Эротические страницы из жизни Фролова (СИ)

А Катька, освободив ноги от трусиков, повернулась на сто восемьдесят и прижалась к нему теперь спиной, подхватив обе его руки своими и примостив их у себя на голой груди, подначивая своими пальчиками посмелее разглаживать и мять упругие сферы и напрягшиеся соски; нет, левую она тут же переместила к себе на живот, поближе к лону, так, чтобы он касался пальцами ее волос…

Витька стоял прямо перед ними, а она как бы и не замечала его, запрокинувшись затылком к Викторовому плечу.

‒ А теперь ты немножко посиди, ‒ наконец произнесла она, все еще с закрытыми глазами.

И тут же добавила, подняв голову и открыв веки:

‒ Вон там, в кресле, возле Иринки. И не рыпайся.

Она сказала это строгим, не терпящим возражений голосом, с исподлобья глядя ему в глаза. Витька подчинился, отошел и сел туда, куда она ему указала.

Чертеныш. Да она же над ним просто измывается!

Черт-те что и сбоку я…

Виктору вдруг стало совсем неловко. Неловко именно перед Витькой. Украдкой глянул в его сторону. Увидел, как Ирина протягивает Витьке руку, ‒ она сидела в другом кресле, чуть ближе к дивану, ‒ но не сразу понял значения этого движения, а когда понял, ни с того, ни с сего изумился… Она подавала ему очки!!!

‒ Ну же… ласкай меня, ‒ почти беззвучно прошептала Катька, ‒ ну пожалуйста… ниже руку… ну давай…

И он почему-то послушался ее.

В ответ на его скользящее движение вниз она податливо отвела левую ногу и слегка переместилась попкой на его левое бедро, даже слегка развернулась к сидящим, чтобы оттуда было видно, как он опускается пальцами в ямку, и гладит ее края, и разглаживает волосинки, и как его палец проникает в отверстие, выходит и снова проникает, и снова выходит, а потом движется еще дальше, между ягодиц, и как он широко охватывает ладонью всю промежность и ласково мнет ее между пальцами, а правой рукой так же ласково мнет ее грудь, будто хочет как можно бережнее выдавить что-то из ее соска. А у Катьки руки застыли в полусогнутом положении, и ладони на них висят замершие, и тишина вокруг такая, что по всей комнате слышен скрип волосинок у нее на лобке…

Он не стал больше смотреть в сторону кресел. И не посмотрит больше. Он уже завелся. И как бы забылся.

Он будет играть с Катькой в ее игру…

А та уже повернулась к нему лицом и стала расстегивать ремень на брюках. Глаза у нее заволоклись каким-то сизым туманом, но от этого ее взгляд, который она то и дело поднимала вверх к его глазам, вовсе не казался мутным, совсем наоборот, кристально чистым и ясным, ‒ как луч солнца, пробивающийся сквозь грозовые тучи…

Он снял с себя футболку, пока Катька стягивала с него джинсы вместе с плавками.

Его ноган торчал, и она хотела было приблизиться к нему ртом, но как бы спохватилась, во-время оценив, что это будет уже перебор, высоко поднялась на цыпочки и навесилась на него промежностью, а ему пришлось для этого согнуть колени между ее ног, и даже слегка приподнимать, ведь она была почти на голову ниже. Они стали то нежно, то жарко целовать друг друга, рот в рот, язык в язык, своею грудью он переминал ее груди из стороны в сторону, а руки положил на ягодицы, то прижимая их к себе, то поднимая, то раздвигая в стороны… а она цеплялась за его шею, подтягиваясь и зависая… Потом он снова просунул руку в межъягодичную щель и дальше, дальше, почти до самого лобка, вернулся к ее лепесткам и начал теребить их и оттягивать вниз, а она специально расставила ноги так широко, чтобы они все это видели… Потом просунул средний палец во влагалище, оно было уже совсем мокрым, и он вставил туда и указательный, а большим надавил на отверстие ануса так, что тот сразу раскрылся и пропустил его, ‒ там уже все вокруг было влажным и скользким.

Она так глубоко задышала, что шум ее дыхания перекрыл не только все звуки, но и свет в комнате…

А глаза ее чуть ли не кричали в его глаза: да, да, сделай со мной что-нибудь дикое, самое-самое, хоть разорви меня на части… только так, чтобы он все видел.

