Эротические страницы из жизни Фролова (СИ)

Жеребец выскочил на свободу как ванька-встанька, когда он стягивал плавки. Она улыбнулась. В ее улыбке он прочитал: да, мне очень приятно, я не боюсь, наоборот, я благодарна ему, что он такой из-за меня.

Он снова присел меж ее раздвинутых бедер. И она снова закинула руки за голову. Но теперь смотрела прямо ему в глаза. А он водил взглядом от ее глаз по всему ее телу, все еще не касаясь его.

Она медленно стала поднимать согнутые в коленях ноги, взглядом будто говоря: смотри, выбирай, как тебе нравится. И он смотрел. Они поднимались все выше и выше… и он снова подложил под ягодицы подушку, чтобы ей было легче отводить их все дальше к плечам.

В ее взгляде появились озорные огоньки: смотри, мол, вот как я умею, не хуже, чем наша Ирка…

Их Ирка оставалась рядом… хотя была далеко от них… в чужих объятиях.

Помогая себе руками, она дотянула колени до самых плеч, так, что слегка раскинутые груди примостились у нее под коленками.

Он и не подозревал, что она тоже такая гибкая…

Теперь она высоко выпятилась к нему своей прекрасно-бесстыжей промежностью, и он подсел бедрами под ягодицы, чтобы они не оставались на весу. Они смотрели друг другу в глаза, лишь на некоторые секунды переводя взгляды на ее высоко выставленное лоно. Когда он приложился к нему губами, она смотрела… Ей было все видно, ‒ как он разводит языком ее сомкнутые губы… как теребит выступившие из-под них и все более набухающие нимфы, как берет в рот складку над ямкой губ… втягивая ее глубоко вместе с волосинками… как то и дело поднимает глаза, чтобы встретиться с ее взглядом… Как водит потом пальцами по губам, оттягивает крылышки нимф в стороны и разглядывает все более увлажняющийся вход в ее покои… И все это она позволяет ему так же безропотно, как Иринка… и так же игриво-стыдливо хихикает в ответ на лоскотные касания другого отверстия, совсем не любовного предназначения, но такого же аккуратного и ухоженного… и не делает ни единого недовольного движения в ответ на широкое разведение ягодиц ‒ смотри и трогай все, что там расположено…

Он снова ласкал и ласкал ее, она дышала все глубже и чаще, то и дело вздрагивала и трепетала, пока не прошептала на выдохе самого глубокого вдоха:

‒ Все, милый… все… не могу больше… заходи… родной ты мой… заходи…

И развела бедра так, как считала лучшим для него… и приподняла голову, чтобы он понял, что она хочет увидеть начало… и он не лег на нее, а уперся руками в постель… и, так, чтобы она видела, осторожно подвел голую головку к раскрытой щели и затем так же осторожно вставил между лепестками, так, чтобы они обняли и укрыли ее собою… и держал так до тех пор, пока она не подалась к нему навстречу, так же осторожно и медленно… и он тоже пошел навстречу, так же осторожно и медленно… и она завороженным взглядом смотрела, как он входит в нее… твердый и огромный, с резко набухшими синевой венами… и медленно входил, пока не зашел полностью и не сомкнулась все сужающееся простанство между двумя лобками…

Только тогда она отбросила голову и издала протяжный грудной стон, зачем-то сдерживаемый ею и затихший у нее в груди, так и не вырвавшись через полуоткрытый рот…

Он опустился на нее, прикрыл ее рот своим и медленно выдохнул все, что было в легких, не чувствуя препятствия, потому что она вдохнула его выдох в себя, точно так, как это делает Иринка, а затем выдохнула в него и он вдохнул в себя ее выдох… и так несколько раз… после чего резко напряг свой могучий отросток до максимально возможной степени, вдавив его в еще не растянутую стенку влагалища так, что она сладко вскрикнула… и они начали встречные движения, такие точные и синхронные, будто их слившиеся воедино органы наслаждения бесконечно давно знали друг друга…

