Прекрасная Джоан

Мои мысли вовсе не означали, что мне не терпелось поскорее выйти замуж во второй раз; просто я вдруг почувствовала себя молодой и готовой к жизненным переменам. Несмотря на неодобрение леди Катерины, я велела упаковать вещи и поскакала в Реджио, куда вскоре должны были приплыть матушка и Беренгария. Рик писал, что послал для них большую и удобную парусную галеру. Я пересекла бы залив и отправилась в Мессинy, если бы не знала, что там сейчас находится король Филипп. Правда, нам все равно предстояло встретиться в Акре, но я не спешила увидеться с ним.

Разумеется, я известила Ричарда о своем прибытии в Реджио, и через два дня он переплыл залив, чтобы нанести мне визит.

– Я уже собирался сам послать за тобой, – сказал он. – Если не случится бури, матушка прибудет через несколько дней. А если Филипп выполнит свое обещание и отправится в Акру, не дожидаясь нас, вы все с удобствами разместитесь в моем замке в Мессине.

Вечером прибыл гонец от короля Филиппа и сообщил, что его господин отплывает на следующее утро. Ричард собирался немного проводить его. На следующий день я встала рано и в сопровождении двух фрейлин поспешила на берег. Там уже столпилось множество горожан. Все хотели посмотреть на проплывающие мимо корабли. Когда же с моря донеслись песни гребцов и команды рулевых, народ разразился приветственными криками. Ближе к берегу шли вельботы; далее, на большей глубине, – большие парусные галеры и галеоны, которые виднелись почти на той линии, где небо встречается с синими водами залива.

Через два часа, когда я уже вернулась в монастырь, приютивший меня в Реджио, ко мне вбежал запыхавшийся паж, посланный братом.

– Корабль короля Ричарда снова виден на горизонте! – взволнованно сообщил он. – Он направляется в гавань Реджио, миледи. Говорят, за ним идет галера, на которой, должно быть, плывет из Бриндизи наша дорогая королева Элинор!

Когда я переоделась и вновь спустилась на берег, оба судна – и корабль Рика с ярко-алыми парусами, и величественная галера – были уже ясно видны. Брат, стоя на носу, приложил руки ко рту и громко крикнул, что подходит к берегу за тем, чтобы взять меня на борт.

Поприветствовав меня и фрейлин, Рик распорядился догнать и затем обогнать большую парусную галеру. Рулевые торопили гребцов, и мы заскользили по водной глади так быстро, что вскоре догнали приземистого, неуклюжего «морского верблюда», как называли большую галеру. Проплывая мимо, я заметила седовласую женщину, стоящую рядом с невысокой темноволосой девушкой. Я показала на них Рику, и он согласился: да, должно быть, это наша матушка и принцесса Наваррская.

– Мы сумеем попасть в Мессину до вечера? – спросила я.

– Без труда, если не изменится попутный ветер.

После заката стало холодно, так холодно, что я с радостью накинула на плечи теплый плащ, который предусмотрительно захватила с собой леди Катерина. Она и остальные фрейлины с огромной радостью укрылись в каюте, но я хотела остаться на палубе с братом, так как гребцы сейчас отдыхали и мы легко скользили под парусом рядом с большой галерой. Впереди показалась Мессина. Мы выслали вперед гонцов, которые должны были доставить к берегу лошадей и паланкины. Ричард стоял рядом со мной. Наконец, бросили якорь, мы сошли на берег и повернулись к большой галере. Ричард вошел в воду и побрел по воде к кораблю, протягивая руки навстречу дорогим гостьям.

Я услышала голос матушки – усталый, но радостный и веселый:

– Вот твоя невеста, сын мой! Вначале отнеси ее, затем возвращайся за мной.

Опустив невесту на землю, он познакомил меня с Беренгарией; я нагнулась и попыталась распутать ее длинную мантию, чтобы она не мешала ей идти по песку. Ножки у нее были очень маленькие; я выпрямилась, улыбнулась и сказала, как рада познакомиться с новой сестрой, и первое, что я заметила, – огромные черные глаза. Губки ее были похожи на бутон розы, ушки – на нежные раковины, плотно прижатые к голове, а рука была такая крошечная, что, казалось, принадлежала ребенку.

