Древние чары и Синдбад

Поднявшись, он присоединился к общему отступлению внутрь островка обороны. Неприятель вновь и вновь атаковал, кружась с криками вокруг фортов, но стены из земли и плетней держались прочно, и воины халифа отбивали штурм за штурмом.

Синдбад опять схватил лук и, заняв место на стене, выпускал стрелу за стрелой в налетающих всадников. Обороняющиеся еще дважды отбросили врагов. Тела мертвецов устилали землю.

Сколько же было убитых? Сколько людей погибло в этих свирепых атаках?

В шлем Синдбада попала стрела, и он зазвенел от страшного удара. Оглушенный, он зашатался и на миг отступил. Однако булатная сталь была не какая-нибудь деревенская поделка, а лучший металл, выплавленный искуснейшим мастером, и она спасла ему жизнь – в который уж раз. Рана в боку снова открылась и кровоточила. Переносицу задело камнем, и от этого глаза Синдбада заплыли и едва открывались.

Атака захлебнулась, и враг отступил, разрушив при этом часть городской стены. Теперь он будет готовиться к заключительному штурму, который покончит с городом и с каждым, кто еще жив в нем.

И тут Синдбад вспомнил… О нет, не свою далекую любовь, ибо такому воспоминанию не может быть места в сече. Он вспомнил, как опрокинул когда-то чашу с маслом, в которой закалял клинки, как искры упали в это масло и как огонь едва не сожрал кузню.

– Масло! Выливай в воду масло! Факелы! Хватайте!

Воины халифа, привыкшие повиноваться, стали послушно выливать масло из чадящих плошек в протоки. Тонкая радужная пленка распространилась почти во всему зеркалу воды. И тут Синдбад опустил огонь вниз… Миг – и вокруг заплясали языки пламени, едва видимые в свете дня.

Страшный жар мгновенно отрезвил варваров – их лошади, храпя, понесли всадников прочь от огненной стены. А вслед за ними побежали и те, кто еще стоял на ногах.

Наступила звенящая тишина, какой негде было взяться на поле боя.

– И все? – с некоторым недоумением спросил наместник.

Он наконец снял шлем, полуседые волосы, слипшиеся от пота, рассыпались по плечам.

– Этим недоумкам достало огня от одного факела? Аллах всесильный, и этих бешеных собак мы считали своими врагами? Им хватило лишь плошки масла!..

Хохот наместника грозил перерасти в истерику. Но все вокруг молчали – враг оказался не умнее дикого пса. Да и был ли то настоящий враг?

Оставив караульных на стене и баррикадах, наместник увел всех вниз – за городскую стену, к мирным улицам, притихшим в ожидании исхода.

Свиток двадцать девятый

Город торжествовал. Хотя, быть может, куда мудрее было бы назвать его городком. Однако приграничное положение и гордый нрав его обитателей не позволяли столь невысоко оценить это гостеприимное место.

Воинов халифа разместили с почестями, о которых не может мечтать и иной посланник. Лекари поспешили к раненым и увечным, сговорчивые девы были не прочь развеять тоску солдат. Вечером ожидалась пышная церемония чествования – и не знали об этом лишь те, кого собирались чествовать благодарные и щедрые горожане.

Наставшее утро, казалось, тоже готово к празднику. Воины, которым было приказано собраться на главной площади, с удивлением наблюдали, как расцвели ее камни и стены. Поистине царская пышность царила вокруг.

Ночной дождь освежил воздух, пение птиц наполняло мир прозрачными серебряными трелями, в свете солнца сверкали шелковые ковры, устилающие парадную лестницу, сияли бесценные украшения горожан, заполнивших площадь и оставивших пустым лишь пятачок. Именно сюда и вытолкнули недоумевающих воинов халифа. Хотя разумнее было бы сказать, что их сюда проводили.

