Стальная дева (СИ)

- Можешь не принюхиваться, - Эйн бы отступил на шаг, но сзади была стена. - Обычный дезодорант с морским запахом.

Если, конечно, реклама не врала про "морской". Эйн ни разу не был у моря и подозревал, что на самом деле пахло оно совсем иначе.

Нервозность усиливалась, и в голову лезла всякая дрянь, а Эйн прятался за этими мыслями и за собственным возбуждением.

- Она очень глубоко тебя ранила, - сказала Мара. - Отравила.

Сука.

Слова полосонули по больному, заставили дернуться назад, вжаться в стену. И искреннее, неподдельное понимание в голосе Мары резало вернее ножа. Она знала, что Рьярра делала с Эйном, видела его всего, как на ладони. Вещи, которые он никому ни разу не говорил и которых стыдился.

- Шшш, - сказала она и прижалась к укусу губами. - Я все исправлю.

Эйн сглотнул, запрокинул голову, прижался затылком к стене и закрыл глаза - их вдруг защипало. Строительный пластик холодил голые плечи и затылок:

- Справишься?

- Да. Я сильнее Рьярры. Хочешь быть моим?

- Лучше твоим, чем ее, - ответил он и вздрогнул - Мара положила ладонь ему на грудь, впилась ногтями - пока не сильно, провела вниз, и кончики обожгли огнем.

- Хочешь?

- Нет, не хочу, - честно ответил он. - Не хочу ничьим быть.

Она протянула руку, сплела свои пальцы с его и сжала неожиданно сильно. Наклонилась ниже и поцеловала Эйна под ключицей.

Вторую руку она положила ему между ног.

Эйн вздрогнул и сглотнул вмиг пересохшим горлом. Да, насчет герианок он был прав. Они не стеснялись.

- Хочешь? - снова шепнула Мара и двинула рукой, потом еще раз и еще.

Он выдохнул со свистом, зажмурился. Возбуждение прострелило вдоль позвоночника высоковольтными разрядами. Классно. Оказывается, Эйну очень давно это было нужно.

- Нет, - выдохнул он.

- Знаешь, что я с тобой сделаю?

Она сжала его член сильнее, двинула ладонью с нажимом - тесно, уверенно, обалденно - и сменила ритм, как будто чувствовала, как Эйну нравится больше всего.

- Нет, - мир рассыпался, терялся в удовольствии, в женском тепле, запахе Мары, в движении ее руки и оставалось только одно - это единственное слово, за которое Эйн цеплялся изо всех сил.

- Я заставлю тебя стонать, - пообещала Мара.

- Нет.

- И просить.

Он застонал, выгнулся:

- Нет.

Мара замедлила движения, и Эйн разочарованно выдохнул.

- Посмотри на меня, - приказала она, ее голос обволакивал, укрывал. Темный, глубокий.

Почему-то было почти страшно открыть глаза.

Эйн опустил голову, глубоко вдохнул и посмотрел на нее.

Радужка показалась ему пронзительно синей, будто светящейся в полумраке комнаты, и Эйн стоял так близко, что мог рассмотреть каждую крохотную крапинку. Темный ободок по краям. Зрачки были дулами, темными провалами в которые его затягивало как в воронку.

- Поцелуй меня, - сказала она.

Он подчинился. Впился в ее рот, потому что изголодался. Она ответила, и целовала его долго, заставляя задыхаться.

А потом Мара спросила:

- Хочешь меня?

- Да, - ответил он. Первое "да", которое он ей сказал. Почему-то оно показалось переломным.

Да, он ее хотел, хотел, чтобы она не останавливалась, хотел прижать ее к себе, чувствовать кожей к коже, вжать ее собой в стену, целовать взахлеб. Хотел быть внутри, и чтобы она сжималась на его члене сладко и горячо.

В тот момент он хотел ее так сильно, что больше ничего не имело значения.

Он потянулся к ней сам, но она перехватила его руки, сжала сильно и сказала:

- Держи их так, или я уйду.

Эйн выругался, зажмурился снова, пережидая яркий, почти болезненный всплеск возбуждения. И прижал ладони к стене.

Хорошо, хорошо, если ей так было нужно, он мог ее не трогать, лишь бы она продолжала трогать его.

Она привстала, потянулась к его губам - прижалась грудью к груди, и выдохнула шепотом в губы:

- Габриэль.

