Роковая корона

Анри фыркнул.

— Разве я посмею давать тебе новые советы после того, как совершил столько ошибок?

— Вы должны примириться с архиепископом, сир. Иначе Англия так и останется под интердиктом, — сказал Робин, когда они задержались у входа в зал. — Кроме того, папа не позволит его светлости епископу Винчестерскому вернуться в лоно церкви до тех пор, пока Теобальд из Бека не получит вашего прощения и пока ваш брат не принесет извинения Риму.

— Милорд Лестер прав. Как я смогу короноваться, если вы не примиритесь с архиепископом? — капризно спросил Эвстейк.

Стефан устало повернулся к брату.

— Анри, я снова вынужден просить у тебя совета.

Епископ вздохнул.

— У нас нет выбора. Надо вернуть Теобальда. Но когда он возвратится, скажи ему, что он должен короновать Эвстейка во что бы то ни стало. Будь тверд. А я тем временем постараюсь примириться с папой и убедить его вернуть меня в лоно церкви.

— Отец! — Навстречу им через зал бежал младший сын Стефана, Вильгельм, бледный, с покрасневшими глазами. — Матушке внезапно стало хуже, и лекари просят, чтобы вы немедленно пришли.

— О Боже, ей ведь с утра было легче! Я сейчас же иду.

Ворвавшись в спальню, Стефан в ужасе взглянул на восковое лицо Матильды. Руки ее сжимали серебряный крестик, висевший на груди.

— Что с ней? — спросил он.

— Она не доживет до утра, сир, — ответил один из лекарей. — Мы дали ей настойку из мака, чтобы облегчить дыхание, но большее, увы, не в наших силах. Она исповедалась и причастилась. Душа ее отлетит с миром.

— Но я не понимаю! — воскликнул Стефан, побледнев от страха. — Утром ей, казалось, стало гораздо лучше! Что же могло случиться?

Другой лекарь развел руками.

— Кто может знать Господню волю, сир?

— Матильда, любимая моя, — прошептал Стефан, наклонившись над женой и прислушиваясь к ее тяжелому дыханию.

Матильда, полусонная от маковой настойки, медленно открыла глаза.

— Стефан, — прошептала она, — Теобальд уже вернулся с церковного совета? Он согласился короновать Эвстейка?

Несмотря на то, что Матильда забыла об изгнании архиепископа Кентерберийского, она даже на смертном одре в первую очередь заботилась о сыне.

— Да, Теобальд вернулся и согласился короновать Эвстейка, любимая, — ответил Стефан, убирая светлые пряди волос, упавшие на ее влажный лоб. — Он все сделает, как надо. — Теперь Стефан чувствовал себя обязанным во что бы то ни стало добиться, чтобы эти слова стали правдой.

На лице Матильды явственно отразилось облегчение.

— Тогда мои труды завершены, — прошептала она. — Пообещай мне, что больше никогда не оскорбишь Святую церковь. Наш сын должен быть коронован.

— Обещаю. Отдыхай с миром. Все, о чем ты молилась и заботилась, осуществится, — сказал Стефан, наклонился и поцеловал жену в щеку.

— Стефан… — Взгляд Матильды затуманился от внезапного приступа боли. — Стефан, еще только одно… я никогда не осмеливалась спросить тебя, но сейчас это слишком тяготит мою душу. Я так волнуюсь… — Она с трудом повернула голову.

Стефан напрягся от ужаса. Господи, если это именно то, чего он боялся… Он взял себя в руки, уже зная, что ответить.

— Можешь спрашивать меня о чем угодно, сердце мое.

— Мод… ты действительно любил ее? — Голос ее был едва слышен. — Я… должна узнать правду перед смертью. — В глазах Матильды задрожали слезы, и Стефан, думая о том, как давно она подозревала это, мог лишь догадываться, какие муки все эти годы молча терпела его жена.

— Никогда, — солгал он с абсолютной убедительностью. — Никогда. Мною овладела похоть, ослепляющее желание. И это давным-давно прошло. По-настоящему я любил только одну женщину — тебя. — Он взял из ее рук серебряный крестик и прижал к губам. — Клянусь тебе телом Христовым, клянусь Господом и всеми его святыми! — Серебро, казалось, обжигало губы, как огонь. — Да буду я навеки проклят, если из моих уст вырвалось хоть слово лжи!

