Моя Теодосия

Аарон увидел ее лицо и мгновенно все понял. Он наклонился вперед и пробормотал так, чтобы другие ничего не слышали за грохотом колес:

– Летом тебя не будет там, ты будешь здесь со мной.

Она благодарно улыбнулась ему.

Экипаж въехал в пределы города, грохоча по булыжной мостовой, они пересекли Бродвей и подъехали к Корт-Хаус, уже именовавшемуся некоторыми амбициозными горожанами Сити Холлом.

Театр выходил фасадом на небольшую пустошь, поросшую травой, перед входом беспорядочными рядами стояли частные экипажи; суетная толпа слуг и зевак глазела на знатных особ; там были нищие, продавцы апельсинового сока, торговавшие с лотков, и большая толкающаяся очередь за дешевыми билетами.

Компания Бэрров двинулась прямиком наверх, к закрытым занавесями ложам. В них стояли жесткие деревянные скамьи, отнюдь не отличавшиеся опрятностью, даже по сравнению со скамьями в партере внизу.

Тео наклонилась над деревянным барьером и рассматривала сцену. Ее закрывал большущий плюшевый занавес малинового цвета. Было еще рано, но музыканты уже подходили. Взобравшись на свой стул, каждый из них зажигал свечу возле подставки для нот, что добавляло еще больше дыма, так что воздух к концу представления становился таким же густым, как туман в заливе Лоуэр Бэй. Дым свечей смешивался с приторным дымом сигар, поднимавшимся из партера. Несмотря на запрет администрации, публика продолжала курить в зале.

С потолка свисала большая люстра, освещавшая его позолоченный цветочный орнамент и служившая искушением для молодых хулиганов с галерки, которые приходили с обильным запасом гнилых овощей, чтобы забрасывать актеров, если они разочаруют зрителей.

Благородная публика занимала три ряда лож, защищенных от бросков дурно пахнущими предметами. В каждой ложе горела свеча под стеклянным абажуром. Эти свечи не гасились во время действия, так что те, кто больше интересовался залом, чем актерами, легко мог наблюдать за ним.

– А вот и Гамильтоны, – воскликнула Тео, помахав им рукой, – сразу за Шуйлерами.

Трое мужчин в ложе Бэрра поднялись и церемонно поклонились. Было заметно, что Александр Гамильтон с минуту поколебался и явно слишком коротко ответил на поклон, после чего без улыбки уселся на место.

В последнее время проницательность Джозефа обострилась. Он удивленно обернулся к Аарону:

– Кажется, генерал Гамильтон не очень-то радушен. Как вы думаете?

Аарон передернул плечами.

– Ему не нравится моя политика, хотя можно было бы ожидать и большей учтивости в общественном месте. И все же, в конце концов, несмотря на его претензии и брак со знатной дамой, он не представляет собой ничего, кроме ублюдочного отпрыска шотландского лоточника. На это следует делать скидку.

Джозеф, казалось, был поражен этим прямым изложением факта, известного каждому, но никогда не упоминавшегося, и Тео нервно воскликнула:

– Тише, папа! Ты говоришь слишком громко.

Аарон засмеялся:

– Ты права, моя дорогая. Принимаю укор. Никогда нельзя обижаться на чепуху. Музыканты, наконец, сыграли что-то похожее на мелодию. Уверен, это означает, что действие скоро начнется.

В этот момент распахнулась дверь в соседнюю ложу, и в нее с шумом вошла группа офицеров. Обмениваясь шутками и по-доброму чертыхаясь, они стали пробираться к передней скамье.

Их было шестеро или семеро. Тео небрежно наблюдала за ними в надежде, что они вовремя утихомирятся и можно будет услышать первые реплики артистов, ибо уже возвестили о подъеме занавеса.

Первое представление называлось «Дочь эллина» с Шарлоттой Мельмот в главной роли. Она была весьма популярна у публики партера, часто прерывавшей ее монологи непристойными комплиментами и ликующими возгласами до самого апогея спектакля, когда дочь эллина сбивает с ног тирана, вот-вот собиравшегося убить ее отца, после чего весь зал отдавал дань актерской игре молча, и лишь из верхних лож доносились всхлипывания женщин.

