Корделия

Уинстон Грэхем

Корделия

ПРОЛОГ

До сих пор на облицовке камина, примерно в двух футах от основания, можно разглядеть нанесенную острым ножом либо инструментом для резьбы надпись: "КОРДЕЛИЯ, 1869". Незатейливые буквы выведены аккуратным, явно не детским почерком; впрочем, последняя немного отстает от остальных, да цифры нацарапаны с меньшим тщанием, словно рука резчика устала от работы.

Все в старом доме покрылось толстым слоем пыли: очевидно, его давно не использовали по назначению. Но имя и дата в комнате верхнего этажа по-прежнему разборчивы. Две ноты — словно камертон, эхо ушедших лет: "КОРДЕЛИЯ, 1869". Но что послужило причиной их появления на свет? Девичий каприз? Или вызов времени, старческая попытка оставить по себе память, пока вконец не одряхлела рука?

Это просторная квадратная комната с высоким потолком, широкими, выходящими на южную сторону окнами в деревянном переплете и дверью в гардеробную. Жалюзи и поныне в хорошем состоянии, а бронзовые бра накрепко привинчены к облупившимся стенам. Дверь и оконные рамы сделаны из клена. С заплесневелого потолка свисает голая, без абажура, электрическая лампочка.

Нетрудно вообразить эту комнату такой, какой она была в те далекие времена, представить себе людей, которые жили, любили и вели здесь разговоры — соблюдая привычный ритм, послушные своей эпохе и традициям, похожие и непохожие на нас, звенья одной вечной цепи. Мы смотрим на них, как сквозь дымку — не пыли, но разницы мировоззрений.

Итак, перед нами — особняк времен королевы Виктории, в котором давно уже никто не живет; и перед нами — имя, как символ минувших дней, память о женщине, бросившей вызов неумолимому ходу времени. Кто эта женщина? Неужели ее неповторимая индивидуальность, волнующие подробности ее жизни канули в Лету, навсегда погребены под слоем пыли? Не совсем. Потому что в момент появления этой надписи Корделия была молода.

КНИГА I

Глава I

Четырнадцатого марта тысяча восемьсот шестьдесят шестого года скончалась первая жена Брука Фергюсона, а пятого апреля он начал поиски новой.

Если бы это зависело от самого Брука, он предпочел бы повременить: выждать несколько лет, все хорошенько обдумать и взвесить, прикинуть, каковы будут последствия того или иного поступка. Существовали и внешние аргументы в пользу такого образа действий: нахмуренные брови ревнителей традиций; слишком свежие воспоминания; растерянность и, может быть, даже скорбь. Да, скорбь — потому что нельзя прожить с женщиной шесть лет и не почувствовать себя связанным с нею.

Но от него это не зависело.

— Брук, — обратился к нему отец в понедельник после ужина, когда отпустили слуг и тетя Летиция пошла за своим шитьем, а дядя Прайди — кормить своих питомцев, — Брук, я надеюсь, ты не собираешься вечно оплакивать безвременную кончину бедняжки Маргарет?

— Нет, папа, — тонкие, длинные пальцы Брука выбили нервную дробь на ручке кресла.

— После смерти твоей матери, — сказал мистер Фергюсон, — только утешение, которое дарует церковь, спасло меня от отчаяния. Двадцать восемь лет! Если рушится связь, долгое время служившая тебе опорой, это тяжелейшее испытание для мужчины. Тебе тогда было девятнадцать, и вряд ли ты в полной мере осознал…

— Я осознал, папа, — еле слышно выговорил Брук, и его глаза увлажнились. — На свете не было и нет другой такой женщины, как мама. Она меня понимала. Разделяла мои мечты и надежды.

— Со временем, — продолжал мистер Фергюсон, — я понял, благодарение Господу, что скорбеть по усопшим значит проявлять неуважение к Его воле. На нас лежит ответственность перед живыми. В один прекрасный день мы с твоей матерью соединимся навек. А до того назначенного времени я должен влачить свой одинокий жребий.

Брук встал и заложил руки в карманы.

— Свой одинокий жребий, — повторил мистер Фергюсон и слегка наклонил седую голову. Хорошо сказано!.. Он продолжил: — Но у тебя совсем другой случай.

