Я буду любить тебя...

— Наше дело правое, братья! — вскричал он. — Не только Англию защищаем мы здесь; мы защищаем всех тех, кто любит закон и свободу и боится Бога. Господь не оставит своих верных слуг и не отдаст этот девственный мир Антихристу. Наша колония — закваска, на которой должно взойти все тесто, и Всевышний оградит нас от врагов наших и укроет дланью своей. Бог битв, Бог Англии, Бог Америки, услышь нас! Помоги детям Англии, спасающим Новый Свет!

В начале этой речи Спэрроу уронил свою пику на землю и воздел сжатые руки к небесам, но закончив, тотчас поднял оружие, расправил плечи и откинул голову назад. Коснувшись рукою флагштока, он посмотрел вверх, на английский флаг, развевающийся на ветру, и весело воскликнул:

— По-моему, он здорово смотрится так высоко, на фоне этого голубого неба, правда, друзья? Давайте сделаем так, чтобы он реял здесь всегда!

В ответ грянул восторженный рев, заставивший трусов если не устыдиться, то, по крайней мере, замолчать. Что до мастера Эдварда Шарплеса, то он поспешно юркнул за спины женщин.

Громадный корабль между тем приближался, с каждым мгновением становились все больше и больше его белые паруса и все виднее — угрожающий оскал многочисленных пушек. На шкафуте [47] толпились матросы, но на мачтах не было ни флага, ни вымпелов.

Над палубой «Тигра» поднялось облачко дыма, и ядро одного из двух его крохотных фальконетов пронеслось сквозь такелаж нашего непрошеного гостя. В толпе поселенцев-англичан раздались крики «ура!» в честь храброго экипажа маленького суденышка.

— Праща Давида [48]! — воскликнул мастер Джереми Спэрроу. — Теперь очередь Голиафа с его тяжелыми пушками.

Но орудия большого корабля молчали. Вместо выстрелов с его палубы донеслось нечто очень похожее на дружный многоголосый хохот. Внезапно все его стеньги [49] и реи [50] расцветились красно-синими вымпелами, а на корме заплескался большой флаг с перекрещенными крестами Святого Георгия и Святого Андрея [51]. Одновременно труба, флейта и барабан оглушительно заиграли «Да здравствует старый добрый эль».

— Боже мой, это же английский корабль! — вскричал губернатор.

Так, с развевающимися флагами, под звуки музыки и неумолкающего смеха он подплывал к нам все ближе и ближе. «Тигр», «Любимая» и «Счастливое возвращение» больше не стреляли в него, они развернулись и прекратились в корабли сопровождения. Наблюдатель, хмурый старый морской волк, прибывший в Виргинию вместе с Дэйлом, спрыгнул со своей кулеврины и со всех ног оросился к губернатору.

— Я узнал его, сэр! — закричал он. — Я был в сражении при Кале и знаю точно: это «Санта Тереса», мы тогда схватили ее и отправили королеве. Раньше этот корабль и правда принадлежал испанцам, но теперь он наш, английский.

Тут ворота форта распахнулись, и поселенцы в радостном возбуждении снова повалили на берег реки. Я очутился рядом с губернатором; его честное лицо выражало крайнее замешательство.

— Что вы об этом думаете, Перси? — спросил он. — Компания не посылает кабальных работников, учеников, ссыльных или девушек на таких судах. Да и губернаторов тоже. Это королевский корабль, дело ясное, но что он здесь делает — вот в чем вопрос. Зачем он сюда пожаловал и кого привез?

— Скоро узнаем, — отвечал я. — Они уже отдают якорь.

Через пять минут с корабля спустили шлюпку с четырьмя гребцами. На ее корме сидел высокий, роскошно одетый мужчина с черной бородкой и румяным лицом. Шлюпка ткнулась носом в песок футах в двухстах от того места, где, озадаченно глядя на нее и на огромный корабль, стояли губернатор, члены Совета колонии, чиновники Компании и горстка прочих. Человек, сидевший на корме, соскочил на берег, огляделся и направился в нашу сторону. Шел он не спеша, так что у нас было достаточно времени, чтобы оценить богатство его костюма: камзола с разрезами, отделанными алой тафтой, и плаща с такой же алой тафтяной подкладкой, а также надменную величавость поступи и осанки и необычайную красоту его цветущего лица.

