Сердце Запада

Из горла Ханны вырвалось забавное бульканье, словно она неправильно сглотнула.

– Похоже, будто мне дарован второй шанс, ну, ты знаешь. Чтобы загладить то, что я натворила, продав своего бедного мальчика как урожай хлопка или вроде того. – Она отстранилась, вытирая пальцами влагу в уголках глаз. – Только я до ужаса боюсь. Подумать страшно: рожать в таком возрасте. А еще ума не приложу, как рассказать об этом Дрю, который имеет прямое касательство к причине, даже если не захочет иметь дела со следствием.

– Ты ему до сих пор не сказала? О, Ханна, ты должна. Я действительно верю, что он захочет жениться на тебе и стать настоящим отцом для вашего ребенка, создать с тобой семью. И если ты любишь его, а я знаю, ты любишь, то должна дать ему шанс доказать, что он любит тебя.

Ханна покачала головой.

– За последние семь лет он в любое время мог попросить моей руки. Раз он за все годы даже не попытался, это о чем-то говорит.

– Возможно, он не решился на предложение, поскольку не был уверен в ответе. Да и сколько раз ты во всеуслышание заявляла, что никогда нам не видать тебя связанной узами с каким бы то ни было мужчиной? – Клементина протянула последние слова, и Ханна почувствовала, как мягкая улыбка подруги озарила ночь. — Ты не можешь винить маршала Скалли в том, что он ведет себя как мужчина и верит в твою примитивную старую ложь. Мы, женщины, постоянно ищем обман в том, что говорят нам представители сильного пола, но мужчина скорее проглотит ерундовые измышления женщины, чем рискнет докапываться до правды. И если ты сможешь понять смысл того, что я только что сказала, то переплюнешь меня.

Ханна подавилась от смеха, усердно вытирая катящиеся по щекам слезы. Она попыталась разглядеть лицо Клементины в мутной темноте, уловив резкость в голосе подруги, когда та упомянула о лжи, которой мужчины и женщины потчуют друг друга.

– Боже, я не могу сообразить, что делать, мысли разбегаются, – фыркнула Ханна. – Может, это мерзкая погода вместе с проклятой кучей для обжига мешают мне думать так же, как и Дэниелу дышать. Эти тучи без толку висят над нашими головами уже три дня. Хоть бы пошел дождь.

– Или поднялся ветер.

Ханна рассмеялась.

– Святые угодники, ты когда-нибудь воображала, что придет такой день? Представить только – женщина Монтаны ждет не дождется, чтобы подул ветер. 

* * * * *

На следующий день рассвело поздно. Густые тяжелые облака желто-фиолетового цвета, казалось, удерживали дым от кучи для обжига в долине подобно одеялу над костром.

– Скоро полдень, а до того темно, что летучие мыши ничего не видят, – проворчала Ханна Клементине за утренним кофе.

Преувеличение было небольшим. Даже в помещении с плотно закрытыми окнами воздух был спертым и сырым. Коричневые тучи дыма, которые казались гуще тумана, лениво и медленно дрейфовали над городом. Все дышали словно через грязную фланелевую ткань.

– Ночью насмерть задохлась пожилая женщина. Так сильно захлебывалась от дыма — по словам родственников, — что сердце не выдержало.

Кофейные кружки беспорядочно стояли на кухонном столе. Сафрони спустилась на завтрак вместе с детьми и сейчас сидела между Дэниелом и Заком, которые о чем-то бурно спорили. Сара накладывала мамалыгу в лучшие фарфоровые тарелки Ханны.

– Миссис Уилкинс, жена пекаря, шибко убивалась — это ее мать умерла, – продолжила Ханна. – И еще с десяток горожан слегли с болями в груди и сильным кашлем, так сказал док. Помню, что мы планировали малость переждать, дать мужикам возможность переварить то, что ты вчера им скормила, но ведь никто не представлял, что новая куча окажется настолько вредной. Поэтому я и говорю — давайте сделаем это сейчас.

Сара поставила тарелку на стол и стукнула по ней ложкой.

– Я иду с вами.

Клементина посмотрела в лицо дочери, коричневое как орех — Сара никогда не носила шляпку. Упрямая, словно индейский пони, как сказал бы ее отец.

– Мне нужно, чтобы ты осталась с Дэниелом и Заком.

