Жемчужина страсти

— Да, — бормотал Гиэяс, — я давно считал его за разнузданного человека, неважного в политическом отношении, поэтому-то я и покровительствовал сначала его дружбе с Фидэ-Йори: как я раскаиваюсь теперь, когда знаю, что он такое!

— Вы видите, господин, — сказал Факсибо, — что принц, без сомнения, предупрежденный о вашем плане, не покидал Осаки.

— А я тебе говорю, что он был в Киото и уехал оттуда только поздно ночью.

— Тем не менее, принц Тоза тоже расстался с ним очень поздно.

— Один из моих шпионов проследил за ним до Киото, он вошел туда средь бела дня и покинул его только в полночь.

— Это непонятно, — сказал Факсибо. — Смотрите, вот он возвращается, — прибавил он, заметя свиту Нагато.

— Да он ли сидит в носилках? — спросил Гиэяс, стараясь разглядеть его.

— Мне кажется, что я узнал его, — сказал Факсибо.

— Это невозможно, это не может быть принц Нагато, если только это не его труп.

В эту минуту кто-то вошел в комнату и распростерся на полу.

— Это мой посланный! — вскричал Гиэяс, быстро возвращаясь в первую залу. — Говори скорей, ну, что же ты узнал?

— Я отправился на то место дороги, куда ты мне указал, всемогущий господин, — сказал посланный. — На этом месте вся дорога усеяна мертвецами. Я насчитал сорок человек и пятнадцать лошадей. Вокруг мертвых толпились крестьяне; они щупали их, чтобы убедиться, что жизнь отлетела от них; другие гнались за ранеными лошадьми, которые бегали по рисовым полям. Я спросил, что здесь случилось. Мне сказали, что не знают. Между тем на восходе солнца видели отряд всадников божественного микадо, который ехал по направлению из Киото. Что же касается мертвых людей на дороге, окропленной их кровью, то на них были темные одежды, без всякого значка, и лица их были наполовину закрыты шапками, по обычаю разбойников или убийц.

— Довольно! — вскричал Гиэяс, нахмурив брови. — Иди!

Посланный удалился, или, вернее, убежал.

— Он и на этот раз ускользнул от меня, — сказал Гиэяс. — Хорошо же! Я сам убью его. Цель, к которой я стремлюсь, довольно благородна, чтобы мне колебаться перед жестокими средствами и не отстранить препятствия, которые стоят на моем пути. Факсибо, — прибавил он, обращаясь к бывшему конюху, — пусть войдут те, кто ждут. Может быть, их присутствие разгонит печальные предчувствия, которые осаждали меня всю ночь.

Факсибо поднял завесу, и вельможи вошли один за другим, чтобы приветствовать господина. Гиэяс заметил, что придворных меньше, чем обыкновенно; были только принцы, вполне преданные его делу, и несколько безразличных господ, которые явились просить милости правителя.

Гиэяс, разговаривая с вельможами, вышел на веранду и выглянул наружу.

Ему показалось, что на дворах дворца господствовало необыкновенное движение. Ежеминутно отправлялись гонцы и приезжали принцы в своих норимоно, несмотря на ранний час. Все направлялись к дворцу Фидэ-Йори.

— Что такое происходит? — сказал он. — Почему такое волнение? Что значат эти гонцы, которые разносят неизвестные мне приказания?

И, полный беспокойства, он жестом отпустил вельмож.

— Вы извините меня, не правда ли? — сказал он. — Заботы о стране отвлекают меня.

Но прежде, чем принцы успели уйти, в комнату вошел солдат.

— Сегун Фидэ-Йори просит знаменитого Гиэяса соблаговолить явиться сейчас к нему, — сказал он.

И, не дожидаясь ответа, он удалился.

Гиэяс остановил вельмож, которые собирались уходить.

— Подождите меня здесь, — сказал он. — Я не знаю, что такое готовится, но меня мучит беспокойство. Вы преданы мне, и, может быть, понадобитесь мне.

Он простился с ними жестом и, опустив голову, медленно вышел в сопровождении одного Факсибо.

Клятвопреступник

Когда Гиэяс вошел в залу, где его ждал Фидэ-Йори, он понял, что должно произойти что-то важное.

В этой зале собрались все приверженцы сына Таико-Самы.

На Фидэ-Йори в первый раз был надет военный царский наряд, который мог носить только он один. На нем была черная роговая кольчуга, тяжелые набедренники из маленьких пластинок, соединенных красными шелковыми узелками, ниспадали на широкие парчовые панталоны, засунутые до колен в бархатные поножья. С обоих боков висело по сабле. На груди блестели три звезды; он опирался на железную трость.