— Первый раз в жизни вижу такого красавца! — воскликнул губернатор.

Стоявший рядом мастер Пори шумно втянул в себя воздух, потом так же шумно выдохнул.

— О да, лицо у него красивое, — согласился он, — однако о делах его этого не скажешь. Этот джентльмен — лорд Карнэл, последний фаворит короля.

Глава VIII

В которой на сцене появляется лорд Карнэл

Кто-то тронул меня за плечо, я обернулся я увидел рядом с собою мистрис Перси. Щеки ее побелели, глаза сверкали, все тело было напряжено. Я глядел на нее в изумлении, ибо сомнений быть не могло: причиной столь разительной перемены был бешеный гнев. Ее рука соскользнула с моего плеча и сжала локоть.

— Помните: я ваша жена, сэр, — произнесла она тихим, полным ярости голосом, — ваша добрая и любящая жена. Вы говорили, что ваша шпага всегда к моим услугам, пусть же сегодня мне послужит ваш ум!

У меня не было времени на расспросы, ибо человек, о чьем высоком положении осведомил нас мастер Пори и который, как мы все слыхали, мог в скором времени занять место самого Бэкингема [52], уже подошел совсем близко. Губернатор с непокрытой головой, держа в руке свой шлем, сделал шаг ему навстречу, приезжий лорд сорвал с головы испанскую шляпу; и тот и другой низко поклонились.

— Я говорю с его честью губернатором Виргинии, не так ли? — спросил гость. Слова эти он произнес с высокомерной небрежностью, а шляпу, едва сняв, тут же надел опять.

— Да, я Джордж Ирдли [53], к услугам милорда Карнэла, — ответил губернатор.

Фаворит поднял брови.

— Похоже, мне нет надобности представляться, — сказал он. — Вы уже уяснили себе, что я вовсе не дьявол собственной персоной, во всяком случае, не испанский Вельзевул. Гром и молния! Сдается мне, что ястреб над птичьим двором, и тот не произвел бы большего переполоха, чем мой маленький жалкий кораблик с его безобидными пушчонками! Неужто вы всегда так осторожничаете, едва завидев незнакомый парус?

Губернатор покраснел.

— Мы не в Англии, милорд, — ответил он сухо. — Здесь мы, англичане, малочисленны, слабы и окружены множеством опасностей. Нам приходится быть бдительными — ведь до нас легко может дотянуться Испания, которая держит в страхе всю Европу и считает здешний край своей вотчиной. А храбрость свою нам доказывать не надо — ее доказывает уже одно то, что мы поселились на этой земле.

— О, в вашей храбрости я не сомневаюсь, — пренебрежительно обронил наш визитер. — Думаю, что она под стать вашим доспехам.

При этом он бросил взгляд на помятую каску и ржавую кирасу мастера Джереми Спэрроу.

— Что правда, то правда: доспехи наши и впрямь устарели, — заметил тот. — Они стали нынче почти так же немодны, как вежливость в гостях и уважение к людям достойным со стороны придворных шаркунов, возвысившихся благодаря смазливому лицу.

От такой дерзости все испуганно притихли. Фаворит рассмеялся.

— Будь я проклят! — вскричал он. — Что ж, мой любезный великан, теперь я вижу, что храбрости у вас и правда через край и что вы не страшитесь ни испанцев, ни дыбы, ни галер, ни чего бы то ни было вообще!

Его развязная речь, наглый взгляд, презрительная усмешка, высокомерное афиширование своего положения при короле — положения, которого ему следовало бы стыдиться, словно позорного клейма, — наконец, его красота и пышность его наряда — словом, все в этом человеке было мне противно. Сам не зная почему, я уже тогда его ненавидел — ненавидел так же сильно, как и позднее, когда у меня появились для этого причины.

Вынув из-за пазухи запечатанный пакет, он протянул его губернатору и все тем же полувраждебным-полунасмешливым тоном объявил: