Искусство обольщения

Отец Гастон прибыл в тюрьму Сантэ ровно в восемь утра, за два часа до казни, тайно назначенной на десять утра. Проходя под конвоем по тюремному двору, он не мог не заметить, что все учреждение было превращено в военный лагерь. Кольцами расположенные улицы Монпарнаса были запружены солдатами, а на внутреннем дворе, где уже успели установить гильотину, плотными рядами стояли бойцы ударного отряда полиции.

– Видите ту белую трибуну возле гильотины, святой отец? – показал на турникет один из конвоиров. – Это для самого президента Франции. Охрана получила известие вчера вечером о том, что его превосходительство может пожаловать на казнь самолично. Почтить нас своим присутствием.

Отец Гастон взял в руку большое деревянное распятие, висевшее у него на шее, и поцеловал его.

– Да свершится воля Господа, – пробормотал он.

Когда они поднялись на второй этаж, где приговоренная доживала свои последние часы, охранник сказал:

– Простите, святой отец, но я вынужден вас обыскать.

– Обыскать меня? Но зачем? Я ведь тут, чтобы принять исповедь и причастить женщину перед смертью.

– Здесь каждого велено обыскивать. Приказ. Даже самого папу римского пришлось бы обыскать, если бы он решил к нам пожаловать.

Священник вздохнул:

– Ну что ж. Надо так надо.

Охранник смущенно похлопал отца Гастона по бокам.

– Все хорошо, святой отец. Еще раз простите.

– Ты прощен, сын мой.

– Боюсь, что мне придется быть с вами, когда вы будете слушать исповедь.

– Но я не могу этого допустить! – возмутился священник.

– Еще раз прошу прощения, святой отец, но таков приказ.

– Ну что же. Пусть это и вопреки традициям, но, как я полагаю, мы должны выполнять приказы.

Шаги их отдавались гулким эхом в каменных казематах.

– Как она? – спросил священник.

– Держится вызывающе. Боюсь, она может плюнуть вам в лицо.

– Бедное заблудшее дитя.

– Она красивая, святой отец. Ужасно, что ей отрубят голову.

– Дьявол, похоже, питает склонность к красивым женщинам, сын мой.

– Верно, святой отец. Ох, как верно.

Охранник вставил ключ в замок, повернул его и открыл тяжелую дверь. Лизетта сидела на голой койке, поджав под себя ноги, и смотрела в стену. Светлые волосы ее были распущены и немного растрепаны. Она была босиком, туфли валялись под койкой.

– Я здесь, чтобы отпустить тебе грехи, – объявил священник.

Не глядя на священника, Лизетта сказала:

– Не стоит беспокоиться. Мне не в чем исповедоваться.

– Посмотри на меня, дитя мое. Посмотри мне в глаза.

И Лизетта повиновалась. В глазах ее промелькнуло радостное удивление.

– Так вы считаете, что можете спасти меня, святой отец?

– Господь наш говорит, что каждый может быть спасен. После недолгой паузы Лизетта пожала плечами.

– Почему бы нет? – Она встала и опустилась перед священником на колени. – Простите меня, святой отец, ибо я согрешила.

Когда от взрыва под Дювалем дрогнула земля, он стоял в двадцати футах от павильона Колдуэлл, прямо перед входом в него, отдавая последние распоряжения своему рвущемуся в бой помощнику. Оба, и Дюваль, и его ассистент, бросились на землю. Поднявшись на ноги, Дюваль, обескураженный случившимся, никак не мог взять в толк, что произошло. С некоторым опозданием смысл произошедшего стал до него доходить. Одного он не учел, об одном не подумал: они ведь могли сделать подкоп под павильон! Как он сам не додумался? Но что случилось? Они, очевидно, перебили трубу, по которой шел газ. Не повезло ребятам…

Но тут, помешав дальнейшему развитию его соображений, донесся крик:

– Пожар!

Из-под дверей павильона валил дым. Двое людей Дюваля, которых инспектор на всякий случай поставил дежурить внутрь, выбежали из павильона, задыхаясь и кашляя.

Внутри уже полыхало пламя.

Господи! Картины!

Дюваль крикнул сержанту, командовавшему ближайшим взводом солдат:

– Давайте сюда! Спасайте картины, пока не поздно!

Без особой охоты солдаты побежали в горящее здание и стали снимать картины со стен и вытаскивать их из горящего павильона. Даниэль подбежал к своему начальнику:

– Что нам с ними делать? Мы же не можем оставить их здесь, у всех на виду?

Дюваль понимал, что Даниэль говорит дело. На площадке было полно рабочих. На пожар сбежались посмотреть все окрестные зеваки. Кто-то уже нес ведра с водой: воду набирали из фонтанов, что били поблизости. Среди всей этой толпы вполне могли оказаться преступники, люди, склонные к воровству.

Дюваль огляделся по сторонам и увидел вереницу повозок из шоу Буффало Билла.

– Реквизируй повозки! Мы погрузим картины на них и отвезем в Префектуру.

Уже вовсю звонили пожарные колокола. Скоро на место должна была прибыть бригада брандмейстеров. Дюваль с тревогой взглянул на сваленные на земле картины.

– Осторожнее! – крикнул он одному из солдат, тащившему холст волоком по земле.

Когда все холсты были погружены в три повозки, инспектор приказал:

– Доставить картины в Префектуру как можно скорее.

– Черта с два ты их заберешь! – Через толпу к Дювалю отчаянно продирались двое: мужчина и женщина. У мужчины были длинные седые волосы и борода, на нем были штаны из оленьей кожи и два пистолета за поясом. Женщина была одета на тот же манер, и в руках у нее был винчестер. – Куда это ты собрался с моими повозками? – крикнул мужчина.

Даниэль, стоявший рядом с Дювалем, прошептал начальнику на ухо:

– Это и есть Буффало Билл, сэр. Тот самый знаменитый американский ковбой. А с ним, должно быть, Анни Оукли.

– Именем Франции я конфискую ваши повозки.

– Именем Америки я говорю тебе: черта с два!

Багровея, Дюваль рявкнул:

– Мне надо немедленно доставить эти бесценные картины в безопасное место.

– Мне плевать, что тебе надо, только я не позволю тебе красть мои повозки.

– Не будь дураком, твои повозки никуда не денутся. Тебе их вернут. Я просто одолжу их на пару часов.

– А я тебе говорю, что не дам их тебе и на пару минут. У меня сегодня утреннее представление, и весь реквизит лежит в повозках.

На виске Дюваля начала вздуваться вена.