Мари Антильская. Книга вторая

Мари слушала его молча, не проронив ни слова и ничем не выдавая своих чувств. Поэтому он продолжил свою речь:

— Вы только представьте, снарядить ему корабль! Как вам это нравится? Ведь нет ничего тайного, что рано или поздно не стало бы явным! Господин де Туаси непременно сообщит об этом кардиналу Мазарини, и тогда нас всех будут считать предателями! Но пусть даже господин де Туаси ничего не узнает об этих планах, все равно, если мы захватим его в качестве своего пленника, то это поставит нас на одну доску с господином де Пуэнси, нас всех будут считать мятежниками!..

— Уж не испугались ли вы, сударь?

— Испугался?! Я знаю это слово, но мне неведомо это чувство, мадам! Я только хотел объяснить вам, что если я стану пособником Лефора, то королевский суд может спросить с меня за это. И тогда меня ждет виселица! Если господину де Пуэнси доставляет удовольствие вести войну против господина де Туаси — это его дело. В конце концов, он борется за звание генерал-губернатора. У него здесь есть свои интересы. Более того, командор — глава Мальтийского ордена, у него слишком влиятельные связи, и если даже его схватят, то за его участь можно не волноваться, его не повесят и даже не посадят в Бастилию, уж поверьте!

— Я прекрасно понимаю вас, сударь, — не без иронии заметила Мари, — помочь возвращению генерала вовсе не в ваших интересах!

— Здесь дело вовсе не в генерале, мадам. Просто я принес присягу на верность королю. И должен хранить верность этой присяге.

— И что же вы ответили Лефору?

— Я попытался уговорить его, разумеется, соблюдая все меры предосторожности, ведь с этим человеком никогда ни в чем нельзя быть уверенным, короче, я убеждал его отказаться от замысла, столь же безумного, сколь и неосуществимого…

— И что же он, согласился?

— Он ответил, что справится и без меня!.. Что сам найдет корабль! Что у генерала хватает на острове друзей, и раз я не хочу помочь ему своей властью, то он сам найдет способ решить свои проблемы.

— Согласитесь, что Лефору характера не занимать!

— Уж скажите лучше, мадам, что он упрям как бык! И чтобы добиться своего, я пригрозил ему, что если он будет упорствовать, то мне придется арестовать его и засадить в темницу за мятеж и измену.

— И вы действительно это сделаете? — побледнев, спросила Мари.

— Без малейших колебаний, мадам. Я служу королю и отечеству и ни на минуту не забываю, что мой долг — безжалостно бороться со всеми, кто может нанести им ущерб!

Мари вскочила с места и, наморщив лоб, принялась широкими шагами кружить взад-вперед по комнате.

Проходя мимо окна, она заметила мундир лейтенанта Мерри Рула и, рассердившись, что кто-то мог подслушать их разговор с Лапьерьером, резко захлопнула створки окна, не забыв при этом окинуть неодобрительным взглядом нахала, чья физиономия сразу показалась ей в высшей степени несимпатичной.

Однако она ни словом не обмолвилась об этом губернатору. Лишь ограничилась замечанием:

— Я только никак не пойму, как бы вы без Лефора выпутались из переделки, в которой оказались совсем недавно!

— Клянусь честью, вы его защищаете! — воскликнул Лапьерьер.

— Я вовсе не защищаю его, — заявила Мари, подойдя вплотную к нему. — Просто я говорю себе, вот человек, которому я поначалу не доверяла, чья верность генералу казалась мне неискренней, и теперь он единственный на всей Мартинике, кто решился хоть что-то сделать для Дюпарке…

— Ценою предательства интересов короля!

— Что ж, оттого его намерения в отношении Дюпарке кажутся мне еще более трогательными… Поймите, сударь, — снова заговорила она после небольшой паузы, — всякий раз, когда со мной заговаривают о судьбе генерала, я не в силах сдержать своих чувств, и все те, кто выказывает готовность сделать хоть что-нибудь, дабы вытащить его из горестного заточения, невольно вызывают во мне симпатии… И я никак не могу понять вашего гнева.

