Аристократ и куртизанка

Граф вздохнул и подошел к окну. По мере того как он осмысливал происшедшее, в нем все сильнее разгорался гнев не столько на самих крестьян, сколько на глупость и бессмысленность их поступков.

— Ты слишком долго был в Париже, Люсьен, — продолжал Морис. — Крестьяне любили и уважали тебя, но в последнее время они стали воспринимать Жана как своего помещика. Подозреваю, он и сам начал так считать. Шествие к замку с протестом против повышения аренды Пьеру скоро вылилось в потасовку. Жан, стоя в дверях своего дома, угрожал крестьянам мушкетом и в панике подстрелил младшего сына Лабланка.

Граф тихо выругался и вопросительно взглянул на Мориса.

— Мальчик выжил, но не владеет рукой, — рассказывал Шампьен. — Жана выволокли из дома и сильно избили. Он просто чудом остался жив. Потом, дав слугам выйти из замка, бунтари подожгли его факелами. Им просто в ту минуту надо было что-то разрушить… — Он помолчал, а потом признался: — Я тоже был там, Люсьен… Я пытался урезонить их, но… тщетно. Один я не мог остановить толпу… — Он тяжело вздохнул. — Все картины и скульптуры, старинные гобелены и серебро… такой вандализм! Наверное, я должен был сделать больше…

Граф сел и какое-то мгновение сидел с закрытыми глазами.

— Все это не стоило твоей жизни, Морис, — произнес он потом.

Шампьен подошел и коснулся его плеча. Оба помолчали, не в силах выразить свои чувства словами.

— Как насчет восстановления? — спросил, наконец, граф. — Ты лучше разбираешься в моем финансовом положении.

— Сейчас, Люсьен, дела у тебя не очень, — тихо ответил адвокат и пожал плечами. — Может быть, со временем… К счастью, те самые люди, которые сожгли замок, продолжают платить аренду. Ты можешь даже ее немного поднять, в возмещение убытков. Но фермы должны оставаться прибыльными, иначе…

Граф горько улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что если я начну брать с них слишком много, то в целом рискую получить меньше, да?

Шампьен кивнул.

— Ты далек от разорения, но восстановление замка потребует больших денег. Поскольку закон, отменяющий манориальное право [13], остается в силе, твои доходы значительно упали. Конечно, ты можешь продать часть земли, но я бы не советовал.

— Понимаю: земля — это мой доход, — подхватил граф. — Может кончиться тем, что у меня будет красивый дом, но не будет земли и, следовательно, не будет средств, чтобы содержать его.

— Именно так! Как я уже сказал, разве что один-два из твоих арендаторов смогут воспользоваться новым законом и выкупить свою землю… Бельеры, скажем, чья ферма гораздо доходнее всех остальных, — но и только. Ты не разорен, Люк, ты далек от этого, но восстановление Шаторанжа далеко выходит за пределы твоих возможностей и, кроме того, вряд ли разумно при сегодняшней ситуации в стране…

— Да, разумеется.

— Я говорю о настоящем моменте, — подчеркнул Шампьен. — Что произойдет в будущем — неизвестно. Если мы разумно вложим деньги, то, может быть, твои дети…

— Дети? — Граф криво улыбнулся. — Так далеко вперед я никогда не заглядывал. Пока я даже не думаю о женитьбе. Я слишком люблю свою свободу и связанные с ней удовольствия.

— Мне кажется, ты слишком привык к тому и другому, друг мой, — пошутил Шампьен, пытаясь отвлечь друга от мрачных мыслей. — Какая женщина выдержит тебя?

— Ты намекаешь на то, что я испорчен? — спросил граф с тенью улыбки на губах.

— Ужасно испорчен!

Морис шутил, однако де Ренье было явно не до шуток.

— Наверное, ты прав. Я слишком долго жил в Париже, и замок, по сути, не был моим настоящим домом… но такое бессмысленное разрушение!.. Кажется, я мог бы убить за это!

Мадлен читала в гостиной. Она умылась, переоделась и чувствовала себя вполне бодрой, вот разве только ощущала некоторую неловкость. Мадам Шампьен, миловидная молодая брюнетка, при всем своем гостеприимстве не обладала достаточным тактом, чтобы создать для гостьи непринужденную атмосферу. Вдобавок ко всему она, очевидно, до дрожи боялась графа и в его присутствии просто теряла дар речи. Отчасти Мадлен могла ее понять, потому что граф действительно мог быть пугающе властным, но ведь с хозяйкой он вел себя, вопреки обыкновению, мило.

Когда он и Морис Шампьен вошли в комнату, Мадлен подумала, что граф выглядит таким же слабым и уязвимым, как любой человек. Он тоже умылся и переоделся, но на лице остались следы усталости. Мадлен удивилась, обнаружив, как глубоко она ему сопереживает, как страстно желает облегчить его душевные муки. Несмотря на свою надменность, де Ренье хороший человек и, конечно, не заслуживает того, что с ним приключилось.

Когда он сел в соседнее кресло, девушка, к собственному удивлению, тронула его руку.

— Вы в порядке? — тихо спросила она.

— Разумеется, — ответил он с тем отчужденным выражением лица, которое ей так не нравилось. Потом с натянутой улыбкой добавил: — Вам не нужно беспокоиться за меня, Мадлен.

Но я беспокоюсь, подумала она. И ничего не могу с собой поделать. Она знала, что этот человек легкоранимый — де Ренье продемонстрировал это не однажды, — и ее огорчало, что он все еще находит необходимым надевать перед ней маску. Она чувствовала в себе растущую к нему симпатию.

Последовавшая трапеза проходила без особого подъема. Еда была обильной и хорошо приготовленной, поскольку Шампьены могли позволить себе держать хорошего повара, но мадам Шампьен вела себя более чем странно. Она ни разу не взглянула в глаза графу и разговаривала только с мужем и Мадлен. Это так походило на явную неучтивость, что муж принес неуклюжие извинения, пока хозяйка отлучалась из комнаты, чтобы приготовить десерт.

— Она вовсе не такая невоспитанная, — объяснил он. — Просто ею движет чувство вины. Ее отец и брат присутствовали при разгроме замка, но и пальцем не пошевелили, чтобы помочь мне. Могу только добавить, что с тех пор она не разговаривает с ними.

Завершили трапезу почти в полном молчании. Мадлен попыталась разговорить мадам Шампьен, но не особенно преуспела, не удалось это и графу. Мадлен не замедлила уйти спать, как только это показалось приличным.

Комната, предоставленная ей Шампьенами, была просторной и хорошо обставленной — одна из четырех комнат на втором этаже. Их дом был единственным зданием такого размера в деревне. Дважды в неделю Морис ездил в Мамер заниматься адвокатской практикой, но Мадлен подозревала, что основной доход приносило ему ведение дел графа. Принимая во внимание сей факт, можно было бы понять, но не простить поведение жены адвоката.

Она совсем не чувствовала усталости и потому, приготовившись ко сну, села в одно из двух стоявших у камина кресел, чтобы дочитать книгу, одолженную у мадам Шампьен. Несмотря на то, что осень еще только начиналась, в камине теплился огонек, и было очень уютно. Время летело незаметно, и она как раз дочитывала последнюю главу, когда раздался стук в дверь.

— Мадлен, я увидел у вас свет. — Это был голос графа. — Мне хотелось бы поговорить с вами…

— Минутку. — Она проверила, хорошо ли запахнут халат, и затянула потуже кушак. Светло-золотистая ткань была лишь на тон темнее ее волос.

Открыв дверь, Мадлен обнаружила графа прислонившимся к дверному косяку. Он был без камзола, в рубашке со сбившимся на сторону галстуком. В осоловевших глазах застыло просительное выражение.

— Можно мне войти? — пробормотал он. — Я хочу только обсудить приготовления к последней части путешествия. — Язык его несколько заплетался, и девушка нахмурилась. Он криво ухмыльнулся. — Да, я выпил бокал-другой, но далеко не пьян. Это вполне безопасно, Мадлен, уверяю вас. — (Она отступила, пропуская его.) — Я подумал, что мы можем отправиться завтра же, — сказал он.

Мадлен была удивлена.

— Так скоро? Разве у вас нет здесь неотложных дел?

— Морис хочет, чтобы я поговорил с крестьянами, но, признаться, я не полагаюсь на свои нервы. — Он пожал плечами. — Может быть, через несколько недель… А пока я не хочу оставаться здесь. Эта мышка, жена Мориса, чуть не выпрыгивает из собственной кожи, стоит мне заговорить с ней. К тому же мы успели решить самые важные вопросы. С тем, что осталось от моего дохода, Морис вполне управится сам.