Плачь обо мне, небо (СИ)

– Вы говорили, что не отрицаете возможной причастности баронессы к подлогу, – напомнила ему Катерина, когда все та же рассыхающаяся лодочка, выкрашенная в лазурно-голубой, была отвязана от причала. В нос ударил запах стоячей воды, стоило опуститься на узкую скамеечку, чтобы перебраться на островок.

– Но и не могу этого доказать, – цокнул языком Николай, делая мощный гребок и наблюдая за тем, как приближается противоположный берег, до которого и без того было рукой подать. – Ее не было в те дни, когда использовались драгоценности. Варианта два: либо она к этому не причастна, либо здесь есть кто-то еще.

Нос лодки мягко ткнулся в поросший травой пологий спуск и цесаревич потянулся, чтобы кинуть бечеву вокруг невысокого гранитного столбика. Спустя несколько минут он выпрямился и соскочил на такую же гранитную ступеньку, оборачиваясь и подавая руку своей спутнице. Влажная от недавнего дождя трава, не успевшая высохнуть из-за нехватки света в этой части парка и близости пруда, холодила своими кончиками обнаженные лодыжки под платьем.

– Ни с кем из этих фрейлин у меня не случалось конфликтов, – протянула Катерина, – да и не сказать что бы баронесса с кем-то из них в особо приятельских отношениях, чтобы подговорить на это. Да и мы не знаем, какой мотив у этого подлога.

– Кроме как отлучить Вас от Двора?

– Я не о том, Ваше Высочество, – она скользнула под невысокие своды Детского домика, ловя взглядом танцующие в потоке света пылинки: все же, уборкой здесь почти не занимались, – было ли это частью «наказания» князя Остроженского за мое непослушание или же обычные дворцовые интриги.

– Для князя это слишком мелко, – отозвался цесаревич, притворив за собой входную дверцу. – Да и не резон ему терять последнюю связь с дворцом. Сомневаюсь, что это его рук дело. Au demeurant, – он шумно выдохнул и подобрался, – участи баронессы это не изменит.

Катерина, разглядывающая детский портрет Ольги Николаевны, резко обернулась.

– Ваше Высочество?..

– Свежий сибирский воздух приведет в порядок ее спутавшиеся мысли и позволит вспомнить о том, с какой целью ей вручался шифр.

– Осмелюсь просить повременить с этим, – мягко произнесла она, присаживаясь на стул, покрытый вытертым голубым кретоном, – мне бы хотелось дознаться до правды. Из-за чего баронесса вступила в сговор с графом Перовским? Я ума не приложу, что стало причиной – такого впору было бы ожидать скорее от mademoiselle Ланской.

– Мы можем допросить ее и… – начал было стоящий рядом цесаревич, но Катерина аккуратным жестом коснулась его руки, призывая замолчать.

– Вряд ли она расскажет: скорее станет все отрицать.

– По Вашим глазам я вижу, что Вы что-то задумали, – Николай усмехнулся: в зелени напротив разгорался азарт и его было сложно не ощутить. Уголок губ Катерины дернулся в ответной полуулыбке.

– У меня есть одно зыбкое предположение, но для проверки потребуется Ваша помощь, Ваше Высочество.

Такой он помнил ее, несмотря на обстоятельства их первой встречи: живой, загадочной, готовой на любые авантюры, бесстрашной, в чем-то даже безрассудной. Такой он не видел ее уже давно; боялся, что уже не увидит. И был готов на все, чтобы такой ее сохранить.

– Я надеюсь, задание будет опасным, – сощурившись, поинтересовался цесаревич и получил еще одну многообещающую хитрую улыбку, в которой потонул заговорщицкий шепот.

– Очень, Ваше Высочество.

– Тогда моя жизнь в Ваших руках, Катрин, – плавно опускаясь на одно колено и не сводя с нее внимательного взгляда, в таком же тоне отозвался Николай.

***

Российская Империя, год 1864, май, 5.

