Дворец наслаждений

В ночной тьме река сливалась с берегами, а берега с растительностью, покрывавшей их, и мне казалось, что я плыву где-то посреди моря, сквозь теплую черноту, поглотившую меня. Мне не встретилось ни одной лодки, в тишине не раздавалось ни единого звука, кроме тихого поскрипывания весел и моего собственного тяжелого дыхания. И все же это странное, похожее на сон состояние было лучше, чем мои ночные кошмары, когда я почти терял сознание, поэтому я очень нескоро повернул ялик к дому.

В течение последующих дней от прорицателя не было ни слова; я ходил на службу, а мои сны продолжали все так же преследовать меня. Молчала и Тахуру. Однако мое беспокойство сменилось состоянием терпеливого ожидания и оптимизма. Я больше не испытывал чувства полного бессилия. Я продолжал возносить молитвы своему покровителю, а когда, задыхаясь, просыпался по ночам мокрый от пота, то испытывал и горячее желание увидеть свою мать, и вместе с тем страшился прыгать через эту пропасть. Говорили, что мертвые не опасны для живых до тех пор, пока живые сами не начнут призывать их, зовя по имени или пытаясь с ними заговорить, я же не знал, что сулила мне та огромная ладонь из сна — зло или добро.

На пятый день пришло короткое послание от прорицателя. «Камену, офицеру царя, — говорилось в нем. — Завтра, за час до заката, тебе надлежит явиться к дверям моего дома». Подписи не было. Папирус был простым, но великолепно выполненным — мягким на ощупь и с ровными, четкими письменами.

Спрятав послание на груди, я стал перебирать свои сокровища, чтобы выбрать подношение оракулу. Что дарили ему принцы и вельможи, которым он предсказывал будущее? Его сундуки наверняка ломятся от всяких дорогих безделушек, а мне хотелось вложить в его руки что-то такое, чего не видывал никто, разве что сам фараон или высшие жрецы его храма. Тут мои руки наткнулись на эбеновый ларец, и я, взяв его в руки, открыл крышку. Внутри лежал кинжал, который отец подарил мне в день моего поступления в военную школу. Этот подарок доказывал, как искренне он любил меня, хотя очень не хотел для меня карьеры военного, и, вынимая кинжал из ларца, я почувствовал, как к горлу подступил ком. Практического значения этот кинжал не имел. Он был декоративным, пригодным скорее для коллекционера, поскольку отец приобрел его у какого-то ливийского племени. Зазубренное лезвие зловеще изгибалось под резной серебряной рукоятью, украшенной молочно-белыми лунными камнями. Этим кинжалом я дорожил больше всех подарков отца, но именно он мог понравиться прорицателю. Положив кинжал перед Вепваветом, я убрал остальные драгоценности в сундук.

В ту ночь мне ничего не снилось, и я проснулся с ожиданием чего-то невероятного. Когда рано утром я собирался выйти из дома, мне встретился управитель караванами, который кивком поздоровался со мной. Он сидел на корточках перед дверью отцовской конторы — черное лицо над кипой грубых коричневых одежд, а там, где он прошел, по гладкому полу протянулась цепочка следов от запыленных сандалий. Я ответил на приветствие; из конторы доносились приглушенные голоса отца и еще кого-то, и я подумал, что, видимо, караван только что прибыл или, наоборот, скоро отправится в путь. Интересно, уедет ли с ним отец? Если уедет, а все остальные члены семьи еще на какое-то время останутся в Фаюме, будет просто отлично. Я настолько погрузился в бесконечные загадки своей жизни, что общение с другими людьми и даже своей собственной семьей становилось мне в тягость.

Итак, мое дежурство началось. Изнывая от скуки, я томился перед дверями генеральского дома, посетители которого меня больше не интересовали. Я бы предпочел ночное дежурство, когда мог бы в одиночестве ходить по спящему дому, но, как назло, подошла моя очередь дежурить днем. В тот день, когда я стоял, переминаясь с ноги на ногу, а меч все сильнее оттягивал пояс, я думал: «А станут ли мне сниться те сны, если я буду спать днем?»

Но вот наконец дежурство закончилось, и я побежал домой, чтобы помыться, перекусить и идти к дому оракула. Когда я взбегал по лестнице, дверь отцовской конторы приоткрылась, и я услышал его голос:

— Камен, подожди.

Я остановился. Отец стоял внизу, босой, с растрепанными волосами, одетый в короткую юбку до колен и простую рубашку без рукавов.

— Мой караван уходит в Нубию, — сказал он. — Думаю, что я поеду с ним до Фив. Хочу вознести молитву в храме Амона, а на обратном пути заехать в Фаюм и повидаться с твоей матерью и сестрами. Меня не будет недели две, может быть, больше. Ты не боишься остаться один?

