Зеркало смерти, или Венецианская мозаика

— Можно сказать, Джакомо был тогда лучшим, — заключил Роберто. — Он основал первую фабрику.

Она заметила, что Роберто говорит о далекой истории, словно это было вчера.

— Вы рассказываете так, будто хорошо его знали. — Нора подумала, что это совпадает с ее собственными ощущениями.

— Все венецианцы одинаковы, — улыбнулся Роберто. — Нас окружает прошлое. Нам кажется, что все случилось только что.

Он чувствовал связь с предком, как и она, и это все решило: она поделится своей историей.

— Это действительно странно, потому что и мой предок работал здесь примерно в то же время. Должно быть, он знал Джакомо. Его звали Коррадо Манин, Коррадино. Вы о нем слыхали?

Лицо Роберто помертвело. Они с Лукой переглянулись.

— Нет, — сказал он отрывисто. — Прошу прощения. Еще «Перони»?

Он поднялся и пошел к бару, не дожидаясь ответа.

Нора сидела оглушенная, лицо горело, точно от пощечины. В чем дело? Она повернулась к Луке. Тот обворожительно улыбнулся.

— Не обижайтесь на Роберто. Он трепетно относится к своему предку. Думает, что тот родоначальник стекловарни. Роберто все время пытается заставить Аделино поднять престиж фабрики и продавать стекло с именем дель Пьеро. Возможно, он подумал, что вы хотите этому помешать.

— Но… Я и не думала…

— Да ладно. Не берите в голову. Вот он идет.

Роберто вернулся с тремя «Перони». Нора постаралась быть с ним особенно любезной, расспрашивала о стеклодувном искусстве, хотя так и не поняла, где допустила ошибку. Роберто успокоился и, казалось, смягчился, хотя что-то на его душе еще оставалось. Время шло, и он напился. Стало поздно, и Нора забеспокоилась: ей пора было в Венецию. Внезапно она поняла, что Лука ушел в туалет минут двадцать назад и до сих пор не вернулся. Она огляделась по сторонам. Его не было. Более того, все мастера разошлись. Остальных посетителей она не знала.

О господи!

Нора вздохнула и мысленно перенеслась на десять лет назад, когда ей приходилось провожать опьяневших подруг в Сент-Мартин. [37]Сейчас, в ее возрасте, конечно же, не следует возиться с пьяным парнем. Она тихонько выругалась и, взяв Роберто под руку, помогла ему выйти на улицу. Он покачивался, стоя на набережной, и она подумала, что его стошнит, но он вдруг криво улыбнулся, навалился на нее и грубо прижался губами к ее рту.

Реакция Норы была такой викторианской, что она сама удивилась. Она оттолкнула Роберто и залепила ему пощечину, от которой он чуть не свалился в канал. Роберто это отрезвило. Мягкие черты лица исказились, красивый рот скривился. Норе вдруг стало страшно.

— Ну, — сказал он, шагнув вперед, — ты мне кое-что должна, шлюха Манин.

Нора повернулась и опрометью бросилась прочь.

Она не останавливалась, пока не добежала до остановки речного трамвайчика, но вдруг ей пришло в голову, что Роберто тоже придет сюда, потому что это ближайшая остановка на острове. Потрясенная, она увидела, что, кроме нее, на пристани никого нет. Она махнула рукой водному такси и потратила слишком много денег на дорогу до гостиницы.

На следующий день пришло возмездие. Роберто постарался: никто из мужчин с ней не разговаривал. Интересно, что он им рассказал такого, что даже дружелюбный Лука ее не замечал? Роберто либо игнорировал ее, либо пытался устраивать ей мелкие гадости. У нее пропадали инструменты, а ее маленькие поделки оказывались разбитыми. Нора поняла, что ей объявили бойкот. К ней вернулся тот же страх, что некогда в школе: шестиклассницы с густо подкрашенными глазами называли ее «хиппи», потому что Нора носила длинные волосы. Ей и в голову не приходило, что мужчина может мстить женщине, которая его отвергла. Временами она ощущала холод у себя на шее, а повернувшись, видела, что Роберто смотрит на нее с дикой ненавистью. Должно быть, с ним что-то не так: не может же человек возненавидеть женщину за то, что та отвергла его домогательства.

