Моника Лербье

— Он очень расстроен, он скоро приедет, — были первые слова г-жи Лербье после утреннего поцелуя.

Рано утром она позвонила Виньерэ, сообщая о последствиях его вчерашнего «подвига». Дала знать также своему мужу на завод, где у него была маленькая комнатка и куда он уехал ночевать после ужина. Г-н Лербье поднял страшный шум. Главное, чтобы Моника решительно ничего не предпринимала! Пусть сперва поговорит с ним!

Г-н Лербье, озабоченный материальной стороной будущего, думал о нем больше, чем о горе своей дочери.

— Как ты себя мучаешь, детка. Он не прав, конечно… Но, говорят, что у этой женщины ужасный характер. Она требовала за молчание огромную сумму. Настоящий шантаж. Отсюда и этот ужин. Вот, по крайней мере, все, что Люсьен рассказал мне по телефону. Нужно было убедить ее…

— Нет, нужно было иметь смелость сознаться мне во всем откровенно, прежде чем…

Она колебалась. Зачем открывать до дна свое горе?.. Никогда мать не поймет, по каким трогательным побуждениям она отдалась Люсьену до брака. Неосторожность, да, но за нее только она и ответственна, потому что только она одна была жертвой.

— Не думай, что я страдаю от ревности. Я не ревную, я просто не люблю его больше!

— Значит, никогда и не любила?

Г-жа Лербье посмотрела на дочь уверенно-назидательным взглядом, надеясь, что при таком положении вещей не все еще потеряно.

Если дело не в любви, то ведь не разрывают же официальные помолвки из одного самолюбия.

— Только человек, который никогда не любил, может думать, что чувство гаснет, как спичка, при первой измене.

— Ты ошибаешься, мама. Я страдаю как раз потому, что отдала Люсьену такую большую и доверчивую любовь, о какой ты и понятия не имеешь.

— В таком случае, когда этот обман разъяснится, я надеюсь, что…

— Нет, мама, кончено. Ничего уже нельзя поправить!

— Почему? Потому что твой жених солгал? Но если это было для того, чтобы избавить тебя от ненужных неприятностей? И не произойди этой случайности, разве какое-нибудь огорчение коснулось бы тебя? Ты его упрекаешь в том, что, может быть, было с его стороны лишь проявлением нежного внимания. Поступок, который доказывает его заботу о твоем покое больше, чем о своем собственном.

— Ты не понимаешь, — вздохнула Моника с горькой печалью, — для тебя ложь Люсьена — ничто. По-твоему — это хороший, почти благородный поступок. Для меня — это непростительный обман. Хуже всякого мошенничества. Убийство!.. Убийство моей любви, крушение всего того, что я вложила в нее чистого, пылкого, благородного. Ты не понимаешь? Нет? Но между твоим пониманием слов и моим — китайская стена. Мы жили все время бок о бок, а теперь я просыпаюсь за тысячу верст от вас… Знай же это, так как наш спор идет о моей жизни, а не о твоей.

— Ты страдаешь и потому преувеличиваешь.

— Я еще не сказала тебе всего…

Г-жа Лербье пожала плечами.

— Во всяком случае ты преувеличиваешь необдуманный шаг Люсьена. Поверь мне, если бы все женщины подходили к замужеству с такой непримиримостью, как ты, то совсем не было бы помолвок. Тогда не хватало бы бланков для регистрации разводов. Ни одна свадьба, поверь мне, дитя мое, не состоялась бы. Нужно судить о вещах трезво и иметь хоть немного здравого смысла. Да, романтизм, комедия Мюссе «О чем мечтают молодые девушки…» А ты говоришь, что ты просыпаешься для новой жизни… Ну что ты! Открой глаза, посмотри вокруг себя, будь современной!

— Мечты Жинетты и Мишель — не мои мечты.

— Мечта всех молодых девушек — замужество. Союз по любви, но без долговых обязательств. И брак есть то, что он есть. Ты думаешь одним взмахом переделать все общество.

— Нет, конечно. Точно так же и ты не должна заставлять меня видеть в замужестве что-либо иное, кроме стремления к абсолютной близости, к полному, неограниченному слиянию. Брак без любви для меня лишь один из видов проституции. Я больше не люблю Люсьена и замуж за него никогда не выйду.

