Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

Золотые гинеи моего лорда мгновенно преобразили этого уродца в моих глазах и превратили в истинного Селадона. Надо признать, что он принудил меня вести довольно странный образ жизни все то время, что я находилась у него на содержании. Дело в том, что почти все наше время было посвящено еде: мы без конца ели, ели, ели… Мы поглощали толстые ломти свежезажаренной говядины с кровью, бараньи отбивные на косточках, бараньи и свиные котлеты, куски телятины, плававшие в маслянистом соусе вместе с листьями капусты (что у нас обычно дают лишь домашним животным, мирно жующим в хлеву свою жвачку). Иногда нам подавали еще целого жареного поросенка с яблоками (это было его любимое блюдо). Что касается напитков, то вкус моего лорда тоже не отличался изысканностью и тонкостью. От бургундского и прочих лучших французских вин его, видите ли, тошнило. Так что ему нужно было то гадкое дешевое пойло, дерущее глотку, которым обычно допьяна напиваются в самых грязных придорожных кабаках грузчики и крючники. Разумеется, не были также преданы забвению столь любимые англичанами пунш и трубка, ибо настоящий сын Альбиона без сих непременных атрибутов сочтет, что и не обедал вовсе. Итак, когда милорд наливался, как бурдюк, этим пойлом, когда он до отвала набивал себе брюхо, так что принимался громко рыгать, когда он наконец накуривался своего вонючего зелья до одури, он… засыпал, положив ноги на стол.

Я не свыклась бы с такими низостями и гадостями, я не стала бы долго терпеть подобное беспутство, разгул и сквернословие, если бы не нашла в том своей выгоды, причем выгоды весьма существенной. По отношению ко мне милорд выказывал невиданную щедрость, и я пользовалась его благородством без зазрения совести, то есть вытягивала все, что хотела. Правда, от меня кое-что требовалось, но вовсе не то, чего следовало ожидать Нет, как ни странно, речь шла вовсе не о телесных услугах, а о развлечениях иного сорта: нужно было всего-то хулить, чернить и поносить последними словами моих соотечественников, пить за здоровье короля Георга [36] и проклинать Папу Римского и Чарльза-Эдуарда, именуемого Претендентом и желавшего воссесть на престол Британии и восстановить династию Стюартов. Потакая сим невинным прихотям милорда, я получала полную свободу опустошать его карманы в свое удовольствие! Разумеется, я не упускала такой возможности, и однажды, осушив бокал вина за здоровье Его Величества, я умудрилась получить за это обещание купить мне все, что я пожелаю. И в результате получила-таки от англичанина подарков на целых триста луидоров! Неплохо за один выпитый бокал! Я сказала моему простаку, что хочу сшить себе новое утреннее платье, и так как мне известно, что вкус у него просто изумительный, то я прошу его сопровождать меня в походе по лавчонкам на улице Сент-Оноре.

— О, с превеликим удовольствием! — ответил милорд. — Превосходная идея! Конечно, мой совет будет вам небесполезен! Я действительно с первого взгляда скажу, что вам подойдет, а что — нет.

Клянусь, вам никогда не угадать, что я выбрала, руководствуясь принципом «скромность и умеренность»! Так вот, я остановила свой умильный взор на двух рулончиках тканей (всего-то по тридцать локтей длиной каждый): то была затканная золотой и серебряной нитью парча… Я рассудила, что серебряный цвет прекрасно подойдет для верхнего платья, а вот золотистая парча будет чудесно выглядеть на обшлагах рукавов, словом, пригодится на отделку любого туалета.

Но это еще что! Я постоянно находила повод заставить милорда совершать чудовищные, невообразимые траты! И мне достаточно было для того привести в качестве примера благородства и щедрости некоторые удивительные деяния французов, одаривавших своих содержанок, и милорд, не желая ни в чем уступать соперникам и из ревнивой зависти мечтая их во всем превзойти, проявлял чудеса мотовства, ибо он не мог и помыслить о том, чтобы кто-либо из смертных мог равняться в богатстве, великолепии и щедрости с уроженцем Британских островов. Вот таким образом его глупая британская спесь принесла мне за четыре месяца 5 тысяч фунтов стерлингов в звонкой монете и еще на такую же сумму драгоценностей.

