Все реки текут

«Мисс Баретт, конечно, очень хочет тебя видеть, – писал он. – Она и в самом деле такая, как ты о ней говорила: замечательная женщина, мудрая, спокойная, и с той широтой ума, которая и требуется Джеми. Я сообщил ей последние новости о тебе и Мэг, и она хочет тебе написать. Ее волнует встреча с твоей дочерью. Я думаю, для нее это как будто снова увидеть тебя такой, какой ты была в молодости, хотя я ей говорил, что вы с Мэг ничем, кроме глаз, не похожи. Не могли бы вы, прежде чем вернуться на пароход, погостить у нас? Я уверен, Мэг понравилось бы озеро; у нас есть комнаты для вас обеих, и для Алекса тоже, если он захочет приехать.

Для тебя это был бы отдых и перемена места, для мисс Баретт – радость, о себе я не говорю, но ты можешь представить, что значит для меня снова увидеть тебя в моем доме. Не беспокойся, здесь ты будешь под присмотром строгих дуэний: твоя старая гувернантка, две мои тетки, Сесили, дети, две служанки – целый сонм женщин.

Любимая, подумай об этом и решись. Ехать можно по суше – от Аделаиды до Стратхалбина или поездом до Менинги, а затем колесным пароходом «Юпитер» до Миланга. В качестве пассажира ты насладишься поездкой по озеру больше, чем когда ведешь пароход сама.»

Дели много об этом думала, и чем больше думала, тем большее искушение испытывала. Она понимала, что неразумно видеть Аластера так часто и к тому же в интимной обстановке его дома, хотя трудно было представить, что они смогут когда-нибудь остаться наедине.

Пока она колебалась, пришло второе письмо – от самой мисс Баретт, полное восторгов от того, что она снова в Австралии, и таких трогательных воспоминаний, что Дели безумно захотелось ее увидеть. Воодушевляла и та откровенная оценка, которую дала Аластеру Мисс Баретт, она полностью соответствовала ее собственному суждению.

«Человек изощренного ума, по-настоящему добрый, тонко чувствующий. Мы часто засиживаемся допоздна, разговаривая о жизни и иногда о тебе. Он большой поклонник твоих работ, но ему кажется, что твои таланты зачастую растрачиваются впустую; его сердит твое замужество и, как он выражается, „все эти дети!“. Я протестую, ведь ни один художник не стал писать хуже от того, что живет полнокровной жизнью. То, что ты состоялась как женщина, вероятно, отражается на твоем творчестве. Я так надеюсь, что ты приедешь повидаться с нами! Если нет, мы должны тогда договориться о встрече в городе, и как можно скорее: в конце концов от тебя до нас всего лишь сто двадцать миль по прямой и еще пятьдесят миль в сторону. Очень хочу посмотреть твои работы. Я чувствую, моя жизнь оправдана, если я помогла развернуться твоему многообещающему художественному дару.»

Дели смотрела на изящный старомодный почерк и старалась представить, какая она теперь – мисс Баретт, женщина шестидесяти лет. Побелели ли ее волосы? Невозможно представить себе, что время способно изменить ее мисс Баретт.

Дели не хотела раньше времени забирать детей из школы, а на Рождество они должны быть дома, – на пароходе, – с Брентоном и мальчиками. Но потом она и Мэг могли бы спокойно уехать: на борту соберется слишком много народу.

Брентон не возражал. Он был так поглощен пароходом, что, казалось, никого из них не замечал. Когда Дели пыталась рассказать ему о доме в Ренмарке, садике, шлюпке и своих уроках рисования, он выслушал ее не перебивая, но ни разу ничего не сказал и не задал ни одного вопроса.

Их разговоры были довольно бессвязными; как только она замолкала, он обращался к своим собственным проблемам: «Интересно, как долго продержится такая вода? Хотелось бы еще разок подняться до Руфуса, прежде чем река обмелеет. Сейчас ее подпитывают паводковые воды, но, когда они пройдут, боюсь, река превратится в ад».

– Ты не возражаешь, если Мэг и я поживем на озере до конца каникул?

– В неделю мы откладываем добрую сотню чистой прибыли. Вечно так не продлится, вот почему я хочу продержаться как можно дольше.

– Тогда завтра мы отправимся поездом в Морган.

