Вкус любви

— Не бойся, девочка моя.

Мое сердце билось как птица, мне было трудно дышать.

Постепенно давление ослабевало, и я, болезненно сглотнув, смогла возобновить дыхание. Член Месье подрагивал в его правой руке, а я зияла самым постыдным образом со своей взбудораженной киской, раскрытой перед ним, всей моей плотью, приведенной в смятение, выставленной напоказ. «Господи, на кого я сейчас похожа», — подумала я, заставив себя поднять глаза на его сосредоточенное лицо.

«Ты похожа на шлюху, — ответил мне взгляд Месье. — Я вижу твой анус, твою киску, я вижу даже то, что у тебя внутри, и ты похожа на шлюху. Поэтому я такой твердый, готовый взорваться, наблюдая, как ты стонешь на простынях, с ускользающим взглядом и устами, уже не знающими, что сказать. Как будто им нужно что-то говорить. Как будто твои вторые губы не рассказали гораздо больше. Ты можешь прятаться, сколько хочешь, сжимать ноги, если желаешь. Я и так знаю, что скрывается между ними, какое маленькое ненасытное лоно, в слезах умоляющее о том, чтобы его скорее заполнили. Только послушай, какие похотливые крики ты издаешь. Прислушайся к себе. Твоя вагина широко раскрыта, вход расширен, а ты позволяешь себе закрывать глаза — какой в этом смысл, Элли? Почему я не могу иметь одновременно твой анус и твою душу? По какому праву ты налагаешь запрет на извращенные мысли, теснящиеся в твоей маленькой светловолосой головке, когда перед моим взором более искренний собеседник, чем ты, ради моих пальцев или члена, а может, даже ради моих губ и языка готов убить? Ты хочешь дать это кому-то другому? Какому-нибудь идиоту, который даже не поймет, какой подарок ты ему делаешь, не пряча глаз, Элли?

Наши встречи всегда так быстро заканчиваются. Через несколько дней ты будешь лихорадочно мастурбировать, вспоминая эту сцену, потому что так и не осмелилась пережить ее сейчас, когда у тебя есть все средства для того, чтобы испытать оргазм, царапая мне спину ногтями. Ты будешь за это сердиться на себя и проколешься путаными, сумбурными сообщениями, из которых я пойму лишь, как тебе меня не хватает. Поэтому смотри на меня. Положи маленькие пальчики на свою истекающую соком щелку, бросая мне взглядом вызов попробовать найти на земле такую же красивую развратницу, как ты. Положи свои пальчики. Трогай себя».

Но я не стала себя трогать. Вместо этого я сказала Месье, сложив бантиком мокрые от слюны губы:

— Полижи мне киску.

Полижи мне киску!

И тогда Месье положил обе руки мне на ляжки, раздвинув меня с влажным хлюпаньем, от которого я вздрогнула. Вот что значило быть открытой, по-настоящему, безмерно открытой. Его пальцы, проследовав вдоль входа, медленно заскользили по моим губам до тех пор, пока не добрались до идеального места с точностью до миллиметра (как у хирурга). Я дернула ногами, словно бабочка, пришпиленная к картонке, и Месье, внимательно наблюдавший за малейшими изменениями на моем лице, тут же легонько схватил меня, зажав между указательным и средним пальцами, как сжимают маленький носик ребенка. Но под прикрытыми веками я чувствовала его пристальный, пронизывающий взгляд.

Погрузив вовнутрь два пальца, он открыл меня как рану, с той же серьезной деликатностью, обнажил бархатную плоть, которую никто никогда не видит, раскрывая каждую складочку. И я, словно змея, извивалась на кровати, бормоча совершенно непонятные обрывки слов (из первобытного языка любви).

Мы с Бабеттой однажды задумались, какой безмолвный вопрос задают нам мужчины во время секса, чтобы мы повторяли в ответ «Да, да, да». Поскольку бывают риторические вопросы, существуют и подобные ответы, не утверждающие и не одобряющие ничего конкретного: «Да», рождающееся в этот момент, из этих уст, является тотальным согласием — даже Согласием с большой буквы, его сутью. Это не просто «Да» чьим-то пальцам или члену, что в любом случае могут меняться, даже если являются осью вращения этого недолговечного параллельного мира. «Да» означает принятие в целом данного мгновения, удовольствия, истинного смысла счастья без осмысления всего, что было до и будет после момента благодати. И здесь нечего сказать, кроме «Да». Это ярко звучащее междометие наилучшим образом выражает хрупкое и невероятно мощное ощущение полной свободы, безусловной любви.