И обоим было нестерпимо сладко от этого скользящего касания плоти, от пробегавших по их телам волн судорожного трепета, переливавшихся из одного в другое, и потом обратно… и так все время… все их время, одно и то же на двоих… потому, что ощущение пространства куда-то вдруг улетучилось… потом вдруг вернулось, но совсем другим, совсем не таким, как раньше… и ему вдруг причудилась там, внутри у нее, маленькая-маленькая Иринка, с удивлением и любопытством глядящая на то приближающийся, то удаляющийся конус живой плоти, и с каждым толчком она все увеличивалась и взрослела, и вдруг у нее тоже расставились ножки, а между ними тонкая щелочка, гладкая, без волос, с двумя ямками, верхней и нижней, а на следующем толчке появились светлые, кучерявые волосики и она все ближе придвигалась к нему, пока он не коснулся ее щелки, а потом не вошел в нее головкой, а потом она обхватила его целиком, втянув его в себя и сжимая влагалищем чуть не до боли, но такой сладкой и желанной… и он уже ощущал под собою и ее, свою любимую Иринку, а в то же время и ее, ее маму, ‒ не то сразу двоих, не то одну в двух телах, не то одно тело с двумя родными ему именами… и осязаемо чувствовал как он скользит во влагалище, мамином и Иринкином одновременно… и ему стало в них теснее… и это было так великолепно приятно и необычно… пока вдруг не почудилась ему внутри Ирины маленькая-маленькая Светланка… которая все увеличивалась и увеличивалась, с удивлением и любопытством разглядывая то удаляющийся, то приближающийся конус, а потом расставившая свои ножки и приближающаяся к нему, чтобы так же подставить свою совсем тонкую щелку и пустить его в себя… и вот она уже коснулась его и он почувствовал, что вот-вот войдет в ее нежное лоно… и он даже затрясся от неожиданности и страха… и невыносимой боли… и резко открыл глаза, и увидел перед собою искаженное ужасом лицо Елены Андреевны, и услышал ее дикий крик:

‒ Выходи! Выходи немедленно, пожа-а-а-луйста!.. Витенька, родной, выходи-и-и… прошу тебя!

Жестокая боль сковала его корень у самого основания. Но как щемяще желанна и прекрасна была эта боль! Как напряглась и вздулась его плоть там дальше, в ее недрах, как забилась она в никогда не испытываемом ранее наслаждении!

Елена Андреевна все пыталась выскользнуть из-под него, но он не имел сил ее отпустить, еще сильнее вдавил в нее уже давно готовый выстрелить ствол, сжал в своих объятиях так сильно, что она чуть не задохнулась, и выпустил дикую струю, сам каким-то образом почувствовав, с какой великолепной силой ударила она в в задний свод влагалища… а потом еще и еще… еще и еще… пока она под ним вдруг совсем не обмякла…

Она смотрела на него все еще испуганными, широко раскрытыми глазами, а он, вовсе не чувствуя никаких угрызений совести, благодарно ей улыбнулся и сказал:

‒ Как это здорово, мама. Ты зачем испугалась? Глупенькая.

И, чтобы спрятать от себя ее испуг, поцеловал в верхние веки, которые ей пришлось прикрыть.

Сейчас он уже понял источник боли. У Елены Андреевны был жуткий по силе судорожный спазм устья влагалища. Он где-то слышал о том, что такое бывает. Или читал.

И вдруг вспомнил, как еще в детстве кто-то из старших мальчишек рассказывал, что, мол, у некоторых женщин точно так, как у сучек бывает ‒ как захватит, не разымешь. Потому что, мол, сами они такие же сучки.

Спазм начал проходить почти сразу же, как он в нее кончил. И он не стал выходить, удерживая в ней свой отросток, почему-то необычно долго не размягчающийся.

И она больше не открывала глаз, как могла расслабилась, и спокойно лежала под ним, расправив усталые ноги. Он чувствовал их непроизвольную дрожь…

‒ Прости меня… я сделала тебе больно… думала, что снова этого не будет… как тогда… двенадцать лет назад… прости…

Они пролежали так несколько минут, а чтобы ей не было тяжело, он слегка поддерживал свое тело локтями.

Вот и все, ‒ думал он. ‒ Что он скажет теперь Иринке? Как будет оправдываться?

Оказалось, однако, что не все… Он почувствовал несколько мягких, коротких зажимов, то снаружи, то глубоко в недрах ее мякоти… и его чуть расслабившаяся плоть сама, независимо от его воли, начала напрягаться снова…

Она почувствовала и открыла глаза. В них больше не было испуга. Было желание.