– Они тоже пойдут. – Сара одарила мать понимающим взглядом. – Дэниел должен пойти.

Ханна погладила руку Клементины и крепко сжала. Мгновение подруги так и сидели, после чего их пальцы разомкнулись, и, отодвинув стул, Ханна встала.

– Лучше разделимся, чтобы побыстрее обойти больше домов. Для начала скажу Эрлан, и она сможет привлечь остальных китаянок.

Все началось с них четырех — Клементины, Ханны, Сафрони и Эрлан, ходящих от двери к двери. Но к ним одна за одной присоединялись другие женщины, и бабий бунт, как сходящая снежная лавина, набирал массу и силу. Они рассказывали соседкам о матери миссис Уилкинс и о других, заболевших за ночь, но на самом деле, и не требовалось много говорить. Висящий над городом зловонный дым, падающие замертво с неба сойки и жаворонки, постоянно слезящиеся глаза и першащее горло у всех и каждого сами по себе являлись убедительным доказательством правоты застрельщиц.

Ожидая неприятностей, некоторые женщины захватили с собой револьверы мужей или винтовки. Каждая несла лопату, многие взяли с собой детей.

Женщины промаршировали в прерию, где яма с кучей для обжига изрыгала коричневые воронки грязного дыма, который поднимался вверх, пока не стопорился, сталкиваясь с низкими плоскодонными облаками. Клементине подумалось, что иначе как маршем их поход и не назовешь. Женщины шли, как солдаты, только вооружены были в основном лопатами, а не огнестрельным оружием. Взгляд Клем перемещался от лица к лицу. Некоторые были молодыми, свежими и красивыми, как букет полевых цветов, другие — потрепанными и покрытыми морщинами, словно холмы. Но трое из этих лиц — Эрлан, Ханны и Сафрони — казались ей такими же дорогими и родными, как лица сестер, которых у нее никогда не было. Сила, проявившаяся во всех женщинах – как в незнакомых, так и в подругах, – испугала Клементину. Она опустила глаза на дочь, увидела решимость в маленьком вздернутом подбородке и свирепость в глазах, и ее страх перерос в гордость.

Проходя мимо извозчичьего двора Змеиного Глаза, миссис Маккуин заметила у коновязи мужчину, седлающего лохматую саврасую лошадь... Рафферти. Клементина быстро отвернулась, но когда в следующий раз оглянулась, он не спеша шагал к ней своей ковбойской походкой. Шляпа скрывала лицо Зака, которое в любом случае не скажет ей ни о чем. Если он попытается остановить ее, она никогда не простит его и не полюбит.

Зак догнал ее и пошел с ней в ногу.

– Я думала, ты уехал из города, – произнесла Клементина, снова подняв на него глаза. – Вчера вечером, когда не увидела тебя после... то подумала, что ты решил уехать.

Его губы слегка изогнулись.

– Что? И пропустить все веселье?

Маршем выходящий из города отряд, состоящий, примерно, из пятидесяти женщин, вооруженных несколькими ружьями и кучей лопат, не остался незамеченным. Те мужчины, которые еще не спустились в шахты, по двое, по трое пристроились позади группы, но, чувствуя взбудораженность воительниц, соблюдали дистанцию.

Клементина улыбнулась бы, не будь одним из присоединившихся маршал Дрю Скалли, при виде которого острая тоска отразилась на лице Ханны.

Среди женщин поднялся приглушенный ропот, когда воздух прорезал гул свистка «Четырех вальтов». Некоторые в нерешительности замялись, но затем миссис Пратт, одна из жен шахтеров, выстрелила из револьвера в дымные облака.

– Выходи и получи по заслугам, Джек Маккуин, одноглазый прохвост! – закричала она, и последовавший смех успокоил нервы соратниц.

Вскоре желание миссис Пратт исполнилось. Владелец шахты прибыл на франтоватой двухместной коляске с откидным верхом. Персиваль Кайл и Мик скакали верхом по обе стороны от хозяина.

Даже не посовещавшись между собой, женщины образовали живую стену перед кучей для обжига. Клементине казалось, будто у них у всех одни и те же мысли и одно сердце. Будто весь их накопленный жизненный опыт, все их беды и радости, свелись к этому единственному напряженному мгновению посреди прерии Монтаны.