Бездна (СИ)

— Это будет долгое сказание.Сладость любого напитка не может перебить горечь от разочарований в своих возлюбленных, в своих друзьях, в каждом человеке, что хоть раз сумел дотронуться до струн души. Это будет долгая ночь, и лишь первые лучи восходящего солнца сумеют разогнать тьму тех историй, что я поведаю Вам.

***

Она истекала кровью на моих глазах. Ещё минуту назад она разговаривала со мной, смеялась, а теперь лежала в обморочном состоянии и из-под ее ног маленькой струйкой вытекала кровь и окрашивала подол платья в страшный багровый оттенок. Я кинулся было звать на помощь, но понял, насколько это будет опрометчиво. До поместья было мили три, и пока я бы дошел и привел кого-то с собой, прошло бы слишком много времени, что, я был уверен, явилось бы роковой ошибкой в ее положении. Я поднял ее хрупкое тело и двинулся, как было возможно скорее.Шел я не больше получаса, но тогда для меня это время показалось неиссякаемой вечностью. На подходе к дому меня заприметил кучер и, увидев меня и мою ношу, он сломя голову кинулся за хозяином.

Как только тот увидел ее безжизненное тело и почти целиком окровавленное платье, то схватился было за свою грудь, но сумел совладать с собой и выдохнул:

— Несите ее скорее наверх.

Положив ее на кровать в ближайшей комнате, я опустился рядом с ней на колени. Я держал ее руки в своих и понимал, что не готов был ее потерять.

-Пусть она живет. Пусть она живет, -без остановки повторял я вполголоса как молитву. Пока меня мягко, но решительно не отстранил сэр М. с закатанными рукавами и набором каких-то непонятных больным, но имеющихся у каждого врача инструментов. Он склонился над ее животом со стетоскопом.

— Замолчите немедленно, — повелел он мне.

Я послушно затих, присел рядом с кроватью, и уткнулся головой в прижатые колени.Он настороженно слушал несколько минут, а после этого глубоко вздохнул.

— Ребенок мертв. Мне нужно его достать, и тогда есть шанс, что она выживет. Вам лучше будет покинуть комнату.

Я почувствовал поступающий ком в горле и испугался, что меня тут же стошнит. Но я знал, что не мог оставить ее в таком состоянии, не мог покинуть ее и заставить снова быть в одиночестве.Я должен был пройти через это вместе с ней.

— Я не могу оставить ее, — промолвил я и добавил, — Может я смогу быть чем-то полезным, подавать инструменты или еще что-то. Говорите, я сделаю все возможное. Но не прогоняйте меня от нее.

На миг он задержался своим взглядом на мне, и, очевидно, оценив мою решимость, слегка кивнул головой.

— Тогда идите, вымойте тщательно руки, а потом захватите с собой чистые полотенца. И как можно больше, все, что найдутся в доме.

Когда я вернулся в комнату, платье на ней было разрезано таким образом, что целой оставался лишь нижняя сорочка, а доктор своими инструментами орудовал у нее в низу живота. Кругом была кровь и она текла намного сильнее, чем до этого, поэтому принесенный мною запас полотенец вскоре закончился. Я сходил за ещё одной стопкой. Теперь я не только подавал полотенца, но и инструменты, на которые указывал мне сэр М. Он сделал разрез на ее теле, из-за которого и было столько крови. И расширив его, он щипцами вынул ребенка. Тот был весь посиневший и не дышал.Потом он зашил ее и обработал шов каким-то раствором, перебинтовал и позвал служанку, велев ей убрать грязные полотенца и принести чистую свободную сорочку для хозяйки.

Я помог служанке переодеть В. И потом перенес ее в спальню на чистое белье. Сэр М. признался мне, что следующие несколько ночей будут решающими для нее. Мы по очереди дежурили у ее кровати, не оставляя ее ни на минуту одну.

Те ночи стали самыми кошмарными в моей жизни. К вечеру ее стала бить лихорадка.Ночью она первый раз пришла в себя, но ее сознание было затуманено, и она бредила.

Она звала А. Меня она не видела, но когда я притрагивался к ней и целовал ее лицо, то она улыбалась или еле слышно вздыхала, но я был уверен, что она представляла в эти моменты совсем не меня.

— Я ненавижу тебя! Ты убил его во мне! — я проснулся от ее крика прорезавшего тишину сумерек. После нескольких бессонных суток, силы начали покидать меня, и я не заметил, как задремал рядом с ней. Днем она обычно бывала спокойна, но с наступлением темноты на нее нападала горячка и она беспокойно металась по постели и разговаривала с теми призраками, что ей мерещились вокруг нее. Порой она звала свою мать, иногда отца. Но мое имя она не произнесла ни разу.

Прошла неделя, но улучшений так и не было заметно. Сэр М. не уставал повторять мне (а может и пытался сам увериться в это), что нам надо запастись терпением, что ее положение изменится со дня на день. Я хотел в это верить, но меня все чаще стали посещать те мысли, от которых имей я возможность, сбежал бы в самую непроглядную пропасть. Я не мог смириться с тем, что жизнь может забрать столь юную и невинную душу. И я не понимал, за что ей выпало столько страданий — разбитое сердце, потеря ребенка…

Она стала для меня будто сестрой, которую мне теперь хотелось защищать и уберечь от всех напастей. Впервые в своей жизни я ощутил свою ответственность за другого человека, впервые меня больше заботил кто-то еще, кроме меня самого.

Она пришла в себя на десятый день под утро. Лишь первые лучи солнца проникли через окно, осветив ее лицо, она открыла глаза. И заметив меня, сидящего рядом с ней и вытирающего пот с ее лба, она в удивлении промолвила:

— Что Вы здесь делаете? Где мой отец?

— О, слава небесам, Вы пришли в себя. Мы не знали уже на что надеяться, но я знал, что Вы сильная. Ваш отец отлучился в город за лекарствами, но он вскоре вернется, не беспокойтесь.

Она попыталась приподняться на подушках, но ее лицо исказила гримаса боли.

— Что со мной? — спросила она и опустила свой взгляд вниз. — Где он? Что Вы с ним сделали? — закричала она.

Слова застряли у меня в горле. Как я мог сказать ей это?

— У Вас были осложнения. И он не выжил. Мне так жаль, В.

— Нет, нет!!! — она кинулась ко мне, став меня бить своими маленькими кулачками в грудь. Я перехватил ее руки и прижал к себе. Она яростно сопротивлялась и продолжала кричать, и, вырвав свои руки, стала исступленно царапать свой живот, повторяя, что от нее спрятали ребенка, но она найдет его, чтобы защитить, чтобы никто не смог его никогда забрать.

— Ей нужно успокоиться. Принести хоть какое-нибудь успокоительное, — велел я прибежавшим на крик слугам.

До того как удалось, вколов ей значительную дозу снотворного, усмирить ее агонию, она успела расцарапать себе все свое тело — особенно руки, живот и грудь. Я пытался сдерживать ее порывы, но она плюнула мне в лицо и сказала, что я не имею права притрагиваться к ней. Я понимал, что она это сказала, находясь не в себе, но мои руки сами по себе отпустили ее, и я, словно оцепенев, лишь смотрел на ее истязания.

Когда, наконец, вернулся сэр М., она глубоко спала. Я поведал ему о произошедшем, виня себя, что не смог ее остановить.

— Ты сделал итак очень многое для нее. Тебе нужно отдохнуть. Она очнулась, это самое главное. Теперь она сможет поправиться. А все остальное, она никогда не забудет и это будет сложно пережить. Но главное, она очнулась, она будет жить, — сказал он, прежде чем я ушел в свои покои.

Я старался не приходить к ней, когда в последующие вслед за этим неделями она была в сознании. Она была все еще слаба, поэтому чаще спала, чем бодрствовала, и в часы ее сна мне дозволялось сидеть у ее постели. Отец боялся, что увидев снова меня, это могло вызвать новый приступ. Почему-то я неразрывно был связан с ее болью, служил еще большим напоминанием о ее потери, что как я решил, было связано с тем, что я напоминал ей не только о малютке, но и об отце ребенка.

Было давно за полночь, и свет луны освещал ее спящее тело. Я опустил свою голову рядом с ее рукой и наблюдал за ней. Она давно заснула, но дыхание ее было прерывисто и неспокойно. Она выглядела сильно изможденной, черты ее лица приобрели новые оттенки, словно бы горе запечатлело на них свой глубокий след. У нее оставалось такое же хрупкое тело девушки, но ее лицо и весь ее облик представлялись сделанными из камня. Я закрыл глаза и стал слушать ее дыхание. В голове проносились мысли, но все внутри меня было скованно будто льдом, и я старался сосредоточить свое внимание лишь на ее вдохах и выдохах.