Я буду любить тебя...

— Рэйф Перси, ты счастливчик, самый верх на колпаке Фортуны! [33] — крикнул он мне.

Я с горечью рассмеялся, он же наверняка приписал этот смех самодовольному торжеству по поводу привалившего мне счастья: ведь сейчас, пройдя по темному берегу, я вернусь в сверкающий огнями дом, к его блистательной жемчужине. Он помахал мне на прощание рукой и вместе со своей лодкой исчез в сгустившихся сумерках. А я воротился в дом к мистрис Перси.

Она все так же сидела в большом кресле, скрестив на подушке изящные ноги, сложив руки на коленях, и завитки ее темных волос колыхались в такт взмахам веера, касаясь высокого гофрированного воротника. Я пересек комнату и, оборотившись к ней, прислонился спиной к подоконнику.

— Меня назначили депутатом от проживающей в округе сотни жителей, — сказал я отрывисто. — Палата депутатов собирается на следующей неделе. Я еду в Джеймстаун и останусь там на некоторое время.

Она взяла у негритянки веер и начала неторопливо обмахиваться. Потом спросила:

— Когда мы едем?

— Мы? — повторил я. — Я собирался ехать один.

Веер упал на пол. Раскрыв в изумлении глаза, она воскликнула:

— Как, вы хотите оставить меня одну? Оставить меня одну в этих лесах, на милость индейцев, волков и этого сброда — ваших слуг?

Я улыбнулся.

— С индейцами у нас мир, в лесах навряд ли сыщется волк, который смог бы перескочить через этот палисад, а слуги слишком хорошо знают своего хозяина, чтобы посметь оскорбить свою хозяйку. Тем более что за главного у них я оставляю Дикона.

— Дикона! — вскричала она. — Ваша старая кухарка немало порассказала мне о Диконе! Игрок, бандит, отъявленный головорез — вот что такое этот Дикон!

— Не спорю, — отвечал я. — Но он мне предан. Я могу ему доверять.

— Зато я ему не доверяю, — парировала она. И повелительным тоном добавила: — Я хочу поехать в Джеймстаун. Этот лес мне наскучил.

— Я должен подумать, — невозмутимо отвечал я. — Возможно, я возьму вас, сударыня, а возможно, и нет. Я еще не решил.

— Но, сэр, я желаю ехать!

— А я, может статься, пожелаю, чтобы вы остались.

— Вы грубиян!

Я поклонился.

— Вы выбрали меня сами, сударыня.

Она вскочила, топнув ногой, повернулась ко мне спиной и, схватив со стола цветок, принялась обрывать с него лепестки. Я же вытащил из ножен шпагу и начал полировать клинок, счищая чуть заметное пятнышко ржавчины. Минут через десять я поднял глаза, и с другого конца комнаты прямо в лицо мне полетела красная роза. Мгновение — и я услышал обворожительный смех.

— Мы не можем позволить себе ссориться, ведь правда? — вскричала мистрис Джослин Перси. — Право, жизнь в этой глуши и без того печальна. Весь день одно и то же — деревья да река, и не с кем словом перемолвиться! И я ужасно боюсь индейцев! Что, если, пока вы будете в отъезде, они меня убьют? Вспомните, сэр, вы ведь поклялись перед священником, что станете меня защищать. Вы же не оставите меня на милость этих дикарей, не правда ли? И я смогу поехать в Джеймстаун? И хочу сходить в церковь. Хочу побывать в доме губернатора. И мне столько всего нужно купить! Золота у меня вдоволь, а приличное платье только одно — вот это. Вы ведь возьмете меня с собою, да?

— Женщин, подобных вам, в Виргинии нет, — сказал я. — Если вы в вашем наряде и с вашими манерами появитесь в городе, там сейчас же пойдут разговоры. Между тем корабли в Джеймстауне не редкость, одни приходят, другие отплывают, а Ролф не единственный, кто бывал в Лондоне.

Искорки смеха в ее глазах вдруг погасли, улыбка сошла с губ, но все тут же вернулось на свои места.

— Пусть говорят, — промолвила она. — Мне это безразлично. Не думаю, что капитаны кораблей, купцы и искатели приключений так уж часто обедают в обществе милорда епископа. Этот варварский лесной край и тот мир, который знаю я, так далеки друг от друга, что обитатели одного не беспокоят обитателей другого. И этой ничтожной деревушке, Джеймстауне, я буду в безопасности. К тому же вы, сэр, носите шпагу.

— Моя шпага всегда к вашим услугам, сударыня.

— Стало быть, я могу поехать в Джеймстаун?

— Да, если таково ваше желание.

Глядя на меня своими блестящими глазами, держа в одной руке розу и легонько постукивая себя ею по смеющимся губам, она протянула мне другую руку.

— Можете поцеловать ее, сэр, если пожелаете, — произнесла она с нарочитой важностью.

Я встал на колени, поцеловал тонкие белые пальцы, и через четыре дня мы отправились в Джеймстаун.

Глава VI

В которой мы едем в Джеймстаун

Мы пустились в путь верхом рано утром. Я ехал впереди, мистрис Перси — у меня за спиной, на седельной подушке, Дикон сзади на гнедой кобыле. Негритянку Анджелу и дорожные сундуки я отправил по реке.

Одно удовольствие — ехать на хорошем коне по зеленому лесу, когда все в нем дышит утренней свежестью. На каждой веточке сверкал бриллиантовый убор, мокрые листья, стоило лишь до них дотронуться, проливали на нас жемчужный дождь. Лошади грациозно ступали по папоротникам, мху и пышной траве; из туманной фиолетовой дали на нас, замерев, смотрели олени, воздух был полон звонким щебетом птиц, верещаньем белок, жужжанием пчел, и солнце, проникая сквозь густые кроны деревьев, щедро сыпало на нас золотую пыль.

Мистрис Джослин Перси была весела, словно ясное летнее утро. Прошло уже четырнадцать дней, с тех пор как мы встретились, и за это время я обнаружил в ней втрое больше различных настроений. Она могла быть веселой и приветливой, как утро, мрачной и мстительной, как грозы, нередко гремевшие днем, печальной, как вечерние сумерки, величавой, как ночь, словом, представала во множестве самых несхожих расположений духа. И еще: она могла быть по-детски откровенной — и все же ничего о себе не рассказать.

Сегодня она соизволила быть милостивой и любезной, и Дикон по десять раз в час соскакивал со своей кобылы, чтобы сорвать цветок, на который ему указывал ее белоснежный пальчик. Она сплела пестрый венок и надела его себе на голову; нарвала целую охапку вьюнков, свисавших с ближних веток, и перепачкала руки и губы соком ягод, которые приносил ей Дикон. Она смеялась, глядя на резвящихся белок и разбегающихся куропаток; ее смешило решительно все: индюшки, переходящие нашу тропинку, выпрыгивающие из ручьев рыбы, старый Джоком с сыновьями, переправлявшие нас на пароме через Чикахомини. Мой мушкет вызвал у нее живейшее любопытство, а когда мы выехали на прогалину и увидели сидевшего на обгорелой сосне орла, она потребовала у меня пистолет. Я вынул оружие из-за пояса, со смехом вручил его ей и сказал:

— Клянусь съесть все, что вы подстрелите.

— Пари, пари! — вскричала она, прицеливаясь. — В Джеймстауне есть торговцы мелочным товаром? Если я сейчас попаду, вы купите мне шитую жемчугом ленту для шляпы?

— Даже две.

Она выстрелила, и орел с негодующим воплем улетел. Однако два или три его пера, кружась, упали на землю, Дикон тотчас принес их ей, и она, победоносно указав на алеющие на них капли крови, воскликнула:

— Вы сказали — две!

Но вот солнце поднялось выше, и в свои права вступил полуденный зной. Интерес мистрис Перси к лесным цветам, птичкам и зверушкам мало-помалу угас, а вместо смеха мы все чаще слышали усталые вздохи. Ворох вьюнков соскользнул с ее колен, потом она сняла с головы увядший венок и отбросила его прочь. Охота говорить у нее пропала, и вскоре я почувствовал, как ее голова привалилась к моему плечу.

— Госпожа заснула, — послышался сзади голос Дикона.

— Знаю, — ответил я. — Моя кольчуга будет для нее плохой подушкой. Пригляди, чтобы она не упала с лошади.

— Тогда я лучше пойду рядом, — сказал он.

Я кивнул, и Дикон спешился и зашагал рядом с моим конем, одной рукой придерживая уздечку своей кобылы, а другой — седельную подушку, на которой сидела мистрис Перси. Прошло десять минут, из коих последние пять я смотрел не вперед, а назад, через плечо. Наконец, не выдержав, я резко окликнул его: