Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

Я вскочил, схватил оба пистолета, которые всегда беру с собой, когда отправляюсь из дома, и приготовился отражать нападение непрошеных гостей. У меня даже в мыслях не было, что столь бурное пробуждение приготовил мне мой собственный отец. В прихожей сразу же поставили часового, второго часового выставили возле дверей нашей спальни. Еще несколько человек караулили на лестнице.

Первыми в спальню ворвались комиссар и пристав.

— Ни шагу дальше, господа! — закричал я.

Увидев у меня пистолеты, они тотчас исполнили приказ. Тут вошел отец.

— Что вы здесь делаете, сударь? — сурово спросил он. — Вот уже два дня, как я в отчаянии разыскиваю вас по всему Парижу!

Он подошел ко мне, забрал пистолеты и приказал стражникам исполнять долг. Они отдернули полог кровати и перед их глазами предстала Розетта: она была в обмороке. После долгих усилий ее привели в чувство. Открыв глаза, бедняжка стала искать меня: взгляд ее молил о помощи, однако я ничем не мог ей помочь. С отчаянием в голосе она спросила, чего от нее хотят! Отец мой сурово ответил, что сейчас ей прочтут постановление об ее аресте, в коем и будет содержаться ответ на ее вопрос. Она горько зарыдала, ее прекрасные глаза исторгали потоки слез; охватившее ее горе сделало ее еще краше. Она была столь неотразима, что все присутствующие невольно растрогались, хотя по дороге сюда подобных чувств ни у кого даже в мыслях не было. Бросившись к ногам моего отца, Розетта стала умолять простить ее. Я последовал ее примеру. Однако отец был непреклонен; отвернувшись, он приказал мне следовать за ним.

Когда мы уже спустились с лестницы, один из стражников решил заглянуть в постель к горничной. И обнаружил там мужчину, забившегося в щель между кроватью и стеной и прикрывшегося сверху простыней. С несчастного сдернули простыню и приказали вылезать; ему пришлось подчиниться. Его стали допрашивать: имя, род занятий, место проживания. Заинтересовавшись сим открытием, мы с отцом вернулись в дом. Каково же было наше изумление, когда в извлеченном из-за кровати незнакомце мы узнали Лафлера! При виде его я так разъярился, что, позабыв обо всех своих несчастьях, кинулся на него с кулаками и непременно убил бы его, если бы меня от него не оттащили. Я в бешенстве закричал, что этот злодей стал причиной всех моих бедствий. Изменника схватили, крепко связали и потащили в темницу. В конце концов он попал в Бисетр, где у него было достаточно времени раскаяться в своем коварстве.

Розетту пристав и стражники, благословляя щедрость моего отца, отвели в приют Сент-Пелажи [61]. Комиссар сел вместе с нами в карету. Мы завезли его домой. Прибыв к себе, я попытался незаметно проскользнуть мимо прислуги, взволнованной моим исчезновением, а теперь обрадованной известием о том, что я наконец нашелся. Радость слуг была совершенно искренней, ибо я, следуя своим принципам, никогда не был груб с ними, полагая, что лишь воля случая поставила нас над ними.

Опечаленный и утомленный, я затворился у себя в комнате и, бросившись на кровать, впал в забытье, охваченный тревогой и бессильной тоской. Во сне я видел Розетту: сначала моя любовница была счастлива и завлекала в свои объятия нового любовника; потом я увидел Розетту грустной и плачущей, и это зрелище было мне во сто крат дороже и милее первого. Из продолжения этих записок, дорогой маркиз, вы узнаете, что случилось с Розеттой. Положение ее, действительно, было отнюдь не завидным, и, когда я слушал рассказы о ее злоключениях, сердце мое горестно сжималось.

Проведя несколько часов в состоянии полубреда, я окончательно проснулся и принялся изыскивать способы освобождения моей дорогой подруги.