— У меня и в мыслях нет вкладывать в свои слова хоть какие-то угрозы, — возразил, побледнев как смерть, губернатор. — Однако считаю своим долгом предостеречь вас, мадам, что такими речами вы сами, по собственной воле берете на себя роль сообщницы Лефора! И хочу предупредить вас о всех последствиях, которые может иметь для вас подобная неосмотрительность! Повторяю, если Лефор будет упорствовать в своих намерениях захватить в плен господина де Туаси, мне придется арестовать его. Я уже и так проявил к нему слишком много снисходительности. Любой другой на моем месте уже давно заковал бы его в кандалы!

Она смерила его таким презрительным взглядом, что тот, мертвенно-бледный, вдруг сразу зарделся лихорадочным румянцем.

— Еще одно, — тем не менее добавил он, — похоже, вы находите достойным презрения мое поведение в отношении генерала. Однако я пришел сюда поговорить с вами только потому, что считаю вас его подругой. Ведь, в сущности, мадам, вы не обладаете на этом острове никакой законной властью, и я счел необходимым поставить вас в известность обо всех этих делах единственно потому, что знаю, каким влиянием вы пользовались над господином Дюпарке. Убедительное доказательство верности генералу, не правда ли?

— Благодарю вас, сударь, хотя вам явно не помешало бы чуть-чуть побольше усердия!

— Усердия?! — повторил он с какой-то холодной и злой иронией. — Ах, значит, мне не хватает усердия!

И, не в силах более сдерживаться, продолжил:

— Зато уж у вас-то, мадам, его хоть отбавляй, усердия в отношении человека, которого люди считают вашим любовником, у вас, кого молва теперь обвиняет в том, что вы уже бросаетесь в объятья первому встречному!

— Наглец! — с презрением бросила она. — Уж не себя ли вы имеете в виду?!

— Нет, мадам, — возразил он, — я имею в виду отнюдь не себя… В Сен-Пьере упорно поговаривают о некоем шотландце, который однажды явился к вам с визитом. Уж не тот ли это кавалер, которого я видел у вас в тот раз?.. Говорят, он даже провел под вашей крышей ночь! Но никто, мадам, — добавил он с наигранной галантностью, — и мысли не допускает, будто вы могли настолько пренебречь правилами гостеприимства, чтобы заставить его ночевать в постели своей горничной… По чину и почет, как говорит наш друг Лефор…

Мари ограничилась тем, что одарила его улыбкой, исполненной безграничного презрения.

— Итак, дражайшая сударыня, я настоятельно рекомендую вам ни в коем разе не следовать за Лефором по той дорожке, которую он для себя выбрал. В любом случае вы от этого ровно ничего не выиграете… Поясню вам, что я имею в виду: Лефора, если потребуется и если он будет упорствовать, я прикажу заковать в кандалы и, дабы лучше показать свои добрые намерения, отправлю во Францию, пусть он там и предстанет перед судом. Точно так же я намерен поступить и с его пособниками!.. До этого момента я не мог поверить, будто вы можете стать его сообщницей… Однако, полагаю, вы догадываетесь, как много можете потерять, если посеете во мне хоть малейшие подозрения… С другой стороны, если вы уж так жаждете возвращения генерала, неужели вы думаете, что он с радостью смирится, узнав, как вы вели себя в его отсутствие? Неужели вы думаете, что ему будет приятно услышать про этого шотландца, а возможно, и еще многих других ваших увлечениях?

— Какой же вы подлец! — едва слышно проговорила она.

Он без труда уловил всю ненависть, которую она вложила в это слово. Уж не было ли это с ее стороны признанием собственного поражения?

— Теперь вы видите, что наши интересы совпадают. Я бы даже сказал, что они тесно связаны!

— Вы так думаете? — усомнилась она.

Нет никаких сомнений, уж теперь-то он наверняка сбил с нее наконец эту спесь, это чванливое высокомерие. Выходит, она просто блефовала, пускала пыль в глаза, вот и все. Это ясно как Божий день. Да и могло ли быть иначе после всего, что он только что сказал ей? Видно, она слегка запамятовала, что он здесь как-никак временный губернатор, пусть временный, но все-таки губернатор! Что он может приказать арестовать ее так же просто, как и Лефора! И кто же тогда, интересно, станет заботиться о ее судьбе? Разве уже не подозревают, что это она стояла за той страшной резней в Сен-Пьере? Разве уже не ходят слухи, что это она требовала смертных приговоров?