Грех матушки Марии (СИ)

- Мой кон! – обрадовался белоголовый шустрый Васятка, средний из сыновей. Синими глазами он походил на батюшку, а  расторопностью да бедовостью на матушку. Примерившись, он сверху залепил битой по острому концу чижа, и тот взвился так, что все задрали головы.

- Ох, тудыть твою! – охнул Петька.

Чиж, крутясь в воздухе, как юла, полетел сперва вдоль забора, а потом как-то резко – точно, что чиж - юркнул вниз, за забор, в крапиву.

- Лезь, Петька! – захохотал Васятка. – Считай шаги.

- Больно надо, - хитрому Петьке играть уже надоело. – Ты запулил в крапиву, ты и лезь... Как я буду шаги мерить через забор-то?

-  Лезь, лезь, тащи чижа. А не то будешь кол из земли тащить. Хитрый ты, Петька!.. Я вон в овраге вчерась лазал, в осоке да в тине – и ничего, не отказывался.

Петька Дёмин и вправду был хитрым мальчишкой, весь в отца, всё старался вывернуть себе на пользу, а братьев обмануть.

- Подумаешь, в воду... Вода не крапива!

Нехотя подойдя к забору, он поплевал на руки, подтянулся и уселся на краю. Снизу, с той стороны, к нему тянулись зелёные, выше роста, стебли крапивы. Прыгать туда не хотелось, и Петька стал глазеть по сторонам...

- А вона ваша мамка с батюшкой, - углядел Петька и спрыгнул обратно. – Кажись, в баню пошли... Айда в окошко смотреть?

- Зачем это? – удивился Гришаня.

- А я по субботам завсегда хожу глядеть, как тятька с мамкой в бане парятся... Голые, смехота!.. А то ещё тятька мамку на полке голую разложит, сперва веником отхлещет, а потом как взначнёт еть!..

- Еть?.. Как это? – заинтересовался шустрый Васятка, который слово это уже слыхал, но не придавал ему какого-то смысла.

- Неча болтать, коли не знаешь, - усмехнулся старший Гришаня. – Не вашего это ума...

- Как еть, Петька?.. Расскажи, - приставал любопытный Васятка. Он никак не думал, что «еть» нужно в бане.

- Да вот так! - хохотал Петька, который, оказалось, уже знал все взрослые тайны. – Положил он мамку на живот, пару как поддал, и давай её веником хлестать!.. И по спине, и по заднице - по всему... Мамка лежит, вся красна стала, а у тятьки уже висит!.. – Петька округлил глаза и показал рукой. - Чуть не до скамейки...

- Чего висит-то? – неугомонный Васятка хотел понять всё.

- Чего висит? – как эхо повторил белокурый ангелочек Прошка. Хладнокровный Гришаня понимающе хмыкнул.

- Чего-чего?.. Вот обалдуи поповские, – веселился Петька, чувствуя своё превосходство. - Х...ще висит!.. Писюны-то у вас есть, чудики?

- А, есть... – отозвался Васятка. – А я думал... Ну, и дальше что?

- Ну вот, - округляя глаза, заговорил Петька. – Висит он, значит, у тятьки-то, а он его в руку вот так взял, зажал, да на мамку и сел верхом, прям ей на задницу... Она ничего, молчит... А он его мамке ка-ак всунет!.. да как начнёт еть! – и Петька задвигал бёдрами.

-  Врёшь! – усомнился Гришаня. – И ты видал?!

- Да провалиться мне!.. Сто раз видал... Да сами вон идите поглядите, – он мотнул головой на ихнее подворье, - кто вам не велит?

Братья переглянулись.

- Ну, пошли, что ли, глянем? – спросил любопытный Васятка, смотря на старшего брата. Тот почесал в затылке...

- Грех это, наверное...

- Да мы чуток!.. - прыгал Васятка. – Мамку голу поглядеть охота.

- Ещё бы! – загорелся Петька. – У вашей мамки жопа-то!.. – он развёл руки на всю ширину и тут же, приплясывая, завёл срамную частушку:

- Расскажи-ка, тятя, мне,

Куда ездят на коне

Голышом да без узды -

Далеко ли до пя-яязды-ы?

- Тихо ты, охальник!.. – строго прикрикнул Гришаня, которому тоже хотелось взглянуть на это чудо. – Тятя, ежели узнает... не знаю, что и сделат с вами. ...Ладно, пошли.

И братья, а вслед за ними и Петька, гуськом зашли в калитку и вдоль база со скотиной, тихо и пригибаясь, стали пробираться к баньке.

