Эротические страницы из жизни Фролова (СИ)

‒ А тебе это тоже приятно?

‒ Я не буду тебе отвечать. Давай о чем-нибудь другом.

‒ Значит, приятно. Видишь, ‒ значит, нормально. А мне, наоборот, противно. Омерзительно.

‒ Как ты можешь сравнивать?!

‒ Я не сравниваю, папа, ‒ совсем тихо и жалобно прошептала она, ‒ я совсем о другом… разве ты не понимаешь?

Он сразу раскис от ее слов. Что он несет?! Боже, когда он научится разговаривать со своею дочерью…

‒ Это пройдет, доченька. Пройдет. Как только полюбишь ‒ все пройдет. Вот увидишь. А этого мерзавца больше нет. Не существует.

‒ Пап. А ты сможешь сейчас… поцеловать меня… там. Как тогда.

‒ Конечно, доченька. Конечно…

‒ А тебе… теперь… не будет противно? ‒ опасливо засомневалась она.

‒ Нет.

‒ Хорошо, тогда целуй. Один раз. Только сильно. Сильно в себя. Чтобы мне стало больно.

Задрала ночнушку и развела ноги…

‒ Ну? ‒ тревожно вглядываясь в его глаза, вопросительно прошептала она сразу, как только он вернулся к ней лицом к лицу, ‒ тревожно, испытывающе, со страхом ожидая, что он скажет.

‒ Что ‒ ну? ‒ как можно мягче переспросил он.

‒ Противно?

‒ Нет, доченька. Совсем наоборот. Ты мне не можешь быть противна. Никак.

‒ А ты… не почувствовал там… его?

‒ Его там нет.

Он соврал. Но так уверенно, что даже сам в это поверил.

‒ Теперь уже нет, или вообще?

‒ Теперь уже и вообще.

Она откинула голову на подушку и задумчиво уставилась в потолок.

‒ А она изменилась?

‒ Конечно. Голенькая, совсем как у ребеночка. И очень мягенькая, ‒ там, внутри.

‒ И ничего там от него не осталось?

‒ Абсолютно ничего.

‒ Я знаю. Я сразу почувствовала. Это я просто спросила, чтобы и ты так сказал. А еще десять минут назад он там был. Там, прямо внутри, мерзкий и гадкий.

Она снова к нему повернулась:

‒ Он не вернется?

‒ Если вернется ‒ выгоним, ‒ улыбнулся он.

Она тоже улыбнулась и снова откинулась на подушку. Потом протянула руку к промежности, попробовала в разных местах губки и вдруг завела в отверстие пальчик. И тут же вывела.

‒ Так просто. Все так просто. Он на самом деле исчез. Это потому, что ты ‒ папа?

‒ Может быть.

‒ А если бы кто-нибудь другой, а не ты, ‒ получилось бы? Я имею в виду ‒ тоже хороший. Ну, Толик, например. Как ты думаешь?

‒ Не знаю. А он хороший?

‒ Наверное. Мне так кажется. Ты снова будешь меня хотеть?

‒ Доченька, это совсем не так называется. У меня нет к тебе такого вожделения, какое бывает к женщине, с которой хочешь соединиться в сексе. У нас с тобой, по-моему, вообще не секс, а что-то другое. И я, если и хочу, то хочу именно этого чего-то другого. С мамой совсем не так. Вот ее я хочу. А тебя… даже не знаю, как это словами выразить.

‒ А для меня это секс. Самый настоящий. И я хочу тебя точно так, как тебя хочет мама.

‒ Нет, не так. По-другому.

‒ Откуда ты знаешь?

‒ Оттуда, ‒ кивнул он глазами к ее ногам, ‒ она сама сказала. Когда они там разговаривали.

‒ Ему? ‒ кивнула она заискрившимися улыбкой глазами к его ногам.

‒ И ему, и мне вообще.

Она снова откинулась на подушку и задумалась.

Совсем не о том они говорят. Не об этом нужно. Ну почему он не знает, о чем нужно говорить? Совсем потерялся…

‒ Ладно, ‒ загорелась она вдруг каким-то новым интересом, ‒ рассказывай тогда сначала, как ты хочешь маму. Это-то ты сможешь выразить. Только чур ‒ как на духу. Хорошо?

‒ Хорошо, постараюсь… Понимаешь, это не всегда одинаково бывает. Особенно начало.

‒ Давай все начала, какие вспомнишь.

‒ Ну, тогда во-первых, ‒ это по жизни сейчас чаще всего, ‒ когда мы вместе ложимся спать. От нее почти всегда очень приятный запах ‒ на меня он действует, как звоночек на песиков Павлова. Груди сильно заводят ‒ как они выпирают и качаются под ночнушкой. А если голенькие, так вообще. Кожа, когда дотронусь. В любом месте. Но особенно ‒ грудь и шея. И, конечно, если дотронусь рукой между ног. Вот. Это чаще всего главное из того, что действует на меня даже тогда, когда она сама еще не хочет. Нет, еще есть главное ‒ ее движения или, точнее ‒ поведение тела. Как она укладывает или встряхивает волосы, поправляет ночнушку, как ложится, ‒ она всегда что-нибудь подправляет у меня, то подушку слегка, то простыню, то волосы, то на теле что-нибудь как бы лишнее найдет и смахнет пальцами, и все это так осторожно, чтобы я как бы и не заметил. И обязательно улыбнется. Она так вообще всегда делает. А когда еще и сама уже хочет, тут вообще, столько всякого дополнительного появляется, не перескажешь. Я это сразу угадываю, как бы она ни маскировалась. Для меня ее желание ‒ самый сильный возбудитель. Особенно замаскированное.

‒ Теперь другие начала. Когда не перед сном. А потом о своем вожделении расскажешь.

‒ Ну, часто все то же самое, но не перед сном и не в постели.

‒ А еще?

‒ Иногда просто случайное воспоминание обо всем таком. Даже вне ее присутствия. Но при вспоминаниях чаще все-таки тут же всплывают какие-то детали самого… соития. Это еще сильнее действует.

‒ А еще?

‒ Еще когда… на нее смотрят мужчины. Знаешь, таким взглядом, особенным. Завожусь тогда с пол-оборота.

‒ Встает?

‒ Сейчас получишь по носу за такие слова, ‒ шутливо покачал пальцем. ‒ Нет. Не обязательно. Просто целый день потом перед глазами эти взгляды, а вечером я ее так отрабатываю, что она аж визжит.

Фу ты, ну ты, что он такое несет? Отрабатываю. Чертова Флора.

‒ Это от ревности. А еще?

‒ И по-другому бывает. Когда сам замечу какую-нибудь очень привлекательную незнакомку. На улице, или еще где-нибудь. Именно незнакомку.

‒ Да? ‒ удивилась она. ‒ А хочешь все равно маму?

‒ Тебе это странно?

‒ Конечно. А незнакомку, что, не хочешь?

Он задумался.

‒ Может, и незнакомку как-то. Но все равно мысли возвращаются к маме.

‒ Хорошо. Примерно ясно, ‒ заключила она. ‒ Теперь о вожделении. Тоже с начала.

‒ Ну, сначала появляется… такое шевеление вот здесь, где диафрагма. Как будто она как бы сама приподнимается. Вне зависимости от дыхания. Но и с дыханием тоже что-то связано, здесь, выше, возле ключиц. А уже потом ниже все идет, по животу, туда, в глубину, к самому крестцу. Только потом все к мошонке приходит.

Он снова задумался, но она не стала его торопить, только выставила к нему личико во внимательном ожидании.

‒ Нет, знаешь, я забыл о самом главном. Воображение. Оно само собой возникает. Это, собственно, не столько сознательное, сколько бессознательное воображение, то есть, наверное и не воображение, а такое состояние тела, которое… близко к тому, что бывает, когда уже соединяешься… Как бы внутри проигрывается заранее то, что должно произойти на самом деле… не столько в осознаваемом воображении, сколько во всем теле, как непосредственное переживание. Ну, и сознательное тоже. Присоединяется или с самого начала приходит. Или не поймешь, что раньше… Наверное, по-разному ‒ когда как.

Она села, поудобнее пристроилась к подушке, поджав к груди обтянутые ночнушкой коленки, обняв их руками и уткнувшись в них подбородком. И молча так сидела, вникая в его слова.

‒ Знаешь, я как-то однажды попробовал сознательно вызвать в себе такое чувство к одной женщине. Очень симпатичной и очень, как говорится, сексапильной. И она мне, в общем, нравилась. Так вот. Она сидела прямо напротив меня, на диване. Я трусы ее нечаянно увидел, ‒ между коленками промелькнули. Ну, и стал представлять, какая она под одеждой, воображать, как она раздевается, и как я ее раздеваю, и как трогаю за все ее части, ну и как все остальное делаю…

‒ И что?

‒ И ничего. Ну, почти ничего. Так, какие-то мимолетные, тут же ускользающие ощущения. А через несколько минут и забыл вовсе о ней.

‒ Воображение телом… ‒ задумчиво произнесла она после полуминутного молчания. ‒ Значит, телом, а не сознанием?

‒ Ну, видимо, так.

‒ А меня?

‒ Тебя? С тобой все иначе. Я до того случая вообще тебя никак так не воображал, ‒ ты же моя дочка, мне ничего такого и не могло вообразиться, ‒ ни в сознании, ни в теле. А теперь… конечно, воображаю. И сознанием, и телом. Только совсем иначе. Если это и вожделение, то совсем другого рода…