Возможно ли, чтобы люди были столь глупы, чтобы оспаривать друг у друга честь называться наибольшим мотом во славу родины? Возможно ли, чтобы кто-то позволял продажной девке пожирать свое состояние ради чести своей нации? Можно подумать, что слава и честь народа зависят от широко разрекламированных экстравагантных проявлений щедрости одного из его представителей! Однако же для некоторых это так и есть, в том числе и для моего англичанина. Кстати, следует заметить, что милорд, хотя и не обладал приятной внешностью, да и прочими достоинствами не отличался, был весьма высокого мнения и о своей особе, и о своем орудии в частности. Он утверждал, что никто во Франции не сможет с ним тягаться ни по части физических упражнений, ни по силе, ни по ловкости, ни по мастерству в искусстве любви; он говорил, что никто не исполняет любые упражнения с большей грацией, стремительностью и точностью, чем он. Короче говоря, по его словам, выходило, что он является выдающимся мастером в любом деле: в прыжках, в борьбе, в фехтовании, в танцах, в стрельбе, в умении сидеть верхом и заставить лошадь выполнять любые прихоти всадника, а также и в любви. Но, как говорится, сколько веревочке ни виться, а кончику быть. Как бы там ни было, милорд со своим дурацким бахвальством частенько попадал впросак, ибо судьба обычно наказывает хвастунов. Так случилось однажды и у меня на глазах. Дело в том, что милорд иногда предавался у меня одной милой забаве вместе с господином де Гр., когда они попеременно пытались нанести друг другу удары сапогами в грудь или живот, на спор, разумеется. Конечно, милорд всегда утверждал, что удар его сапога (коим и быка можно было бы свалить) достиг цели, а вот его соперник, как говорится, промазал. Господин де Гр. довольно долго сносил все насмешки спесивого англичанина с самым великолепным хладнокровием, но в конце концов это ему надоело, и они уговорились, во избежание бесполезных споров, отметить концы своей обуви. Господин де Гр. смешал в небольшом горшочке сажу из камина с оливковым маслом и получившейся в результате сих действий мазью каждый вымазал носки своих сапог. Тотчас же после этого бойцы встали в боевую стойку и постарались угостить друг друга на славу. И милорд получил хороший удар прямо в живот, туда, где находится желудок, только на сей раз этот толстошкурый боров не мог отрицать удачи господина де Гр., ведь опровергнуть наличие жирного черного пятна на его белом кружевном жабо было невозможно. Разумеется, он принялся оправдываться и молоть какую-то чушь про то, что его противник нанес удар раньше, и опять что-то залопотал про славу любого вида британского оружия… Короче говоря, оскорбленный до глубины души тем, что отныне отмечен этим знаком поражения, он вновь долго драл глотку и в конце концов предложил еще раз померяться силой и ловкостью, будто одного раза ему было мало. Господин де Гр., взбешенный столь наглым поведением англичанина, на какой-то миг забыл обо всем на свете, в том числе и о выгоде, и не упустил случая отомстить милорду за все слышанные от него оскорбления в адрес французов: он изловчился и нанес ему удар прямо в физиономию, заставив таким образом закрыть разинутую пасть. Сие приключение закончилось для милорда весьма прискорбно, ведь вместе с черной кровью, хлынувшей у него через мгновение изо рта, такой же черной, как у медузы Горгоны, он выплюнул и два своих передних зуба. Однако ничто не могло исправить этого дурака, ничто не могло заставить его унять свой бойцовский нрав и умерить тщеславие, и вскоре он, немного оправившись, предложил нашим взорам не менее смешную бурлескную сцену.

Мы отправились на увеселительную прогулку в Булонский лес в открытой коляске. Милорд, преисполненный благородного желания продемонстрировать нам свое несравненное мастерство в искусстве править лошадьми, заставил кучера переместиться на запятки, а сам торжественно уселся на его место. Пока наш экипаж катил по прямой широкой дороге, без выбоин и рытвин, все шло хорошо, но как только милорду пришло в голову свернуть на узкую боковую аллею, так тотчас же он увидел, что навстречу нам четверка лошадей, бегущих крупной рысью, влечет громоздкую карету. Нужно было немедленно податься влево, чтобы уступить дорогу этому грохочущему монстру! Решение следовало принимать мгновенно, и вот потому-то милорд и забыл, что обращается к лошадям по-английски. А надобно сказать, что в коляску нашу были впряжены славные молодые лошадки из Лимузена, кои иностранных языков не знали. И они сделали прямо противоположное тому, что милорд от них требовал! Невежественные (как потом утверждал англичанин) животные вдруг понеслись прямо на карету, и два экипажа, конечно, зацепились друг за друга колесами. Восседавший на козлах кареты возница подумал, что нашей коляской правит какой-то нерадивый и неумелый подмастерье, он ловко накинул милорду на шею петлю, употребив для сей цели свой кнут, и сбросил его на землю. Наш незадачливый Фаэтон [37] страшно разгневался и оттого, что свалился, и оттого, что его так обласкали. Он сорвал с головы парик и шляпу, скинул камзол и бросил вызов оскорбившему его действием грубияну. Кучер, парень сильный, крепкий, жилистый, с готовностью принял вызов и засучил рукава, обнажив огромные ручищи. Однако милорд, неустрашимый и неукротимый, словно бог войны Марс, встал в боевую стойку, то есть отставил одну ногу назад, уперся и выставил вперед сжатые кулаки. Кучер-француз, не ожидавший, а быть может, и не знакомый с такими тонкостями кулачного боя, захотел угостить заезжего гостя хорошим тумаком, но не тут-то было: удар был отбит, да к тому же и сам нападавший получил сначала одну, потом — вторую, а следом за ней — третью затрещину. Подобный стиль борьбы явно не был знаком силачу-парижанину, и у него настолько помутилось в голове, что он потерял равновесие и грохнулся мордой в песок. Однако, придя в себя и утерев кровь с носа и усов, он поднялся и решительно двинулся вперед, чтобы взять реванш. Британский герой, неколебимый как скала, изготовился нанести ему новый удар в челюсть или в глаз, но кучер, от обиды позабывший про правила хорошего тона и про то, что уговор был «биться на кулачках», заехал ему каблуком тяжелого сапога прямо в живот, отчего милорд растянулся, нет, вернее, распластался на земле, словно лягушка. Мой англичанин оказался все же на диво крепким, ибо он тотчас же вскочил на ноги и завопил, что удар был нанесен не по правилам, а потому потребовал, чтобы ему дали незамедлительно его шпагу, дабы он мог проткнуть этого негодяя насквозь. Однако мы не сочли его жалобу справедливой, к тому же мы посчитали, что удар был нанесен в соответствии со всеми правилами, по каким только может быть нанесен удар сапогом. Когда первый приступ гнева прошел, обретший дар членораздельной речи милорд поведал нам, что в Англии законы о борьбе строго-настрого запрещали обмен ударами ногами, мы же его с нашей стороны заверили, что во Франции подобные законы никогда не соблюдались, потому что мы, французы, полагаем, что было бы бесчестно запрещать использовать все четыре конечности в случае необходимости защиты своей жизни и чести. Гнев милорда мало-помалу утих, и, в конце концов, удовлетворившись нашими доводами, он простил кучера-грубияна, даже дал ему луидор, а сам весело вновь взгромоздился на козлы, с превеликим усилием сдерживая невероятную радость от того, что одержал у нас на глазах столь блистательную победу. Правда, надо признать, что все свидетели сей комической сцены были от милорда в восторге и провожали его восхищенными выкриками и одобрительным свистом. Но таковы, видимо, все англичане, они от природы наделены даром повергать всех в изумление и приводить в восхищение; и пожалуй, никто не сможет оспорить тот факт, что сыновья гордого Альбиона лучше всех владеют искусством кулачного боя.