Белинда

За окном стало совсем темно, и тут я поняла, что кто-то стоит под моей дверью со стороны патио. Марти. И он пытается открыть дверь.

Я чувствовала себя полностью раздавленной. Я знала, что поступаю неправильно, обнимая и целуя его. Но ничего не могла с собой сделать. Мне было все равно. На какой-то короткий миг мне стало на все плевать.

А еще я знала, что если займусь с ним любовью здесь, всего в десяти шагах от мамы, то буду делать это снова и снова. И уже тогда не будет поездки к Джи-Джи. Я сделаюсь послушной игрушкой в руках Марти, и мы останемся жить втроем под одной крышей.

И тем не менее я поцеловала его и позволила ему себя целовать, а еще позволила раздеть себя.

— О солнышко мое, только не оставляй меня! Не оставляй! — взмолился Марти. — И не оставляй ее, любовь моя! Не оставляй нас обоих! Она именно это имела в виду, когда просила, чтобы ты вернулась домой.

— Молчи. Ничего не говори, — прошептала я.

— Солнышко, у нее никого нет, кроме нас с тобой. У нее есть ты, и у нее есть я. И больше никого. Ты понимаешь, о чем я?

— Марти, очень тебя прошу, не напоминай мне о ней!

А потом нам было уже не до разговоров, и весь остальной мир перестал существовать для меня, и я поняла, что никогда, никогда не смогу порвать с Марти.

И тут раздался чудовищный грохот, какого мне еще в жизни не доводилось слышать.

На какую-то секунду я даже оглохла и так растерялась, что не могла сообразить, в чем дело. Оказалось, это был пистолет тридцать восьмого калибра, из которого стреляли с расстояния пятнадцати — двадцати футов. Марти, который тут же спихнул меня на пол, дико закричал:

— Бонни, милая, не надо! Не надо!

Но выстрелы продолжались, как мне показалось, до бесконечности. Вокруг все дребезжало и ломалось. Стеклянные бутылки на комоде за моей спиной, зеркало, электронные часы — буквально все разлетелось на мелкие осколки.

Но в действительности выстрелов было всего пять, так как Марти схватил ее за руку и вырвал у нее пистолет. Она истошно вопила. Он истекал кровью. Она отчаянно сопротивлялась и даже разбила стеклянную дверь, выходящую в патио.

— Беги, Белинда! Беги! — кричал мне Марти.

— Отдай мне пистолет! — визжала она. — Там остался еще один чертов патрон. Я использую его для себя!

Я оцепенела от страха и не могла двинуться с места. В комнату вбежала сиделка, потом кухарка и еще какие-то люди, которых я даже не знала. А Марти все повторял:

— Уберите отсюда Белинду! Уберите ее! Живо!

Тогда я отошла подальше, к бассейну, и уже оттуда услышала, что они вызывают «скорую помощь». Я увидела, что Марти как будто в порядке, а мама уже сидит на краю постели. И тут ко мне подбежала сиделка.

— Марти сказал, чтобы ты отправлялась в «Шато» и ждала там его звонка, — сказала она.

Оказывается, Марти дал ей ключи от своего «феррари» и попросил вывезти меня. Она велела мне сесть в машину, пригнуться и не высовываться до тех пор, пока мы не уедем подальше от Беверли-Хиллз.

Словом, ночка выдалась еще та.

На следующий день мамина сиделка действительно мне позвонила, чтобы сообщить, что с Марти все в порядке, он в отделении интенсивной терапии, но к полудню его переведут уже в обычную палату, а маме дали успокоительного и повода для беспокойства нет. И тут нагрянули репортеры. Сначала они названивали мне по телефону, ну а потом стали караулить под дверью.

Мне хотелось рвать и метать. Я только попробовала открыть дверь, как меня тут же ослепили по меньшей мере шесть фотовспышек. Затем я услышала, как репортерам велели убираться вон. Но всего минуту спустя уже кто-то другой стучался в мое окно. Я выглянула наружу и увидела парня из «Нэшнл инкуайрер», которого периодически отшивала на Сансет-Стрип. Он держал в руках книжечку со спичками, на которой был написан номер телефона. Он уже не впервые делал мне деловые предложения, сопровождая их словами: «Ребенку никогда не помешают деньги на карманные расходы. Зачем отказываться?» Я всегда отвечала, мол, спички действительно никогда не помешают, что повторила и сейчас, а потом резко опустила жалюзи.