Заметив, что рука ее дрожит, я снова склонилась к ней и нежно поцеловала в щеку.

– Мы подружимся, – сказала я, – я уверена в этом!

Даже если она и ответила что-то, я ничего не услышала, так как Рик уже возвращался от галеры, неся на руках матушку. Я подбежала к ним, смеясь и плача одновременно. Матушка тоже смеялась; она порывисто обнимала и целовала меня, и ее лицо, как и мое, было мокро от слез.

Осознав, что наши придворные столпились вокруг и слуги держат факелы, чтобы осветить нам дорогу к носилкам, мы наскоро привели себя в порядок. Матушка приветствовала придворных краткой речью, и мы без дальнейших отлагательств отправились в замок Ричарда.

По пути я думала о матушке. Правда, она уже была немолода в 1176 году, когда мы с нею расстались, но ее волосы – по воле ли фортуны или в искусных руках ее умной прислужницы Амарии, – как и прежде, обрамляли ее лицо черным облаком; шелковая кожа на лице была упругой, лишь с намеками на морщинки, а фигура – стройной и подтянутой. Сейчас, в 1191 году, ее скорее можно было назвать худощавой, чем стройной, и мне показалось, что ей удается сохранить величественную осанку за счет силы воли. Ее мягкие волосы стали белыми как снег, и морщины избороздили лицо. То, что осталось от ее красоты, не имело возраста и сохранится на всю ее жизнь: точеный нос, высокие скулы и живые ясные глаза под длинными ресницами.

Вспомнив о Беренгарии, я улыбнулась. Почему я сразу почувствовала расположение к ней? Ведь она не первая из знакомых мне застенчивых и хорошеньких темноглазых девиц. На Сицилии и при нашем дворе таких было очень много. Возможно, я не доверяла описанию Филиппа Фландрского и боялась, что невестой Рика окажется надменная уроженка Наварры с пронзительным, визгливым голосом, носом, похожим на клюв попугая, и усиками над верхней губой. Какое счастье, что это не так!

Придя на следующее утро в матушкины покои, я, к своему разочарованию, застала там одну Амарию. Королева Элинор, как сообщила она, уже два часа как заперлась с королем Ричардом и заявила, что выйдет оттуда только к обеду.

Амария сильно потолстела с прежних времен, когда она была молодой девушкой из Руана. Ее умные пальцы словно понимали, как наилучшим образом нарумянить щеки и уложить волосы. Сохранять и поддерживать красоту любимой королевы всегда было для нее удовольствием. Я увидела на длинном сундуке целый ряд расчесок и горшочков с лосьонами, помадой и притираниями.

Амария, очевидно, до сих пор считала меня ребенком, так как, ответив на вопросы о матушкином самочувствии, взяла меня толстыми пальцами за подбородок и закудахтала, заметив веснушки:

– Вы никогда не обращали внимания на мои предостережения, миледи, и вот теперь все ваше лицо в веснушках, словно яичко ржанки! – Она сняла с сундука один из горшочков и протянула мне. – Передайте это вашей камеристке, ваше величество, и пусть мажет ваше лицо каждый вечер на ночь. Помните: каждый вечер. И не забывайте надевать вуаль, когда выходите на солнце!

Я рассмеялась. Амария распекала меня, совсем как в добрые старые времена!

– Наверное, принцесса Беренгария не нуждается в ваших заботах так же, как и я?

– Поистине так, – отвечала Амария. – Кожа ее светлости просто прекрасна – шелковистая, белая, без единого пятнышка! Вот кто наверняка следит за своей кожей! На ее носу не найти веснушек!

Послушно сжимая в руке горшочек с притиранием, я вышла, чувствуя себя двенадцатилетней девочкой, и направилась в покои Беренгарии.

Войдя, я застыла на месте и пожалела, что сейчас со мной рядом нет Рика. Беренгария сидела на золоченом троне и вышивала; роскошные черные волосы были красиво уложены, а шлейф богато расшитого шелкового платья укрывал ноги изящными складками. Рядом с нею на подушке припал к полу менестрель брата, Блондель; пальцы его перебирали струны лютни, а голубые глаза блуждали где-то далеко. Он негромко напевал полузабытую, старинную песню. Возле открытого окна сидели в ряд придворные дамы; они нашивали бисер на длинный пояс, лежавший у них на коленях.