27

Руки – вот что потом вспоминала Дели; хорошо отполированные миндалевидной формы ногти, сильные, гибкие пальцы, крупное запястье. Но кожа была морщинистая, с голубыми прожилками, с резко выделяющимися темными пятнами, похожими на мотыльки.

Мисс Баретт. Дели хорошо помнила тот день, когда сказала ей «до свидания», сцену на станции, ее прощальные слова, строгий мужского покроя костюм в мелкую чернобелую клетку, тонкие завитки блестящих темных волос на шее. Такой чистой и бескорыстной любовью Дели с тех пор, пожалуй, никого не любила, но сейчас она почти ничего не чувствовала. Сентиментальность, воспоминания – не более того.

Дели пожала крепкую руку, поцеловала поблекшую сухую щеку, взглянула в серые с золотистой искоркой глаза, увидела все тот же твердый рот и трепещущие ноздри, но кожа вокруг губ была вялой, блестящие волосы стали тусклого мышиного цвета и казались грубыми.

Переводя взгляд с мисс Баретт на Мэг, юную, цветущую, с нежной кожей и пышными черными волосами, Дели почувствовала, как в ее душе поднимается глухой протест. Потом она представила себя такой, какой была около тридцати лет назад: хорошенький, глупый, невежественный, нервный ребенок пятнадцати лет, живущий в мире грез и фантазий. Нет, она не хотела бы вернуться обратно.

И если бы был жив Адам – Адам, против ранней смерти которого все в ней яростно протестовало, – каким бы он был сегодня? Пропитанный виски журналист с редкими волосами и опухшими глазами, постоянно сокрушающийся о тех шедеврах, которые он не создал? Или полный, гладкокожий, самодовольный тип, интересующийся только собственной персоной? Что дало бы Адаму время взамен красоты и юности? Кто знает. Она помнила его прекрасным юношей, и безжалостное время было не властно над ним.

– А это Мэг! – Дороти Баретт взяла девочку за руку и нежно держала ее, глядя Мэг в глаза. – Когда твоя мама была ребенком, я думала, что у нее самые прекрасные синие глаза, какие я когда-либо видела, но твои чуть ли не в два раза больше.

Мэг так привыкла слышать, какой красавицей была ее мать в юности, и так была убеждена в собственной заурядности, что никогда и не думала равняться с ней. Она улыбнулась.

– Я бы тебя везде узнала, Дели, – сказала мисс Баретт. – Во всяком случае, у тебя сохранилось то же выражение лица, хотя заметно, конечно, что ты постарела, хотя и не сильно прибавила в весе. – Она повернулась к Мэг: – Твою маму, казалось, могло унести ветром.

– «Вы словно дуновение эфира, мисс Гордон», – процитировала Дели. – Вы помните молодого священника? Интересно, что с ним сталось?

– Возможно, теперь он уже викарий.

– Подумать только, я могла бы быть миссис Полсон!

– Правда, мама? – Мэг была поражена, словно не представляла себе, что у ее матери была какая-то жизнь до ее, Мэг, рождения.

Дели с любопытством взглянула на мисс Баретт:

– А вы никогда не были замужем? У вас, наверное, было не меньше дюжины предложений.

– Ну будет, будет! – Мисс Баретт выглядела смущенной, но довольной.

– Адам и я, мы оба были влюблены в вас.

– Да, я знаю. Как же давно все это было!

– Перед войной, – задумчиво произнесла Дели.

– В прошлом веке!

– О Боже! Должно быть, вы очень старая, – простодушно заметила Мэг.

– Я завидую, что вы посмотрели мир, – сказала Дели. – Я много ездила, никуда по сути не уезжая; как будто провела жизнь почти в одном и том же месте. Хотя это неправда, будто Австралия вся одинаковая. «Если вы видели одно эвкалиптовое дерево, считайте, что видели все», – сказал однажды пассажир на «Марионе». Скорее всего, он не увидел ни одного.

– Как чудесно вернуться обратно. Когда я смотрю сверху из окон на озеро, у меня возникает ощущение беспредельности пространства, а иногда появляется мимолетное впечатление, что передо мною песчаные холмы Куронга! И тогда кажется, что все начинается оттуда: девяностомильная полоса отлогого морского берега, дикого и безлюдного, затем – Южный океан, за ним – просторы Антарктики, где вросли в лед Скотт и его спутники, а дальше – Полюс и больше ничего.