— Да — если говорить о силе горя. Хотя я любил Маргарет. У нее были свои недостатки, однако…

— Ты еще молод, — мистер Фергюсон надул губы и окинул критическим взором худую фигуру сына с немного сутулыми плечами. — У тебя все впереди. Разумеется, в твоем положении естественно горевать. Однако не в ущерб будущему. Маргарет не потребовала бы этого. И никто не ожидает, что ты похоронишь себя заживо.

— Я и не собираюсь, — защищался Брук. — Разве я не работаю столько же, сколько и при ее жизни? Нет, я не думаю, что даю повод для нареканий. В конце концов, прошло всего две недели, как мы ее похоронили, и, кажется…

Он собирался закончить мысль так: "И, кажется, я держусь молодцом", — но у него, по обыкновению, ускользнул конец фразы.

Фредерик Фергюсон встал.

— Мой мальчик, я ни на минуту не усомнился в твоем мужестве. Оно достойно восхищения, и я глубоко уважаю тебя за это. Но, принимая близко к сердцу твои интересы…

— Да-да, конечно, — поспешил согласиться Брук.

— Принимая близко к сердцу твои интересы и обладая большим жизненным опытом, позволю себе дать совет. У тебя мягкая, чувствительная натура. Поэтому я и взял на себя труд поговорить с тобой.

— Конечно, папа.

Мистер Фергюсон подошел к столику с напитками и наполнил два бокала.

— Я стар, Брук. Надеюсь, ты отдаешь себе в этом отчет?

— О нет.

— Стар для активной жизни, какую привык вести. В шестьдесят четыре года уже не чувствуешь уверенности в завтрашнем дне.

— В любом возрасте трудно быть уверенным в завтрашнем дне, — возразил Брук, думая о покойной Маргарет, которая еще недавно делила с ним ложе. Ее шаги, голос и нервное покашливание до сих пор звучали у него в ушах.

— Я знаю. Но в мои годы — особенно. А когда меня не станет, вся ответственность падет на твои плечи.

Мистер Фергюсон поставил бокал с портвейном на стол и впился взглядом в бархатные, задумчивые, как бы глядящие внутрь себя, карие глаза сына. Тот отвел взгляд.

— Конечно — в какой-то мере.

— В огромной мере, Брук. Управление производством. Процветание наших фабрик и непрерывность производственного процесса. Поддержание дома в хорошем состоянии. Благополучие твоих тети и дяди, если они меня переживут. И многое, многое другое. Когда-то я надеялся, что Маргарет станет твоей помощницей.

— Как-нибудь справлюсь.

— Я не хочу, чтобы ты "как-нибудь справлялся". Мне нужно быть уверенным в будущем — твоем и всего, что мне дорого. Ты должен твердо стоять на ногах. Не скрою: кое-что в твоем браке с Маргарет принесло мне разочарование.

Портвейн придал Бруку храбрости, сгладил внутренние противоречия, помог забыть о былых поражениях.

— Я знаю. Но не ты один был разочарован. Мы с Маргарет тоже.

Снова взяв бокал, мистер Фергюсон подошел к незанавешенному окну. Отсюда ему было видно, как скользит газовый свет по лужайке, покрытой пожухлой, еще прошлогодней травой, и по мокрой листве лавров и рододендронов.

— Как бы я ни восхищался Маргарет, — снова заговорил мистер Фергюсон и смахнул с жилета крошку-другую. Он принадлежал к тем людям, которые подразумевают больше, чем произносят их уста. — Как бы я ни восхищался Маргарет… Она была настоящая леди и принесла в наш дом дух аристократизма, которого ему недоставало. Зачем скрывать? Мы — умные, образованные люди, но у нас нет корней, нет связей в высшем обществе. Для всего этого нужно время. Конечно, нас принимают везде, где только стоит бывать, — он обернулся и встретил тоскливый взгляд сына. — Но когда я заметил, что ты проявляешь к ней интерес, я подумал, что это превосходная партия. Старинный чеширский род со связями во всем графстве. Я надеялся, что твой сын…

— Вчера ее братец вел себя по-хамски, — пожаловался Брук. — Все время делал гнусные намеки: как будто…