Но в чем тогда дело? Я едва знаю этого человека. Может, он психически нездоров?

У нее не было никого, кроме доброй души по имени Франческо. Иногда он молча, без улыбки, показывал ей, как нужно выполнять ту или иную работу, а на ее благодарность отвечал смущенным кивком. Нора знала: все ждут, когда она сдастся и уедет домой. Иногда она видела Аделино. Он спускался в цех и приветствовал ее. Она здоровалась с ним, как с учителем в школе, зная, что в его присутствии над ней не будут издеваться. Она понимала, что он следит за ее успехами, хотя вслух он ничего не говорил.

Однако Нора знала, что в одиночестве, в герметичном сосуде молчания ее работа становится лучше. В отсутствие компании ее другом сделалось стекло. Она начала понимать его поведение, а разговоры отвлекали бы ее от работы. На первой стадии она должна была лишь расплавлять стеклянную массу, убирать грязь и иногда выдувать заготовку — баночку. Отливать форму ей еще не поручали, и она остужала и разогревала стекло. И все же Нора начала видеть в смеси кварца и песка что-то живое, почувствовала, что та дышит, вдыхает кислород так же жадно, как любое существо. У этой смеси было настроение: она меняла цвет с горячего красного на медово-золотой и кристально-белый; иногда она текла, как сладкий сироп, иногда становилась твердой, как сталь. Нора верила, что во времена Коррадино изготавливали ножи из стекла — смертоносные, молчаливые, чистые.

Коррадино. Она часто думала о нем. Ей казалось, стекло их соединяло, и место соединения было тонким и натянутым, словно струна виолончели, через столетия оно откликалось низким долгим звуком.

Он мой собеседник. В то время как вокруг меня все разговаривают друг с другом, я говорю с ним.

Постепенно итальянский Норы, уже неплохой, стал отличным. Когда испытательный срок закончился, она пошла к Аделино, и тот остался доволен ее успехами и желанием остаться. Но он беспокоился, что ей до сих пор не дали разрешение на работу, и требовал, чтобы она его добилась, словно это влияло на его неотложные планы.

И Нора снова отправилась в полицейское управление. На входе в вестибюль она сказала себе, что не уйдет без разрешения. Нора терпеливо дожидалась в приемной, читала бесчисленные брошюры и инструкции для владельцев моторных лодок, рассматривала плакаты, посвященные борьбе с наркотиками, знакомилась со сводками уличных преступлений. Когда ее наконец-то пригласили в кабинет, Нора вздохнула, заметив, что изящный молодой офицер ей незнаком. Она приготовилась еще раз повторить свою сагу.

Молодой человек, однако, несмотря на сухие манеры, был лучше ознакомлен с ее ситуацией, чем другие сотрудники. Она так удивилась, что лишь через полчаса сообразила, что видела его раньше.

Спустя годы она четко вспомнит момент, в который поняла это. Он изучил ее документы и, похоже, нашел какое-то противоречие. Перевел взгляд со свидетельства о рождении на заявление с просьбой предоставить ей разрешение на работу и слегка нахмурился.

— Синьорина. — Он зашелестел бумагами. — В своем заявлении вы назвали себя Норой Манин. — Он немного запнулся на иностранном имени. — Но в свидетельстве о рождении, выданном больницей Риунити в Венеции, написано: Леонора Анджелина Манин. Можете объяснить?

— Это сокращение. Я выросла в Англии, и мать переделала мое итальянское имя на английский лад.

Офицер кивнул, глядя в документы.

— Понятно. Но вам придется снова заполнить форму и подписать ее именем, данным вам при рождении.

Он встал и вынул свежий бланк из шкафа неподалеку.

Нора попыталась унять гнев.

— Может, мне просто исправить заявление?

В ответ молодой офицер взял ручку, снял колпачок и решительно положил перед ней.

Нора жутко злилась, пока заполняла форму. Кажется, она делала это в четвертый раз, потому что к ней все время придирались по мелочам. Хуже того, ее заявление было уже подписано Аделино, так что теперь придется снова просить его подписать и снова ехать с уже подписанным бланком в полицейское управление. Нора молча прокляла и эти бумаги, и этот город, и этого издевающегося над ней офицера с безупречными ногтями. Она подала ему заполненное заявление и с ненавистью наблюдала, как тот придирчиво его изучает.