам, что нахожусь здесь, чтобы защищать вас. Ночь может оказаться даже более опасной, чем день.

— Но не можете же вы...

— Я просто не могу оставить вас сейчас одну. Оставить вас тогда, когда вы больше всего нуждаетесь во мне? Нет, это будет не по-рыцарски.

— Но я не нуждаюсь...

— Глупости, — отрезал он и принялся аккуратно собирать остатки пиршества и складывать на пустом прилавке. — Я лягу прямо здесь, перед палаткой. Вам не стоит беспокоиться обо мне.

В этой накидке мне будет тепло, как в гнезде кукушки. И я буду спать чутко, чтобы не прозевать беду.

Она решила, что будет невежливо сказать, что она беспокоилась отнюдь не о его комфорте, что намного больше ее заботила собственная репутация. И действительно, что подумают люди, когда узнают, что какой-то бродяга спит под дверью де Монфоров? К несчастью, она ничего не могла с этим поделать. Простолюдин может спать там, где ему вздумается, если только облюбованное им место не является чьей-либо частной собственностью. А лужайка принадлежала всем.

Цыган зевнул и потянулся. По крайней мере, подумала она, в одном он прав. Любой возмутитель спокойствия дважды подумает, прежде чем решится иметь дело с мужчиной с такими руками.

Темнело быстрее, чем капля индиго растворяется в чане с горячей водой. А ей еще предстояло просмотреть счета, сложить ткани и подсчитать выручку. У нее не было времени на всякую ерунду. Она решила, что лучше всего будет, стиснув зубы, как-нибудь перетерпеть эту ночь. Было уже поздно, и она слишком устала, чтобы спорить с надоедливым цыганом. А завтра она его выпроводит. С утра у нее будет больше сил и, возможно, появятся новые доводы. Да, уж она придумает, что сказать этому мужлану, чтобы он убрался восвояси.

Через несколько часов Лине закончила работу, и Гарольд захрапел за тонкой полотняной ширмой. А вот она заснуть не могла. Она отщипывала маленькие кусочки от пирожка с мясом, оставшегося после ужи на, прислушиваясь к стрекоту цикад в ночной тишине, и думала о мужчине, который спал в нескольких шагах — за стеной ее палатки.

Она вдруг подумала, не холодно ли ему. Внутри палатки было тепло и уютно. А снаружи холодный туман английской ночи пробирал до костей. Она виноватым взглядом обвела сложенные штабелями рулоны. Всего лишь небольшой отрез теплой шерсти мог согреть, обеспечив спокойный сон. И тут она вспомнила, что где-то у нее завалялся кусок вайдовой шерсти, вытканный с небольшим браком, который, даже если ей удастся продать его, принесет ей всего-то пару фунтов, не больше. Она решила, что вполне может обойтись без него. Кроме того, похоже, только гак она сможет заснуть сама.

Она быстро встала и, чтобы не передумать, вытащила кусок шерсти из рулона дешевой ткани. Она тихонько откинула полог палатки и вышла в сумрак ночи. Холодная трава обожгла росой ее босые ноги, и она поджала пальцы. Затаив дыхание, Лине на цыпочках подошла к прилавку и перегнулась через него. Она увидела массивную фигуру цыгана, скорчившегося прямо на земле. Развернув отрез, она примерилась и накинула шерсть на спящего.

Материя приземлилась не совсем точно, часть накрыла цыгана, а другая легла на землю. Она тихонько выругалась. Ей пришлось перегнуться через прилавок, оторвав ноги от земли, и, вытянув руку, она с величайшей осторожностью потянула материю, чтобы накрыть его плечи.

Справившись с тканью, она начала выпрямляться.

Но вдруг кто-то схватил ее за запястье, и она, не успев отдернуть руку, громко ойкнула.

— Ш-ш!

Как он смеет успокаивать ее? Он напугал ее до полусмерти!

— Что вы себе поз... — зашипела она.

Он сжал ее запястье чуточку сильнее, чтобы она замолчала, а затем перевернул ее руку ладонью к себе. Его большой палец оказался в ее ладони. А потом что-то влажное и теплое коснулось кончиков ее пальцев.

Боже милостивый... он целовал ее.

Ей следовало отреагировать тысячью способов — ударить его, отдернуть руку, позвать на помощь Гарольда, — но прикосновение казалось таким невинным... и таким мимолетным, что, скорее всего, утром оно покажется ей сном.

— Благодарю вас, — пробормотал в ее пальцы цыган и отпустил руку.

Все закончилось так же быстро, как и началось. И тут на нее опустилась ночная прохлада, отчего она вздрогнула и поспешила назад в тепло и безопасность палатки. Но еще долгое время, пока она наконец не заснула крепким сном на своем соломенном матрасе, кончики ее пальцев покалывало от странного ощущения, которого она не понимала и которому не могла подобрать название.

Стояло лето. Дункан купался в южном пруду, позволяя воде омывать свое обнаженное тело, резвясь, подобно дельфину, в прогретых солнцем волнах и вновь погружаясь в освежающую влагу. Поток воды ласкал его тело маленькими водоворотами, цвет которых менялся от синего к голубому и золотистому.

И еще там были ее волосы — шелковистый каскад имбиря, ласково щекочущий его кожу, текущий, струящийся, подобно меду, меж его ног, оборачиваясь золотым облаком вокруг его груди, пока наконец восторг жидкого солнечного цвета не довел его до экстаза...

Цикады умолкли.

Он резко открыл глаза.

На него обрушилась ночь, черная, как капюшон приговоренного к смертной казни. Сердце его билось часто, но это был привычный ритм для опытного воина. Он положил правую руку на рукоять меча.