— Нет, конечно, — быстро ответил я. — Ты же знаешь, со мной будут Сету и Па-Баст. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что беспокоюсь за тебя, но сейчас вижу, что ты стал выглядеть лучше. Тебе по-прежнему снятся твои сны?

Этот вопрос он задал так робко, что я понял: отец боится получить утвердительный ответ. Мне стало обидно.

— Нет, — солгал я, потому что этой ночью мне действительно ничего не снилось.

Отец радостно заулыбался:

— Хорошо! Работай, занимайся физическими упражнениями, не переедай, и ночные демоны перестанут тебя мучить. Я уеду на рассвете и вернусь примерно в следующем месяце. И наверное, привезу наших женщин.

— Отлично. Да будут крепкими подошвы твоих ног, отец.

Он поднял руку в знак прощального благословения, и мы расстались. Отец вернулся в контору, а я пошел в свою комнату. Раздеваясь, чтобы помыться, я размышлял о том, с чего это ему понадобилось куда-то ехать, если в Пи-Рамзесе находится несколько святилищ бога Амона, но потом решил, что ему просто захотелось повидаться со своими собратьями-купцами, а заодно и провести несколько дней в Фаюме. Кроме того, городские святилища маленькие и в них всегда толпится народ, поэтому подойти к алтарю, чтобы возжечь благовония или возложить подношения, всегда очень трудно, да к тому же их почти никогда не посещают жрецы, и людям приходится молиться в шуме и тесноте. Но когда я вошел в ванную комнату и Сету подал мне свежий натр, эти мысли разом вылетели у меня из головы. Хватит и того, что теперь в моем распоряжении будет весь дом.

Итак, на закате я стоял возле пилонов дома прорицателя вымытый, умащенный, надушенный, в своих лучших белых одеждах, с папирусом в руке и кинжалом под мышкой. Мне не хотелось здесь останавливаться. Наоборот, мне хотелось убежать куда-нибудь подальше, поскольку я знал, что скоро вечерние тени начнут удлиняться и к тому времени, когда я выйду из дома прорицателя, мне придется пробираться через его сад в полной темноте, однако усилием воли я заставил себя встать возле прямоугольных каменных колонн. В тот же миг от одной из них отделилась чья-то тень и преградила мне путь. Из-под сутулых плеч на меня глянуло старческое лицо, на котором недобро поблескивали внимательные глаза. Зазвучавший голос был писклявым, но сильным.

— О, это ты, — сварливо произнес он. — Камен, офицер царя. Дай мне это. — Протянулась иссохшая рука и схватила папирус. Я озадаченно смотрел, как старик, развернув свиток, пробежал по нему глазами. — Я видел тебя много раз, ты все время ходишь мимо этого дома, — сказал он, подняв на меня глаза. — Ты работаешь у Паиса и ухаживаешь за надменной дочкой Несиамуна. Я знал, что рано или поздно ты остановишься возле дома моего господина. Сколько людей стремится к этому!.. Но лишь немногие заходят внутрь. — Старик сунул мне обратно свиток. — Иди вперед.

Эти слова звучали как часть некоего ритуала, и я церемонно поклонился желчному старику, но обнаружил, что кланяюсь пустоте. Старик уже шаркал обратно в свою нору.

Дорожка, по которой я шел, вскоре раздвоилась. Одна половина вела направо и кончалась у высокой стены, почти полностью скрытой густой листвой деревьев, растущих на полоске взрытой земли. Впереди также виднелись густые заросли, состоящие из гладкоствольных пальм и пышных кустов. Эта дорожка явно вела к дому, и я пошел по ней широкими шагами, чтобы придать себе уверенности. Однако я вышел не к дому, а к открытой площадке, в центре которой журчал фонтан, струи воды с плеском падали в большой круглый бассейн. Вокруг фонтана были расставлены каменные скамьи, а за ними дорожка вновь раздваивалась. Я свернул налево, но вышел к пруду с рыбками, густо заросшему водяными лилиями и лотосом. Над водой склонил корявые ветви большой платан. Решив, что если я пойду по центральной дорожке, то выйду к дому, я зашагал между зеленых кустов, образующих живую изгородь, и вскоре оказался у большого бассейна, предназначенного, по всей видимости, для купания. Возле него находилась маленькая хижина, а за ней виднелся алтарь, где за столиком для подношений стояла, как живая, статуя Тота, бога мудрости и письма, с головой ибиса. Его клюв отбрасывал кривую тень на маленький алтарь, а круглые черные глазки смотрели прямо на меня, когда я преклонил перед ним колени и пошел дальше.