Пробило два часа. Меня предупредили, что обед подан, но так как я не собирался спускаться, отцовский друг-нувелист поднялся ко мне в комнату. Неуклюже поздравив меня с благополучным возвращением, он с гордостью сообщил, что именно благодаря его усилиям меня сумели отыскать столь быстро. Он явно не догадывался, что подобное признание лишь усугубляет мою печаль; однако он принадлежал к тому сорту людей, кои не умеют держать рот на замке и готовы выдавать любые глупости, лишь бы только не молчать. Они всегда говорят, что думают, но никогда не думают о том, что говорят. Я презрительно взглянул на него. Он стал приглашать меня выйти к обеду, однако делал это так грубо и неловко, что я с трудом удержался, чтобы не спустить его с лестницы. Заметив мое состояние, доброжелатель поспешил удалиться — и правильно сделал. Однако судьба предоставила мне возможность отомстить ему, и, надеюсь, он узнал об этом: от этого месть моя мне еще более сладка. Кстати, имя его было Дорвиль, и был он родом из Мэна, из старинной дворянской семьи. Долгое время он служил в армии; выйдя в отставку со всеми подобающими почестями, он стал владельцем изрядного состояния и примкнул к племени почтенных паразитов, коим никогда не сидится дома. Сделав собирание новостей своим ремеслом, он был готов пересказывать добытые им сплетни кому угодно и когда угодно. Он был подобен часам с репетицией: они звонят столько раз, сколько вы будете приводить в движение пружину. У него не хватало ума, чтобы творить добро, и хитрости, чтобы творить зло: словом, ни рыба ни мясо. Несколько лет назад он женился, и с тех пор его не покидает чувство ревности. Жену его никто не знает: он не представил ее никому из своих приятелей. Также никто из приятелей не знает, где он живет, и, когда надо его отыскать, отправляются в сады Пале-Рояля, под большой каштан или на Мантуанскую скамью, где обычно собираются нувелисты.

Отец еще несколько раз присылал за мной, дабы призвать меня выйти к обеду, однако я притворялся глухим и упорно оставался у себя. Наконец мне принесли обед в комнату. Несмотря на все свое горе, я немного поел. Физические потребности хоть и не обладают громким голосом, тем не менее услышать их зов труда не составляет.

Затем я написал письмо Розетте, где в самых страстных выражениях расписал свою любовь, не забыв также упомянуть и об отчаянии, в кое ввергло меня ее несчастье. Я ободрял ее и призывал надеяться на лучшее, клялся, что не пожалею никаких усилий, дабы вызволить ее из заточения, куда ее отправил мой жестокосердый отец. В конце письма я заклинал ее не лишать меня своей любви, не винить меня в своих несчастьях и принять от меня десять луидоров на неотложные нужды. Письмо было простым, но трогательным. Горе смягчает сердце. Когда я не мог отыскать в душе достаточно нежных слов для утешения, их подсказывал мне сам амур.

Положив письмо на секретер, я стал размышлять, как бы мне передать его моей милой подруге. После коварного предательства Лафлера я не знал, кому довериться. Тем более что по горячим следам любой человек кажется нам подозрительным, а дело — заранее обреченным на провал. Наконец я решил обратиться за помощью к председателю. Как вам известно, дорогой маркиз, сей господин не только отличается любовью к наслаждениям, но и славится своими разумными советами, кои могут помочь вам как в делах любовных, так и практических. Я написал председателю записку, где просил его зайти ко мне по срочному делу. Письмо я поручил снести нашему кучеру — к вящему его удовольствию.

Председателя дома не оказалось. Его доверенный лакей Лавердюр, узнав, что письмо от меня, заподозрил неладное и, будучи малым сообразительным, поспешил явиться ко мне. Я был несказанно рад его приходу. Вот поистине бесценный слуга: счастлив тот, кому повезло заиметь такого! Я, ничего не скрыв, рассказал ему обо всех своих похождениях. Не став разыгрывать из себя блюстителя морали, он сначала пожалел меня, затем побранил и наконец обнадежил. Я сказал ему о письме к Розетте, которое я хотел, но не мог передать своей возлюбленной. Поначалу он решил, что исполнить мое поручение труда не составит, так как Розетту наверняка поместили в приют Сальпетриер, куда обычно отправляли женщин легкого поведения, дабы они там раскаялись в своих грехах. Последнего, впрочем, обычно не происходило. Однако, узнав от меня, что Розетта отправлена в Сент-Пелажи, он нахмурился: порядки в этом заведении были более суровы. Его омрачившийся вид встревожил меня. Я вновь почувствовал всю глубину своего несчастья. Размышляя, Лавердюр несколько раз обошел комнату и наконец сказал, что попытается исполнить мою просьбу, но обещать ничего не будет; впрочем, он надеется еще до восьми вечера дать мне ответ — по возможности, положительный. Обрадовавшись, я решил отдать ему последние десять луидоров; однако он отказался от денег, заявив, что они мне сейчас нужнее; в случае же необходимости он ссудит меня требуемой суммой. В качестве оплаты комиссионных расходов он согласился взять всего четыре пистоля. Он ушел, оставив меня в страхе и надежде.