И я вспомнила, как Генри Миллер описывал звук, создаваемый пальцем в женском лоне, нечто вроде едва слышного «сквиш-сквиш», — тогда как внизу моего живота Месье производил настоящее хлюпанье, и его не могло заглушить мое бормотание. Звуки сосания были далеки от скромного «сквиш-сквиш» будуара XIX века. Миллер говорил о маленьком зверьке — его принуждают говорить, а мне сейчас казалось, что у меня внизу огромный рот, истекающий слюной, заполненный множеством языков, пытающихся произносить слова одновременно, вовлекая в это мое горло, — и я неожиданно для себя сказала:

— Поцелуй меня.

Месье, не оказывая ни малейшего сопротивления (видимо, он решил, что я дошла до нужного состояния), прижался своими губами к моим, запечатлев сначала целомудренный поцелуй на этой плоти, требующей непристойностей. Я завороженно смотрела на мужскую голову между моих ног, на эти руки, каждый палец которых впился в мои ягодицы. Я скорее ощутила, чем услышала, его горячее дыхание.

— Ты пахнешь так вкусно… Как же приятно пахнет твоя киска!

Когда я переводила дыхание, уже готовясь к подступающим к горлу крикам, Месье принялся добросовестно меня лизать словно марку, сначала очень медленно, чтобы я чувствовала, как каждый квадратный сантиметр открывается под его языком! Вот какое сравнение пришло мне в голову на несколько секунд, именно перед тем, как он проник в меня языком будто членом, и это ощущение быть наполненной совсем чуть-чуть так меня возмутило, что я в безумном ритме принялась сучить ногами возле его ушей. Нейтрализовав эти действия коротким толчком по коленям, он продолжил меня целовать, взглядом требуя полного подчинения от вечно строптивой, самой лихорадочной части моего тела.

Я почти видела, как набухаю и твердею под его губами, выпираю маленьким мокрым соском между его зубами, скольжу как линза в его пальцах, когда он всем ртом прижимался к моему лону и словно пил, пил, пил еще, неутомимо. За несколько минут Месье превратил все мои долгие мучения, бесконечное ожидание, оскорбления, унижения в необходимый путь, ведущий к моменту неземного блаженства. Это невозможно выразить словами и другими средствами, к которым обычно прибегает человечество. Язык любви соткан из прикосновений бедер, шороха простыней, внезапного замирания и, разумеется, тех волнующих «Да, да, да».

В тот момент, когда я меньше всего этого ожидала (я ворковала без остановки, затерявшись в вихре неземного удовольствия), Месье ввел два пальца в мой анус — и я чуть не заорала, Боже, чуть не заверещала как безумная, впрочем, думаю, именно это я и сделала. Те, кто знает — а я полагаю, их немного, — поймут, какое острое удовольствие, смешанное с отвращением, я тогда испытала. Скорость, с которой я открылась и закрылась, скрутила мне внутренности, и я закричала, не в силах пошевелить ногами.

— Сейчас я войду в твою попу, Элли, — прошептал Месье.

— Но почему не спереди? — пробормотала я, захлебнувшись в собственном вздохе.

— Потому что это будет восхитительно, мой член в твоей маленькой попке, а прямо над ним — твоя истекающая соком киска.

Месье медленно поднялся надо мной. Его член блестел в розовом полумраке комнаты (я уже и забыла, как это бывает: мужчины, член которых увлажняется после нескольких минут ласк).

— Раздвинь ее пальчиками.

Я подчинилась, держа свою щель распахнутой настежь, издающей нечто вроде вибрирующего ультразвука. Месье начал пробираться внутрь, проталкивая кончик своего члена в мокрое от слюны отверстие. Я ощутила короткую боль, когда одним толчком он оказался наполовину во мне, прошептав:

— Я уже здесь, милая… я уже здесь.

Едва я успела перевести дух, как ощутила его мягкие волосы у своих ягодиц, а внутри себя — несколько сантиметров возбужденной плоти, наполнившей меня до отказа, как последнюю шлюху.