Банька у отца Феофана была добротная, ещё почти новая, жёлтевшая свежими брёвнами в закатном солнце. Небольшое единственное окошко её было обращено на огороды...

*     *     *

- Хорошо банька протопилась, - благостно говорила матушка, войдя в предбанник и раскладывая на скамье чистое бельё, полотенца и простыни. – Жар какой! И березовым духом пахнет... Чисто в раю.

- Ну, ты молодец у меня, Мария, - подобрел и отец Феофан. – И обед сварила, и баньку протопила. Хозяюшка моя!.. – он ласково огладил её рукой, и матушка вспыхнула от радости. Батюшку своего она любила с большой страстью.

- Разоблачайся, батюшка... Сейчас в первую голову тебя попарю. Не на шутку пропарю - держись!.. – смеялась матушка. – А опосля уж ты меня... Да снимай ты с себя всё – чего тут стыдиться-то?.. Ты, миленький, в бане али где?

Отец Феофан стянул сапоги, портки, смущаясь, снял исподнее и встал во весь рост.

Худое белое тело с длинной чёрною бородою, похожее на иконные образы святых, предстало перед матушкой. Длинный белый уд свисал внизу из чёрных зарослей. И только глаза были не строгие, как на иконах, а смотрели смущённо, ласково. «Миленьки мой! – затопило её нежностью. – Тонкий-то весь какой, любый...» Ей захотелось обнять батюшку, даже не руками, а всем своим широким большим телом, вобрать его в себя, укутать...

- Иди, батюшка, поддай парку... Сейчас вот разденусь, да и начну тебя парить, - матушка со спокойным достоинством принялась раздеваться, искоса поглядывая на батюшку, проверяя, смотрит ли он, нравится ли она ему. - Да поддай-то не водой!.. Ты кваску плесни, Николаша. Хлебный дух будет добрый!..

Когда большое белое тело матушки Марии протиснулось в узкие двери парной, батюшка уже лежал на полке, приготовившись.

Матушка первым делом ещё плеснула на камни, разложенные на печи. Раскалённые камни зашипели, заполняя баньку белым душистым паром. Затем она склонилась к бочонку, где размокали берёзовые веники, и принялась перебирать их.

Лежа ничком и положив голову на бок, батюшка не мог оторвать глаз от повисших матушкиных пудовых грудей с длинными, как берёзовые почки, сосками, да выпуклого необъятного зада, видеть который воочию ему приходилось совсем редко. Выше зад этот переходил в сужающуюся талию - такую тонкую, что было удивительно, как на ней крепится такое тело. Живот её был совсем не большой, как следовало бы ожидать при таком могучем теле, а напротив, плоский, втянутый, украшенный глубоким пупком в центре; внизу его приятно кустились пшеничного цвета заросли. Мощное бедро переходило в совсем не мощную, а скорее изящную гладкую голень и правильной формы ступню. «Наяда, - думал батюшка, мысленно крестясь и млея от горячего пара. – Соблазн бесовский... Не устою, Господи!..»

Матушка с распаренными вениками в обеих руках подошла к полку, где возлежало худое белесое тело, и слегка прошлась по нему густыми ветками, разогревая. Потом подняла веники кверху, собрала ими горячего пару, который клубился под потолком, да опять приложилась... Когда кожа батюшки попривыкла, Мария начала парить. Сперва с обеих рук, несильными шлепками она работала долго, пока батюшкино тело киселём не растёклось по полку. Потом, разогрев веник посильнее, пошла парить с плеча, хлёстко да сильно. Когда задняя часть батюшки стала совсем красной, матушка велела ему перевернуться.

Он лёг на спину, задрав кверху чёрную бороду, и опасливо прикрылся внизу ладошкой.

- Да небось, не попаду!.. А то давай уд твой распарю, – весело нараспев говорила матушка, проходясь по батюшкиному телу от шеи до самых ступней горячим веником. – Раскраснеется он, да разбухнет... Да силой нальётся! А нам, бабам, того и надобно.

Похохатывая, матушка принялась обрабатывать его худую грудь с выступающими рёбрами и длинные мосластые ноги...

Потом распаренный и красный как рак, батюшка, ухая, окунался с головой в бочку, а матушка, постелив свежее рядно да хлебнув холодного кваску в предбаннике, укладывалась на полок.

 После холодной бочки, чувствуя себя заново на свет народившимся, батюшка выбрал веник погуще, поднялся на ступеньку, да так и застыл...