Принц Лестат

– А что, если Маарет и есть этот самый Голос? – спросила она с нескрываемым ужасом.

Гремт промолчал.

– Или ее сестра-близнец, Мекаре?

Гремт снова ничего не ответил.

– Невозможная мысль, – прошептал Арджун.

– Ну а кто еще может отправить кроткого Хаймана на такое злодейство? – пробормотала Пандора. Она думала вслух.

И снова Гремт промолчал.

– А если не кто-то из них двоих, тогда кто? – продолжала Пандора. Она держалась точно она адвокат, а Гремт – свидетель противоположной стороны в суде.

– Пока все неясно, – наконец произнес он. – Но, думается мне, я знаю, кто это. Однако не знаю, чего оно хочет и что намерено делать в долгой перспективе.

– А тебе-то какое дело до всего этого? – вдруг спросила Пандора.

Напуганный ее ледяным тоном, Арджун зажмурился, словно от яркого, слепящего света.

– И какое тебе-то дело до того, что случится с нами и подобными нам? – не унималась она.

Гремт задумался. Рано или поздно настанет пора открыть карты, выложить все, что ему известно. Но настало ли уже это время – и сколько еще раз ему придется во всем признаваться? Он уже узнал от Арджуна все, что хотел узнать, и успокоил его, что тоже входило в его намерения. Пред Пандорой же он был в неоплатном долгу, но сомневался сейчас, что может исчерпывающе ответить на ее вопрос.

– Ты дорога мне, – сказал он тихим, но твердым голосом. – И мне приятно теперь, наконец, через столько лет, столько веков сказать, что ты всегда была – и посейчас остаешься – сияющей звездой на моем небосклоне. Моей путеводной звездой. Хотя сама ты, конечно, даже не подозревала об этом.

Слова его заинтриговали и чуть смягчили Пандору, однако не удовлетворили ее. Она ждала. Бледное лицо, которое сегодня она натерла золой и маслом, чтобы оно не так светилось, казалось еще более девственным и библейски-прекрасным из-за сегодняшнего ее одеяния. Однако за этим прекрасным лицом шли лихорадочные подсчеты. Пандора прикидывала, сможет ли защититься от такого существа, как Гремт? Хватит ли ее невероятной силы, чтобы причинить ему вред?

– Нет, не хватит, – ответил он, прочтя ее мысли. – А теперь мне пора вас оставить. – Он поднялся на ноги. – И прошу вас обоих: ступайте в Нью-Йорк, присоединитесь к Арману и Луи…

– Зачем? – спросила Пандора.

– Потому что вы должны все собраться вместе, чтобы встретить вызов, что бросает вам Голос – как некогда вы сошлись, чтобы встретить вызов Акаши! Вы не можете позволить ему продолжать! Вы должны сорвать завесу тайны – и лучше делать это всем вместе. Если ты пойдешь туда, Мариус наверняка последует за тобой. А с ним и остальные – те, чьих имен вы не знаете и никогда не знали. И Лестат тоже наверняка придет. А ведь именно на него, на Лестата, вампиры глядят, как на своего вождя.

– Ох, но почему, почему на него? На этого невыносимого паршивца, – пробормотал Арджун. – Да что от него хоть когда-нибудь было толку, кроме бед и проблем?

Гремт улыбнулся. Пандора посмотрела на возлюбленного и тихонько рассмеялась, но тут же вновь посерьезнела и умолкла, задумчиво поглядывая на Гремта, хладнокровно взвешивая его слова.

Ничто из сказанного им не шокировало и не удивило ее.

– А ты, Гремт… почему ты желаешь нам добра? – спросил Арджун, поднимаясь на ноги. – Ты был так добр ко мне. Ты утешил меня. Почему?

Гремт замялся. Внутри его словно бы развязался какой-то тугой узел.

– Я люблю вас всех, – промолвил он тихо и доверительно, гадая, не кажется ли со стороны, будто он держится слишком холодно. Он никогда не был точно уверен, как отражаются его эмоции на лице, которое сам же он и создал. Не был уверен, даже если чувствовал, что кровь приливает к щекам, а на глаза наворачиваются слезы. Не был уверен, вправду ли все те мириады систем, что он так отлично контролировал силой разума, работают именно так, как он хочет. Улыбнуться, засмеяться, зевнуть, заплакать – все это было для него пустячной задачей. Но достоверно отобразить то, что он чувствует в глубине своего незримого сердца – дело иное.

– Ты знаешь меня, – сказал он Пандоре. К глазам его и в самом деле поднялись слезы. – О, как же я любил тебя!

Она сидела в плетеном кресле, точно королева на троне, глядя на него снизу вверх. Мягкий черный капюшон обрамлял сияющее, светящееся лицо.

– Это было давно, очень давно, – продолжал Гремт. – На побережье Южной Италии. В ту ночь один великий ум, великий ученый тех времен умер в основанном им прекрасном монастыре под названием «Вивариум». Ты помнишь? Помнишь Вивариум? Этого ученого звали Кассиодор, и весь мир помнит его, помнит его письма, его сочинения – а более всего то, каким он был в те дни, когда над Италией сгущалась тьма, ибо он был настоящим ученым.

Голос Гремта дрожал и срывался от наплыва чувств, но он продолжал, глядя в безмятежные, бестрепетные глаза Пандоры.

– Тогда-то ты и увидела меня – меня, бестелесный дух, что поднимался над ульями, рядом с которыми я дремал. Видела, как я растянулся, укоренился тысячами незримых щупалец в пчелах, их энергии, из коллективной и загадочной жизни. Ты видела, как в тот мир я вырвался на свободу, видела, как я со всей силой своей души обнимал простое соломенное пугало, смешную и нелепую фигурку в рваном сюртуке и нищенских штанах, без глаз, без пальцев. Ты видела, как я рыдал в этом облике, скорбя и оплакивая великого Кассиодора!

Из глаз Пандоры выступили кровавые слезы. Совсем недавно она писала об этом, но верила ли теперь, что видела тогда именно его? Захочет ли нарушить молчание?

– Я знаю, что ты помнишь слова, которые сказала мне в тот час, – проговорил Гремпт. – Ты проявила такую храбрость! Не бежала от того, что не могла понять. Не отвернулась с презрением от того, что даже тебе казалось противоестественным. Не дрогнув, ты обратилась ко мне.

Пандора кивнула и повторила слова, что сказала ему той ночью.

– Если способен ты обрести жизнь во плоти, человеческую жизнь, материальное воплощение, передвигающееся во времени и пространстве – борись за нее. Если способен воспринимать человеческую философию – сражайся, исполняйся мудрости, чтобы никто и никогда не смог причинить тебе вреда. Мудрость – это сила. Чем бы ты ни был, соберись, обрети цель и волю.

– Да, – прошептал Гремт. – И ты сказала еще кое-что. «Но знай же: если ты станешь столь же вещественным созданием, какое зришь во мне, возлюби род человеческий – мужчин, и женщин, и отпрысков их. Не черпай силу в их крови! Не питайся страданиями! Не возвышайся подобно богу над коленопреклоненной толпой. Не лги».

Она снова кивнул.

– Да.

Лицо ее озарила нежная улыбка. Она не отвергла его в тот миг, открылась перед ним. И теперь он читал в ее глазах те же сострадание и чуткость, что и много лет назад. Как долго он ждал этого момента! Ему хотелось коснуться ее, обнять – но он не смел.

– Я последовал твоему совету. – Он чувствовал, как из глаз его струятся слезы, чего никогда не случалось раньше. – И всегда ему следовал. Я основал Таламаску для тебя, Пандора, для всего твоего племени, а заодно и для всего человечества. И я, как мог, воспроизвел состав монахов и ученых того прекрасного монастыря, Вивариума, от которого и камня на камне не осталось. Я построил его в память об отважном Кассиодоре, что всю жизнь, до самого смертного часа, с неизменным рвением и тщанием изучал мир и писал не покладая пера.

Пандора вздохнула. Ее переполняло изумление. Она улыбнулась еще лучезарнее.

– Выходит, именно в тот миг все и началось?

– Да-да, тогда и зародилась Таламаска. После той встречи.

Арджун ошарашенно смотрел на них.

Поднявшись из-за стола, Пандора обошла его и встала перед Гремтом. О, сколько любви и радости было в ее лице – ни тени вины или страха. Она не боялась призрака, как не испугалась и сотни лет назад.

Однако все произошедшее изнурило его, изнурило до предела. Гремт и не представлял, что может так выдохнуться. Он не в состоянии был вынести эту радость, это счастье – возможность обнять Пандору.