Он так и подхватил ее, словно ребеночка, ‒ сзади между ног за лобок правой рукой, а под грудь левой, обхватив при этом своей пятерней ее правую грудку, приподнял над полом, ‒ она при этом смешно согнула коленки, ‒ и в таком раскоряченном виде пронес ее к дивану и установил там в этом же положении. Она ничему не противилась, пыталась предугадать его намерения и делала все так, как угадывала.

Сам он забрался к ней сзади, она сначала выставилась к нему попой, словно свечка, изогнувши спину крутой дугой, но он стал на колени и она, не разгибая спины, развела подальше коленки, чтобы ее входное отверстие опустилось пониже и установилось напротив его ногана.

Все это время она то и дело стреляла глазами в своего друга, окаменело застывшего в кресле, а когда умостилась, уперев правую щеку в диван, уже больше не спускала с него своего взгляда, будто делала все это только ради него. И на своем лице не скрывала ни единого ощущения, испытываемого ею в каждый момент времени.

Ей было, что испытывать.

Он вошел в нее медленно, понимая, что ей больно принимать в себя такое дышло, распирающее ее отверстие во все стороны, увлекающее за собою внутрь все, чем она богата в своей миниатюрной расщелинке. Ее глаза, как и в первый раз, округлились, зубы вцепились в простыню, она вся напряглась и оставалась такой, пока он не вошел полностью… А через несколько движений уже лукаво улыбалась в сторону кресла: видишь, ты все видишь?

Ей хотелось показать все, он почувствовал это и встроился в ее игру… Натягивал ее за волосы так, что она изгибалась всем телом, растягивая свою шею и храпя, словно кобылка под конем… Поднимал ее к себе за грудки, сладко целуя поворачивающиеся к нему раскрытые губы и теребя пальцами то место, где пряталась ее набухшая почка… Поворачивал ее на бок… Растягивал ей ноги чуть ли не до "шпагата"… Заворачивал их чуть ли не за спину… Ставил ее на шею почти вертикально… И долбил, долбил… А она ничего не стеснялась, всем своим видом показывая, как изнемогает от наслаждения под чужим жеребцом, как ловко и похотливо умеет ему подставиться. А потом он пустил ее на себя, и она с восторгом демонстрировала, как насаживается на кол, на все его длину, на всю свою глубину… И ничуть не высыхала, наоборот, становилась все мокрее и мокрее… И дышала, как в сумасшедшем бегу… И стонала, визжала, охала и ихала… и ходила ходуном… и раскачивалась, как маятник…

А когда, наконец, оказалась под ним в самой естественной позе, вдруг закричала:

‒ Мне, мне, в меня, слышишь, в меня выливай… Ирочка, ‒ теперь уже почти завизжала, ‒ скажи ему, пусть в меня, в меня!..

И тут же сама задергалась животом, пошла волнами сверху вниз, почти точно так, как Иринка, и влагалищем запульсировала почти точно так, и он ей начал лить точно так, как льет Иринке, и Иринка это видела, и видел это Катькин дружок, но они оба сидели в своих креслах с полуоткрытыми ртами, словно заколдованные…

‒ Я кончила… ‒ громко выдохнула, наконец, Катька, разбросала руки по сторонам и уронила усталые ноги на простынь.

Под нею засерело огромное мокрое пятно…

Виктор привстал и завалился обессиленный под стенку.

Только после этого Катькин друг Витя сделал попытку встать зачем-то с кресла, у него это плохо получилось, с носа слетели на пол его очки, он упал на одно колено, опустил и второе, подполз к Иринке и зарылся головой в ее юбке, будто хотел расплакаться.

‒ Ты разрешишь ему, Ира? ‒ вдруг как-то совсем спокойно, как-то совсем обыденно спросила Катька, не меняя положения, а только повернув в их сторону свой взгляд.

‒ Разрешит, ‒ подал свой голос с дальнего края дивана Виктор.

Катька повернула голову на голос и тихо-тихо шепнула: "Там простынка свежая, за спинкой. Мы эту совсем испортили. И дай я тебя оботру, какой ты тоже мокрый".

Использованную простыню она скомкала и сунула себе между ног.

Они встали и отошли к своим местам за столом, освобождая декорацию. Катька передвигалась с зажатой между ног простыней, с нее все еще текло, и когда села, подложила ее комком под себя. Залпом выпили по стакану воды.