Наконец, часов в одиннадцать, я услышала за дверью голос дяди Дэрила. Я впустила его в комнату, и за ним тут же прошли две шестерки из «Юнайтед театрикалз», которые с ходу принялись паковать мои вещи.

Дядя Дэрил сообщил, что уже выписал меня из отеля, и приказал следовать за ним. Вокруг моего бунгало сновали репортеры, но нам удалось благополучно сесть в лимузин, и вот мы уже ехали в сторону дома.

— Белинда, я не понимаю, что на тебя нашло, — сказал дядя Дэрил и, сняв очки, уставился на меня. — Как ты могла поступить так со своей матерью?! Если хочешь знать мое мнение, то это все твоя ненаглядная Сьюзен Джеремайя, втянувшая тебя в съемки порнофильма.

От возмущения я будто язык проглотила, и сейчас я по-настоящему ненавидела дядю Дэрила.

— А теперь, Белинда, послушай меня внимательно, — продолжил дядя Дэрил. — Ты никому не скажешь ни слова о том, что на самом деле произошло. Бонни по ошибке приняла мужа за грабителя. Тебя там даже близко не было. Поняла? Теперь о Марти. Он получил ранение в руку и плечо, но в четверг уже выпишется и возьмет журналюг на себя, а ты закроешь рот на замок и не расскажешь об инциденте ни одной живой душе.

Затем он потряс перед моим носом пачкой бумаг и сообщил, что мой счет в банке закрыт и у меня нет больше денег, так же как и кредита в местах типа «Шато Мармон».

Когда мы подъехали к дому, то, помогая мне вылезти из машины, он так крепко вцепился мне в руку, что у меня остались синяки.

— Так вот, Белинда, ты больше не причинишь вреда своей матери, — заявил он. — Нет, мэм, никогда. Ты поедешь в школу в Швейцарии, где уже никому не сможешь навредить. И ты останешься там до тех пор, пока я не скажу, что ты можешь вернуться.

Я не сочла нужным отвечать ему. Я молча следила за тем, как он поднимает трубку и звонит Триш, чтобы сообщить ей, что все в порядке.

— Нет, Белинды там не было. Абсолютно точно, — говорил он.

Я упрямо продолжала молчать.

Потом я повернулась, прошла в комнату отдыха и села, прижав руки к груди. Меня слегка подташнивало. Я сидела и думала обо всем. Я хочу сказать, абсолютно обо всем, что произошло между мной и мамой. Я вспоминала о том, как она тогда, в Риме, бросила меня совершенно одну; о том, как на Сент-Эспри вдавила в пол педаль газа и направила машину к краю скалы. Я вспоминала о той ее безобразной ссоре с Галло, когда он, чтобы вырубить ее, вливал ей в горло виски. Я тогда попыталась его остановить, но он пнул меня так, что я перелетела через всю комнату. Он с такой силой заехал ногой мне прямо в живот, что я задохнулась. Я лежала на полу и думала: «Если я не могу дышать, значит, я уже умерла».

Вот и сейчас я чувствовала себя примерно так же. Мне трудно было дышать. Я задыхалась. А если я не могу дышать, значит, я уже умерла. Я слышала, как дядя Дэрил говорит с кем-то насчет школы Святой Маргариты и насчет пятичасового рейса на Лондон.

«Этого нельзя допустить, — думала я. — Он не может заставить меня уехать, не дав попрощаться с Марти, поговорить со Сьюзен или с Джи-Джи». Нет, так не пойдет!

Я отыскала глазами свою сумочку, медленно открыла ее и тут же принялась лихорадочно обшаривать ее. Да, паспорт на месте, дорожные чеки тоже. Я знала, что у меня не меньше трех-четырех тысяч в дорожных чеках. А может быть, и больше. Я ведь не один год копила деньги. Определенные суммы оставались у меня после оргии покупок еще в Европе, и потом, я старалась не тратить все карманные деньги, что давал мне дядя Дэрил.

Я как раз застегивала сумочку, когда в комнату вошла мама.

Она только-только вернулась из больницы и еще даже не успела снять пальто. Она посмотрела на меня, но глаза ее были подернуты характерной для нее дремотной пеленой. И тут она заговорила безжизненным голосом накачанного лекарствами человека:

— Белинда, твой дядя Дэрил отвезет тебя аэропорт. И он будет сидеть рядом с тобой, пока не объявят рейс «Пан-Ам».