Тео раньше уже видела эту трогательную трагедию, причем в лучшем исполнении. По правде говоря, она была согласна с сухой репликой Аарона: «Поразительно глупая и старомодная пьеса». Но каждый раз, когда она смотрела эту вещь, втайне от всех она ставила себя на место дочери эллина. Тео испытывала ужас, когда несчастная героиня боролась за спасение жизни своего отца, она чувствовала, как воззвание миссис Мельмот о мести заставляло трепетать ее собственную душу.

Занавес упал на воссоединившихся отца и дочь. «Я бы сделала то же самое», – думала Тео и бессознательно поглядывала на ложу Гамильтонов. Ее подспудное недоверие к Александру неожиданно сфокусировалось в ненависть. Он был опасным врагом ее отца. Она чувствовала это и видела, что Аарон еще полностью не осознавал этого.

С долю минуты она ощущала в себе способность вонзить блистающий кинжал, как это сделала дочь эллина. Из этого состояния ее вывел веселый голос Аарона, раздавшийся позади нее. Он обсуждал пьесу:

– Ах, мой дорогой граф, видите ли, жизнь ни на йоту не похожа на это. Во всяком случае, жизнь в современном обществе. Эта история абсурдна.

Тео вновь посмотрела на ложу Гамильтонов, и к ней вернулось чувство юмора. Александр, спокойно попивавший сок, постукивал костяшками пальцев в такт музыке, в то время как его жена и дочь наклонились к нему и о чем-то шептались.

«Нет, в нынешней жизни нет никакой драмы, – думала Тео. – Мы слишком цивилизованны. Теперь больше не происходит ничего увлекательного».

Она слегка откинулась назад, чтобы ответить Джозефу, интересовавшемуся испанскими танцорами, которые должны были заполнить паузу в антракте. Потом она немного развернулась, чтобы было удобнее беседовать с ним, как вдруг ее внимание привлекли офицеры в соседней ложе. Или, точнее, один офицер, сидевший несколько обособленно от других и пристально смотревший на Тео.

Встретившись с ним взглядом, она испытала ощущение взрыва в груди, как будто раздался выстрел небольшого мушкета. Она с шумом вдохнула воздух, так как офицер очень сдержанно поклонился ей, хотя она была уверена, что никогда раньше не встречала этого человека.

Офицер вежливо потупил взор. Вздрогнув, она опомнилась и что-то пролепетала Джозефу, но не услышала его ответа.

Радость, смешанная со страхом, переполняла ее. «Что со мной? – рассеянно думала она. – Это просто попытка флирта, он обычный волокита». – Но она знала, что это не так.

Она достала веер, чтобы спрятать за ним лицо, что-то отвечала Джозефу, смеялась всему, что бы он ни говорил. Он был очарован, полагая, что сделался удивительно остроумным. Ни разу он не видел, чтобы она так себя вела.

Офицер поднялся и заговорил с приятелями. На нем был голубой мундир с красными нашивками и золотой эполет на правом плече. Это означало, что он был в чине капитана. Он был худ и очень высок, в его облике было что-то суровое, аскетическое. Посадка его головы и плеч совершенно не вязались с затянутым высоко на шее черным шелковым шарфом и неестественностью густо напудренных волос, что полагалось офицерам.

У него был суровый профиль, его губы, довольно полные, были крепко сжаты в полоску, как у индейца. От носа к выступающему подбородку протянулись борозды морщин. Хотя он казался молодым, в нем было что-то тяжеловесное, и он напоминал Тео генерала Вашингтона, который в молодости, должно быть, выглядел точно так же.

Она вздрогнула, когда три удара со сцены возвестили выход испанских танцоров. Занавес поднялся. Капитан сел на место и посмотрел ей прямо в лицо. Она увидела в его напряженном взгляде то же вопрошающее, смятение, которое чувствовала в себе самой. Ее щеки и шея покраснели, но она не могла отвести взгляда.

Она заметила, как напряглись его мышцы, казалось, он готов был вскочить и перепрыгнуть через барьер между ними. Бессознательно она покачала головой, и он кивнул. Его губы дрогнули в едва различимой улыбке, интимной и понимающей, как будто они знали друг друга многие годы.

Тео потеряла интерес к окружающему. Ее дыхание стало прерывистым. Тем временем испанских танцоров забросали градом кочерыжек и гнилых яблок, прежде чем управляющий мистер Хэллем успел стащить их со сцены своей крючковатой палкой.