Все замерло, словно остановленное рукой могущественного волшебника. Лишь ветерок шевелил штандарты провинции и плавно покачивал в воздухе главный воинский штандарт халифа – вексиллиум со вставшим на задние лапы львом. Миг – и все пришло в движение. Заревели зурны, зарокотали барабаны. По изумрудно-зеленому ковру спускался наместник. Сейчас он ничем не напоминал вчерашнего измотанного воина, о нет! Настоящий властитель, доверенное лицо самого повелителя – вот кто сейчас с удовольствием рассматривал стражу халифа, защитников свободы его небольшого, но гордого владения.

– Воины! Не мне, смиренному слуге моего великого города, командовать вами. Однако я бы счел это за честь. Не мне и вести вас в бой, однако сражаться бок о бок с вами было для меня подлинной наградой. Мне дозволено поблагодарить вас за ту поистине львиную смелость, которую проявили вы в сем сражении. И именно мне дозволено вознаградить каждого из вас так, как считает это уместным наш прекрасный город.

О, награда всегда уместна и всегда почетна! Гордо выпрямился Фархад, отважный и меткий стрелок, улыбался во весь рот Мехмет, который лучше многих знал, что считает уместным его родной город. Да и Синдбад чувствовал, как поет его душа – ибо он смог хоть в чем-то помочь своим отчаянным друзьям и именно его сообразительность, возможно, сберегла жизнь кого-то из них.

– Каждого из тех, кто защитил нас от натиска варварских орд, ждет немалая награда. Однако мы выразим нашу радость и нашу благодарность не только звонким золотом: один из тех, кто сейчас стоит перед нами, своим разумом сберег и наши жизни, и самое существование нашего любимого города. Выйди вперед, юный воин Синдбад!

Юноша повиновался.

– Твоя сообразительность, мальчик, – проговорил наместник вполголоса, – сберегла жизнь сотням. Так пусть же она ведет по жизни тебя всегда так же, как вела до сего мига…

А потом, уже в полный голос, продолжил:

– Мне дарована честь наградить бесстрашного воина орденом Орла! И да пусть отныне наша благодарность всегда пребудет с этим силачом и храбрецом!

Как изменились лица друзей Синдбада! Ибо орден Орла – высшую награду страны – вручали крайне редко и только за воинские заслуги, сопоставимые с защитой жизни самого халифа.

– Помни, мальчик, ту отчаянную минуту, когда в голову тебе пришла сия светлая мысль. И помни свой запал – он еще не раз послужит тебе.

Синдбад молча кивнул. Следовало, наверное, что-то ответить, но слов не находилось. Да, похоже, ответа от него и не ждали – он, воин, сделал все что мог и без пышных слов.

Изумление, испытанное Синдбадом на главной городской площади, еще долго не отпускало его. Словно не он весело пировал с друзьями тем вечером, не он возвратился во дворец халифа и не он, становясь на стражу у дверей главного зала, поправлял горящий самоцветами орден Орла.

Быть может, какая-то часть его души и ликовала. Но лишь часть. Ибо само существо его жаждало поделиться радостью не с громкогласыми приятелями, а с любимой женой. Которая, увы, именно из-за его нерасторопности до сих пор оставалась недвижима и скована проклятием. Вызванным его же, Синдбада, глупостью.

Именно это воспоминание сковывало Синдбада, именно эта мысль не давала ему уснуть, именно она требовала: «Делай что-то, не медли!..»

Но дни проходили за днями, повторялся ритуал смены караула, как повторялись и сами дни – от восхода до заката.

«Должно быть, – думал уже Синдбад, – это и есть моя судьба. А проклятие было лишь ухмылкой фортуны, отправившей меня сюда, к высоким палисандровым дверям главного церемониального зала…»

Быть может, в чем-то Синдбад и был прав. Но если уж фортуна и решает кому-то улыбаться, то делает сие не единожды.

Ибо в тот же день вечером прослышал Синдбад о том, что готовится поход за чудесами, желание обладать которыми с некоторых пор не дает уснуть самому халифу.

– Это мой шанс, – пробормотал бывший кузнец, вызвав недовольный взгляд разводящего стражи.

Юноша уже готов был бежать с поста, броситься к ногам халифа и молить его отпустить в этот поход, но сделать этого не успел: тот самый, разводящий стражи, суровый воин, бившийся рядом с Синдбадом у границы, вечером сказал: