Маскарад

Венеция безмятежно парила в пространстве, словно по прихоти фокусника и наперекор законам физики зависнув в свободном полете. Иллюзия рождалась слиянием зеркальных отражений моря и неба.

Блеклый свет зимней луны размывал очертания церквей, дворцов и колоколен. Город походил на призрачное видение – лишенный размеров, окраски и деталей. На хрупкий цветок, давным-давно засушенный на память между страницами книги.

Дремлющая Венеция шевелилась и бормотала. Начавшийся прилив легкой зыбью проникал в сложное переплетение каналов, образующих ее нервную систему. Морская вода струилась под изящными арками тысячи мостов. Полировала древние сваи и мраморные ступени, омывала покрытые мхом гранитные плиты набережных. То обстоятельство, что город, который его обитатели в средние века, во времена Венецианской республики, официально именовали «La Serenissima», [1] был возведен на столь зыбком основании, придавало ему еще больше красоты и эфемерности очарования.

Венеция казалась особенно ранимой в бодрящей прохладе зимней ночи. Улицы были пустынны, воздух безветрен, а бормотание моря слышалось до жути явственно. Невольно закрадывалась мысль, что город-мираж медленно погружается в воду.

Поставленные на якоря гондолы – черные и таинственные, – вытянув длинные шеи, покачивались на волнах, натягивая цепи, прикрепляющие их к берегу.

Поскрипывали канаты, лязгали железные звенья цепей. Откуда-то со стороны лагуны доносился звук корабельного колокола. Было три часа ночи.

Сначала послышался смех. Подобно барабанной дроби, отбиваемой глашатаем, он разорвал мирный покой Кампо Сан-Сальваторе, небольшой площади в центре города. По одну ее сторону возвышался собор Сан-Сальваторе – груда грязного мрамора, увенчанная десятком закопченных статуй, а по другую – возвышался импозантный фасад палаццо Моросини.

В черной щели переулка за собором возникли три фигуры. Подобно летучим мышам они прошмыгнули через площадь, смех вился вокруг них, как и укутывавшие их черные плащи. Веселые беглецы от реальности укрылись в тени стен палаццо и сбились в стайку.

Лица троих закрывали маски. Маска первого ряженого, державшего в руках разукрашенную пестрыми лентами лютню, представляла собой простой черный овал, закрывавший глаза, лоб и нос. Лицо второго полностью прикрывала белая маска – клюв ларва: гротескно большой нос и выступавшая вперед верхняя губа походили на череп птицы.

Ларву носил и их сотоварищ. Он, однако, предпочел не белый, а ярко-розовый цвет, который прекрасно сочетался с атласной подкладкой его плаща и шелковыми чулками.

Поверх плащей под треугольными шляпами они прикрепили бауту – черную кружевную пелерину. Она скрывала нижнюю часть и свободными складками ниспадала до локтей. Все было рассчитано на то, чтобы сделать их совершенно неузнаваемыми.

Смех повис над маленькой компанией подобно пару из носика кипящего чайника.

– Прошу вас успокоиться! – прошептал мужчина в белой маске.

– Я не могу сдержаться! – еле выдохнул человек в черной маске. – Все так занятно!

– Мне ужасно холодно, – раздался голос Розовой маски. – Не понимаю, почему мы не могли подождать, пока не установится хорошая погода. А если к тому же ее нет дома?

– Что за нелепая мысль? – спросила Белая маска. – Конечно, она дома. Где еще она может быть, по-вашему, в это время? У любовника?

Он опять расхохотался.

– Вы уверены, что это ее окно? – спросила Розовая маска игрока на лютне.

– Конечно. Сегодня пополудни мы были здесь, в ее комнате. Она хвасталась уродливым платьем. Антонио может подтвердить, сколько сил нам пришлось приложить, чтобы убедительно восхищаться им. – Он повернулся к своему другу в белой маске.

– Да, чудовищный наряд, – согласился Антонио. – Темно-фиолетовый старит ее.

– Никогда бы не надел темно-фиолетового, даже на свои похороны, – содрогнулась Розовая маска.

– Какой вы придирчивый, Джакомо, – заявил игрок на лютне. – Ну а жениться в таком могли бы?

– Это же одно и то же! – фыркнул он. – Я лучше бы его сжег!

Они снова начали хохотать. Единственный серьезный человек в компании лихорадочно размахивал руками, убеждая их хранить молчание.

– Ради всего святого!

– И ради прекрасной Грациэллы! – с энтузиазмом продолжила Черная маска.

– Не пора ли начать? У меня уже коченеют ноги.

– Я готов! – Черная маска взмахнула лютней.

– А я и не знал, что вы играете на лютне! – восторженно воскликнула Розовая маска.

– Я и не умел до сегодняшнего вечера! Но это очень просто. Послушайте. – Он тронул наугад несколько струн и опять вызвал смех товарищей.

– Что будем петь? – спросила Белая маска.

– «О, несчастная донна!» – предложил тут же игрок на лютне.

– Нет, нет! Это слишком мрачно. Не надо напоминать бедной Грациэлле, как она несчастна. Может, «Скажи мне, правда ли это»?

– А это слишком скучно!

Целых пять минут они пререкались оживленным шепотом. Наконец, откашлявшись, расположились под окном синьоры Грациэллы Моросини и запели серенаду, эхо которой отдалось на площади.

В словах песенки звучала надежда, что из прекрасных уст дамы вот-вот раздастся сладостное «да» и заполонит восторгом душу ее возлюбленного.

Первый куплет серенады был зарифмован довольно неуклюже, но троице все же удалось ухватить дух песенки, и когда певцы добрались до второго куплета, они запели фортиссимо – страстно, громко и даже складно.

Внезапно находящееся у них над головами створчатое окно с грохотом распахнулось. В нем возникло лицо. Увы, не прекрасный, обрамленный темными волосами лик, который они надеялись увидеть, а грубая, изборожденная морщинами физиономия, украшенная с боков седыми пучками волос, а сверху увенчанная измятым ночным колпаком. В довершение всего, к величайшему удовольствию трех трубадуров, к колпаку был прикреплен небольшой колокольчик.

– Эй, вы, мошенники, что вы себе позволяете? – с яростью закричал граф Моросини. Колокольчик на колпаке весело позвякивал. – Что вы здесь вынюхиваете? Убирайтесь! Пошли прочь!..