Молодой человек сидел на стуле, как воины в своих палатках.

По правую сторону находилась его мать, прекрасная Йодожими, вся бледная и взволнованная, но великолепно одетая. По левую — принц Маяда, который правил вместе с Гиэясом; он был очень стар и давно болел, а потому держался в стороне от дел; несмотря на это, он наблюдал за Гиэясом и оберегал, насколько возможно, интересы Фидэ-Йори.

С одной стороны расположились принцы Сатсума, Сатакэ, Арима, Аки, Изида, с другой — воины: генерал Санада-Саемон-Йокэ-Мура, в военных доспехах, другие военачальники, Аруфза, Мотто-Тзуму, Харунага, Морицка, и один совсем молодой человек, прекрасный, как женщина, и очень серьезный, по имени Сигнэнари.

Все друзья молодого принца и смертельные враги правителя были в сборе, только Нагато отсутствовал.

Гиэяс обвел гордым взглядом всех присутствующих.

— Вот я! — сказал он вполне твердым голосом. — Я жду: что вам нужно от меня?

В ответ ему было глубокое молчание. Фидэ-Йори с ужасом отвернулся от него.

Наконец принц Маяда заговорил:

— Мы не хотим от тебя ничего, кроме справедливости. Мы хотим просто напомнить тебе одну вещь, которую ты, по-видимому, забыл. Твоя обязанность, как и моя, кончилась уже много месяцев тому назад, Гиэяс, а ты, в твоем рвении к управлению страной, забыл об этом. Сын Таико сам достиг теперь возраста, когда может управлять, значит, твое управление кончилось, и тебе остается только сложить твои полномочия к ногам государя и отдать ему отчет в твоих поступках, так же, как я отдал ему отчет в моих действиях за все время, пока он находился под нашей опекой.

— Ты не думаешь о том, что говоришь! — вскричал Гиэяс, вспыхнув от гнева. — Ты, вероятно, хочешь довести страну до гибели?

— Я говорил мягко, — возразил Маяда, — не заставляй меня переменить тон.

— Ты хочешь, чтобы неопытный ребенок, — продолжал Гиэяс, не обращая внимания на то, что его прервали, — не приучившись сначала к трудному положению главы государства, взял в руки власть?.. Да это все равно, как если бы ты дал тяжелую фарфоровую вазу в руки новорожденного; так он уронит ее на землю, и ваза разобьется на тысячу кусков.

— Ты оскорбляешь нашего сегуна! — вскричал принц Сатакэ.

— Нет! — сказал Гиэяс. — Фидэ-Йори сам согласится со мной. Нужно, чтобы я постепенно вводил его в мои занятия и указал на возможные решения разбираемых вопросов. Занимался ли он когда-нибудь делами страны? Его молодой ум еще не созрел, и я сумел отстранить от него заботы правления. Я один владею распоряжениями великого Таико, и я один могу продолжать гигантское дело, которое он предпринял. Оно еще не кончено. Следовательно, чтобы повиноваться этому почтенному главе, я должен, несмотря на твое желание, удержать в своих руках доверенную мне власть. Только чтобы показать тебе, что я считаюсь с твоими советами, с сегодняшнего же дня молодой Фидэ-Йори примет участие в важных занятиях, тяжесть которых я нес до сих пор один. Отвечай, Фидэ-Йори! — прибавил Гиэяс. — Объяви сам, что слова мои тебе по сердцу.

Фидэ-Йори медленно повернул к Гиэясу свое очень бледное лицо и очень пристально посмотрел на него. Потом, после минутного молчания, он сказал немного дрожащим, но полным ненависти голосом:

— Шум, который произвел обрушившийся у моих ног Ласточкин мост, сделал меня глухим к твоему голосу.

Гиэяс побледнел перед тем, кого он пробовал толкнуть на верную смерть, он был уничтожен своим преступлением. Его высокий ум страдал от этих пятен крови и грязи, которые попали на него. Он видел, как они в будущем омрачали его имя, которое он хотел видеть славным, уверенный, что его обязанность относительно страны заключалась в сохранении в своих руках власти, которой он был достоин больше, чем кто-либо другой. Он ощущал какой-то гнев, так как был принужден навязывать силой то, о чем его должны были настоятельно просить во имя общественных интересов. Тем не менее, решившись бороться до конца, он поднял голову, склонившуюся на минуту под тяжестью буйных мыслей, и обвел присутствующих строгим, властным взглядом.