Греческая смоковница (Ягода созрела)

— Ну и что? — спросила Патриция. — Мне нужна любовь. В любом виде!

— Так если ты думаешь, что у тебя с Айменгой будет любовь — иди к ней. Зачем ты пошла за мной?

— А почему нет? Я бы пошла и с тобой, Бернард, но тебя, кажется, это не очень интересует.

— Тебе так кажется? — Он взял ее за руку и повел в павильон для съемок, сейчас погруженный в кромешную темноту.

Остановился, обнял ее и поцеловал. Поцеловал нежно, не стараясь высосать из нее все и не кусая больно губы. Рука его волнующе пробежала по ее спине.

Том открыл Патриции вкус к любви. Сейчас она старалась забыть Тома и внушила себе, что ей очень нравится ласка фотографа.

Белокурый фотограф, прекрасно ориентируясь в темноте, подвел девушку к кожаной тахте, уложил. Лаская ее грудь, левой рукой стал расстегивать пуговицы на ширинке ее шорт. Не очень ловко, впрочем. Наконец справился с поставленной задачей, склонился над ее животом и начал стаскивать шорты.

Она чуть приподнялась, чтобы ему это удалось и, стараясь завести его и себя, застонала.

Он выпрямился и снял брюки. Лег на нее. Патриция обняла его двумя руками и потянулась к нему губами. Он ласкал ее, она стонала с закрытыми глазами, думая про себя когда же он овладеет ею, и не зная хочет ли она этого на самом деле или ей только кажется, что хочет.

Он протянул руку с тахты куда-то вбок и нащупал пульт на длинном тонком шнуре. Нажал на кнопку и все помещение наполнили блики световспышек и щелканье расставленных вокруг тахты на треногах фотоаппаратов.

— Что?! — встрепенулась Патриция и попыталась вырваться. — Что ты делаешь?

И тут он вошел в нее, она ощутила живую, горячую плоть в себе. Ей стало мерзко, противно и страшно — яркие, слепящие вспышки выводили ее из себя.

Она стала бить его кулачками в грудь, стараясь освободиться от его объятий.

— Хорошо, хорошо! — воскликнул он. — Давай еще! Прекрасно! — Он не переставая, в такт движению, нажимал на кнопку к которой были присоединены все вспышки и фотоаппараты.

— Прекрати! Перестань! — кричала Патриция, в тщетных попытках освободиться.

Движения его были грубы, сильны и резки. Он не прекращал садистских перемигиваний вспышек.

Он обжег внутренности Патриции горячим извержением и расхохотался, словно восставший из ада Люцифер.

Так мерзко Патриции еще не было никогда.

Он растянулся на тахте рядом с ней, она почувствовав, что ее больше не сдерживают мускулистые руки, слетела с холодной кожи тахты. Слезы отвращения текли из глаз, размывая косметику. Она судорожно запахнула блузку и нашарила в темноте шорты. Она могла бы уйти и без шорт, но не желала оставлять ему на память подобные презенты.

Он ни сделал ни малейшего движения, чтобы остановить ее.

Патриция задержалась в доме фотографа еще на одну минуту, чтобы забежать в гримерную и забрать сумку.

Долго шла в темноте по высокой траве, по луне ориентируясь, где может проходить дорога в город. Наконец нашла ее и побрела по асфальту. Прошла около километра, ее шатало от усталости и отвращения. Том себе никогда ничего подобного не позволил бы. Она свернула с дороги, нащупала в сумке джинсы, переоделась, завернулась в куртку и легла на мягкую траву около раскидистого кустарника.

Карьера фотомодели для Патриции завершилась, едва начавшись.

Проснулась Патриция поздно и лишь к полудню добралась до Саламина.

Лелея надежду прошла к знакомому пирсу.

Яхты Тома не было. На ее месте стоял старый пошарпанный катер.

Патриция позавтракала на скорую руку в маленьком кафетерии и стала планомерно обходить все причалы. Безрезультатно. То есть отрицательный результат — тоже результат. Больше ей здесь делать было нечего.

На борту скоростного катера, мчавшегося к Пирею по зеленоватым волнам залива, Патриция достала свой магнитофон, на котором запечетлевалась история ее одиссеи. Или история поисков любви. Находок и утрат, курьезов и ударов.

Ветер развевал ее красивые темные волосы, но она не отворачивалась, смотрела неприятностям в лицо.

— Гнусь какая! Извращенец — может, только когда вокруг вспышки! — сказала она в магнитофон со встроенным микрофоном. — Том был — настоящий! А этот — черте что… Том, зачем ты уехал от меня? Ты единственный, с кем мне было хорошо. Зачем ты сделал такую глупость? Наверное, я тоже тебе помогла в этом. Почему бы мне не бросить всю эту ерунду и не вернуться к тебе? Но нельзя же быть столь малодушной! Нужно попытаться еще один раз найти кого-нибудь такого же достойного. Или забыть все в суете путешествий.

Глава восьмая

Босиком, в коротких шортах и огромной не по размеру, белой капроновой куртке, Патриция прошла по газону перед большим шикарным отелем. На флагштоке у помпезного входа развевался греческий национальный флаг — белый крест в голубом квадрате на бело-голубом же полосатом поле.

Толстый пожилой швейцар, открыл ей стеклянную дверь. Она, даже не удостоив его взглядом, небрежно бросила:

— Интурист.

Гордо прошествовала по выложенному большими плитами под мрамор полу прямо к длинной стойке портье. Бросила у стойки свою огромную сумку, сверху положила маленькую сумочку и навалилась на стойку, устало улыбаясь.

— Доброе утро, — сказала она хорошо одетому черноволосому мужчине лет пятидесяти. — Мне нужна комната с видом на море и с большой ванной. Или большой номер люкс.

Мужчина за стойкой скептически оглядел ее дорожный вид, решая как-бы повежливее, побыстрее и без нервотрепки послать ее куда-нибудь подальше от отеля.

По его взгляду Патриция все поняла. Она нагнулась, взяла сумочку, раскрыла ее, показывая солидную пачку денег.

— Это вам что-нибудь говорит? — спросила она.

Портье сразу расцвел в профессионально-доброжелательной улыбке.

— Мне лично — очень многое, — сказал он, протянул руку и взял ключ с большим деревянным брелком, на котором были медные цифры номера. Он подал его Патриции. — Я пошлю ваш багаж наверх немедленно.

— Чего беспокоиться, у меня всего одна сумка. — Патриция привычным жестом вскинула коричневую сумку на спину и пошла к лестнице.

Куртка ее была длинная, аж до колен, а кроссовки болтались на шнурках на другом плече, ноги до колен были в дорожной грязи.

— Ох, уж эта молодежь, — проворчал портье. У него самого подрастала дочка и он не хотел, чтобы она вот так шлялась, словно перекати-поле без всякой цели по городам и весям, проматывая отцовские сбережения.

Патриция поднялась по широкой, застеленной ворсистым ковром лестнице на четвертый этаж и прошла в свой номер.

Вид из окон был действительно на море, две комнаты, большая кровать, ночник, приемник около кровати. Патриция прошла на середину номера и скинула куртку. Стащила с облегчением пропотелую полосатую футболку и так же бросила на пол. Заметила рядом с дверью кнопку, рядом с ней табличку «вызов горничной». Подошла и нажала. Потянулась сладко, достала сигареты, закурила.

Надо дать себе отдых, решила она. Вымыться, выспаться, хорошо и вкусно поесть, подумать в одиночестве о своем дальнейшем поведении…

Патриция подошла и еще раз нажала кнопку вызова.

Собственно, пора решаться на какие-то определенные действия. Опять подставляться какому-нибудь мужлану, который использует тебя, как используют, скажем, туалетную бумагу… бр-р. С нее довольно экспериментов. Значит, либо лететь в Мюнхен и продолжать учебу, что в общем-то не так уж и плохо и рано или поздно все равно вернуться придется. Либо найти Тома — единственного мужчину, который был близок, с которым ей было хорошо и в постели и за разговором. Который не рассматривал ее исключительно как станок для удовлетворения своих сексуальных потребностей.

Но Том хочет обладать эксклюзивными правами на нее, а она любит свободу, как вольная птица — небо. Но почему бы и нет в конце концов? Ведь он может дать ей все, что ей надо — любовь…