При виде безграничного счастья, засиявшего на лице Матильды и на мгновение вернувшего ей былую красоту, Стефан понял, что даже если он будет вечно терпеть адские муки за ложную клятву, то это стоит мгновения чистой радости, которое он сумел подарить своей верной жене.

Матильда скончалась вскоре после заутрени. Стоя с сухими глазами среди рыдающей толпы плакальщиц, Стефан только рукой махнул в ответ на предложение брата помолиться вместе с ним в часовне. Он медленно вышел из спальни и в одиночестве отправился пройтись в окрестностях замка.

Было холодно. В ночном небе сверкали тысячи серебряных звезд. Как он сможет жить дальше под невыносимым гнетом вины и позора? Стефан в отчаянии ничком бросился на мягкую сырую землю и зарыдал так, словно сердце разбилось в его груди. Наконец слезы иссякли, он сел и вытер глаза рукавом туники. Мука немного улеглась, словно вместе со слезами он изверг отравлявший душу яд.

Внезапно Стефан почувствовал настоятельную потребность поговорить с кем-нибудь, сбросить хотя бы часть отягощавшего его бремени мыслей и чувств, которые он прежде не открывал ни единому человеку. Получилось так, что теперь у него не осталось никого, кроме Анри, а брат для такого разговора был бы неудачным собеседником. Друзья молодости — Брайан, Роберт, близнецы де Бомон — либо были мертвы, либо отвернулись от него. На всем белом свете оставался лишь один человек, которому Стефан мог бы открыть сердце и душу, один-единственный человек, который смог бы его понять.

В эту ночь, вопреки вражде, разделившей их, Стефан почувствовал всепоглощающую необходимость в своей кузине. В безмолвном крике, в мольбе о помощи дух его устремился к ней. Мод! Мод! И ответом была бездонная тишина.

В это мгновение Стефан понял, что обречен провести остаток дней в одиночестве. Его единственной целью, единственным оставшимся ему стремлением стало желание исполнить последнюю волю Матильды: Эвстейк должен получить корону.

К своему удивлению, Стефан обнаружил, что ждет не дождется, когда же наконец избавится от этого золотого символа королевской власти. Корона, которую он некогда так страстно желал получить, ради которой совершил предательство, за которую так беспощадно боролся, превратилась в терновый венец. С какой радостью Стефан избавился бы от нее! Взглянув на мерцающие в небесах звезды, он простер руки над головой, вспомнив, столько благородных и знатных людей, среди которых был и Уолерен Мулэн, стали крестоносцами и отправились в новый поход за освобождение Святой земли.

«Я дождусь коронации Эвстейка, — решил он, — удостоверюсь, что королевство не попадет в руки Генриха Анжуйского, а потом отправлюсь в крестовый поход». Паломничество в Святую землю искупит его грехи. Что может быть лучше, чтобы заслужить прощение Господне? Это станет началом новой жизни. Сердце Стефана учащенно забилось от предвкушения будущего похода. Он почувствовал, что дух Матильды безмолвно витает рядом с ним, одобрительно улыбаясь.

26

Нормандия, 1149 год.

В апреле 1149 года Генрих Анжуйский предстал перед своими родителями в большом зале герцогского дворца в Руане.

— Я хочу пересечь пролив, чтобы меня посвятил в рыцари мой двоюродный дед, король Шотландии! — заявил он.

Именно этого требования Мод ожидала — и боялась — с того самого дня, когда Нормандии достигли слухи о том, будто Ренальф Честерский, снова примкнувший к сторонникам Мод, объединил силы с королем Давидом Шотландским в борьбе против Стефана. Она знала, что Генрих наверняка найдет какой-нибудь повод, чтобы отправиться в Англию. Знала она и то, что его истинным намерением было вмешаться в войну. Посвящение же в рыцари являлось серьезным доводом, против которого трудно было сказать.

— Ты еще очень молод, — напомнила она ему, просто для того, чтобы хоть что-нибудь возразить.

— Шестнадцать лет — не самый юный возраст для посвящения в рыцари. Последние два года я провел в военных походах с отцом по всей Нормандии и Анжу. Я — мужчина. Я достоин рыцарской чести.