Он дернулся от звука своего имени, захлебнулся вдохом, когда Мара снова сжала член, застонал, когда она подняла руки к ремню, медленно, дразняще долго расстегивала пряжку, прежде, чем дернуть штаны вниз вместе с бельем.

Эйн бы кончил как мальчишка от первого же прикосновения ее обнаженной ладони, если бы она не сжала его член у основания.

От разочарования - он был так близко - хотелось орать. И невозможность трогать, получить наконец разрядку сводила с ума.

- Ну давай, давай же.

Собственный голос показался чужим. Хрипел и царапал горло, и раскаленного воздуха в комнате не хватало. Кружилась голова, и нужно было больше-больше-больше.

Мару хотелось всю, от кончиков ногтей до кончиков волос, пить ее поцелуи и ее запах, ее прикосновения.

Она снова прижалась всем телом, потерлась как кошка, и снова сжала запястья.

- Позже.

- К блясте позже. Я... хочу сейчас.

Слова выходили горячечными, совершенно безумными.

- Когда ты будешь моим. Смотри на меня, Габриэль. Не смей отводить глаза.

Она отступила назад, и он потянулся следом, выругался, когда понял, что делает.

Мара потянулась к застежке своего комбинезона, медленна повела вниз.

Эйну и не хотелось отводить взгляд. Он пожирал глазами каждый сантиметр открывшейся кожи, рисунок на плечах и животе, родовой орнамент герианок.

Каждой точки, из которых он состоял хотелось коснуться языком.

- Раздевайся, Габриэль. Полностью.

Его так колотило от возбуждения, что тряслись руки. Он бы, может даже бросился на Мару, и плевать на ее запреты, но что-то держало - не ее сила, не угроза кнута, что-то еще. Какая-то гипнотическая сила в ее взгляде. И безусловная, ниоткуда взявшаяся уверенность - она знала, что делала, чувствовала Эйна даже лучше, чем он сам. И нужно было просто отпустить себя и подождать.

- Развернись лицом к стене. Упрись ладонями.

Он подчинился, хотя от уязвимости позы скручивало одновременно возбуждением и страхом. И слишком легко было вспомнить свист кнута в воздухе.

Мара почувствовала, прижалась всем телом сзади, обвила руками и снова сжала руку на члене. Ощущение чужой обнаженной кожи выбивало из головы все мысли, ничто больше не имело значения.

Эйн выгнулся, пытаясь податься навстречу руке, снова застонал бездумно. Потом еще и еще, громче.

Мара покрывала поцелуями его спину и плечи, гладила ладонью. Серый пластик стены расплывался перед глазами.

Эйну казалось, что хотеть сильнее невозможно. Он ошибался.

Прикосновения вели его направляли, он раньше и не знал, что возбуждение могло быть таким острым, пряным. Совершенно безумным.

Что можно отпустить себя и подчиняться ему так полно.

В какой-то момент Мара отстранилась на шаг, полоснула ногтями по спине, но боль подстегнула, заставила вскрикнуть.

И попросить, задыхаясь раскаленным воздухом:

- Еще.

Мара поцеловала следы от ногтей и шепнула:

- Да.

И ударила снова.

Они с ней даже не трахались, но Эйн все равно чувствовал тело Мары как свое, забывал, где заканчивается сам и где начинается она.

И в какой-то момент не осталось ничего кроме удовольствия.

Сквозь это удовольствие пришли слова. Их никто не говорил, они были знанием, которое просто возникло внутри:

Женщина отдается.

Мужчина должен принимать все, что она отдает.

Боль, удовольствие, связь, тепло, опасность, злость.

Все целиком.

Эйн не сразу понял, что она отстранилась, что возбуждение - животное, всеобъемлющее - больше не затмевало мозги. Оно обволакивало как ласковая океанская волна.

Обернись, Габриэль.

Голос прозвучал прямо в голове.

Эйн подчинился, Мара стояла напротив, даже не касаясь, и смотрела внимательно и серьезно.

Хочешь быть моим?

Он теперь понимал, что она предлагала.

Тепло, и спасение от одиночества, и что-то еще, чему он не мог дать название, но по чему всю жизнь безотчетно тосковал.

- Да, - сказал Эйн, и удовольствие накрыло волной. Ослепительной белой вспышкой, в которой все исчезло.