Наблюдая за тем, как маятник покрытых пылью напольных часов гипнотически отклонялся то влево, то вправо, отчего блики на позолоченном круге плавно перетекали с одной части на другую, князь Остроженский прокручивал в коротких узловатых пальцах любимую трубку. Ночью к нему явился пропитавшийся алкогольными парами Орлов, приставленный к Татьяне, и донес, что на ее след напал императорский мальчишка и провел допрос в кабаке. Орлов слушал излияния Татьяны довольно долго, стараясь никак не привлечь ее внимание и внимание ее собеседника, а после, где-то на середине рассказа, оставил слежку на своего напарника, Вежского, и отправился докладывать о происходящем, пока не стало поздно. В кабак он бы уже явно вернуться не успел, поэтому задача выкрасть злополучные бумаги легла на Вежского, а Орлов должен был выяснить, как действовать дальше. Стоит ли ему направляться к Татьяне и устраивать обещанную расправу за некстати развязавшийся язык, или будут иные указания.

Остроженский решил в пользу второго варианта: запретив причинять какой-либо вред Татьяне, потребовал молча и незаметно продолжать слежку, пока не поступит новых распоряжений. Он надеялся на добрые известия от Вежского, но когда тот не вернулся под утро, стало ясно – задача провалена. Выругавшись, Остроженский нахмурился: если бумаги попадут к Императору, это станет еще одной причиной для его поимки и осложнения приговора. Не сказать чтобы старый князь боялся тюрьмы – сейчас, будучи поглощенным своими идеями, он вряд ли вообще рассматривал возможность попадания в Петропавловку – но одно дело, когда есть лишь подозрения, и другое – когда присутствуют серьезные доказательства. Теперь за его поиски могут взяться с удвоенным рвением, а шавки Долгорукова всегда были крайне дотошны и старательны.

– Добрейшей Вы души человек, Борис Петрович, – хмыкнул объявившийся в гостиной Курочкин; хозяин дома только сощурился, раскуривая трубку и ничего не говоря в ответ на эту фразу. – Сначала племяннице своеволие с рук спустили, теперь на предательство Татьяны закрыли глаза. Мальчишка тот наверняка уже до Петербурга добрался и все бумаги передал.

В маленькой комнатке, пропитанной пылью и запахом дешевого табака, раздался глухой смешок: старый князь оценил упрек. В конце концов, подобное беспокойство выразил бы каждый, кто бы опасался за свою жизнь, свободу и успешный исход дела. Но терять все это Борис Петрович намерен не был.

– А Вы, Василий Степаныч, не горячитесь, – посоветовал он, – мальчишка еще здесь. И именно из-за него наказывать Татьяну сейчас неразумно. Но будьте покойны – за ней и ее выродком следит Орлов.

Курочкин недоверчиво поморщил нос, но все же не стал оспаривать чужих решений: не та роль у него здесь была. Вот вроде бы и на одном уровне со старым князем в «Земле и воле» он находился, а после распада общества, примкнув к тому, Курочкин оказался личностью подневольной, хоть и называл Борис Петрович его своим конфидентом. Да только что слова, если в маленьких светлых глазках ни капли доверия не обнаруживалось? Вряд ли вообще кого он считал равным себе, достойным. Уйти б Василию, не терпеть, но пока их мысли и желания текут в одном русле, пока преследуют они одну цель, что толку? Разорвать союз с Остроженским – выступить против него. В одиночестве это гиблое дело.

– А племянница Ваша что же? – осторожно осведомился Курочкин. – Небось уже и думать забыла обо всем, безнаказанная.

– Оно и к лучшему, – протянул Борис Петрович, задумчиво пожевав губами, – да и не до нее сейчас – мальчишка бумаги наверняка за эти несколько часов успел передать.

– Убрать его?

– Меня пугает Ваша кровожадность, милейший, – насмешливо произнес старый князь. – В этом нет необходимости – если он сделал свое дело, его убийство ничего не решит. Если нет – могут появиться подозрения из-за непредвиденной смерти государственного лица.

Со скрежетом часы начали отбивать удары, знаменуя полдень. Курочкин вздрогнул от этого неожиданного звука, на миг позабыв о теме разговора. Остроженский вновь набил трубку табаком, продолжая посмеиваться про себя. Убрать человека – невелика работа, разобраться с ним иначе – уже сложнее. Ягужинского трогать не было смысла, а вот Татьяне напомнить о том, что он слов на ветер не бросает – стоило. Ее щенка ждет мучительная смерть на глазах матери, похоже, забывшей, кому она обязана.