Г-жа Лербье сделала круглые глаза.

— Вот как?..

— Да, как только примешивается расчет, брак превращается в поиск обоюдных выгод. Взаимный контракт купли и продажи. Проституция, говорю тебе, только проституция!

Вдруг Моника вспомнила незнакомца — перед глазами встала комната отеля, час забвения — и она покраснела до самой шеи. Но гордая уверенность в своей правоте заставила ее отвергнуть всякую аналогию этого поступка с тем, что она клеймила как позор, и Моника возбужденно продолжала говорить:

— Все благословения нунциев и папы не помешают маркизу д'Энтрайгу, женившись на миллионах Мишель, быть тем, что Понетта сказала про Меркера, и тем, что мы думаем о Бардино… И Жинетта при своей ловкости отлично удит рыбку в мутной воде, охотясь за мужьями.

У г-жи Лербье от этих слов перехватило дыхание. Она их слушала как раскаты грома. Но быстро оправившись, она непринужденно заговорила.

— Уму непостижимо! Ах! Твоя тетя и ты, вы два сапога — пара. Я узнаю все те нелепости, которыми она набила твою голову…

— А если бы ты воспитала меня сама?..

— Я всегда жалела, что не могла заниматься твоим воспитанием. Твое здоровье…

— Или твои приличия?

— Вот моя награда!.. Девушка, годная для Шарантона, с такими революционными принципами. Понимаешь ли ты, что попираешь все социальные основы? Но с твоей правдой — если уж кроме своей ни с какой другой ты не считаешься — не только что замужество, сама жизнь невозможна! Вернемся к действительности. Немного терпимости, больше широты взглядов…

Моника взглянула на мать. Привычная почва ускользала из-под ее ног, как трясина. Она старалась удержаться, но только глубже утопала. Она стремилась уцепиться хотя бы за образ той, что и после Гиера носила в сердце, несмотря на легкие разногласия со своей воспитательницей. И она вскрикнула, как бы призывая на помощь тетю Сильвестру.

— Но ты, мама, ведь ты же любила отца? Вы поженились в бедности, и только потом, благодаря его изобретениям, фабрика пошла в гору. Ты не можешь думать иначе, чем я. Ты презираешь Понетту, несмотря на ее богатство и знаменитый салон, и ведь ты, конечно, не восхищаешься старухой Жакэ? Ты же не питаешь уважения к Елене Сюз, которая отдалась старику — грязному бандиту, каковым был ее экс-супруг, лишь для того, чтобы сменить при разводе свой девический ярлык на этикетку дамы? Все эти примеры я привожу наудачу, но их сотни. Ты ведь не поступала так, как они? Ты их не оправдываешь?

Г-жа Лербье ответила уклончиво.

— Ты всегда впадаешь в крайности. Конечно, я не ставлю наших знакомых тебе в пример как святых. Но что же ты хочешь? Когда живешь в свете — а мы не только в нем живем, но и им живем, — то поневоле приходится мириться… Конечно, не с пороками, но с некоторыми неизбежными обычаями. Это так. И мы ничего не можем изменить. Ах, если бы ты имела мой опыт, ты сама увидела бы, что многие поступки, кажущиеся тебе теперь непонятными и даже возмутительными, имеют свои смягчающие обстоятельства, свои извинения, свою роковую неизбежность. Ну-ну, все еще может устроиться между тобою и Люсьеном.

— Откажись от этой надежды. Есть вещи, с которыми ты никогда не заставишь меня согласиться, — ложь между существами, любящими друг друга. Я никогда не лгала Люсьену и имела право ждать от него того же.

Г-жа Лербье улыбнулась с видом превосходства.

— Право! Право женщины! Старая песня… Тетя Сильвестра, г-жа Амбра… Но, дитя мое, есть случаи, когда ложь делается долгом. Не смотри на меня так! У тебя вчерашние глаза. Ты меня пугаешь опять.

— Ложь — долг?

— Успокойся.

— Нет и нет. Долг, мама, — это говорить правду. И так как я собираюсь по приходе Люсьена сказать ему всю правду, то знай ее и ты. И сейчас же. Ничто больше не может устроиться, ничто. Потому что вчера вечером, расставшись с тобой, я отдалась, понимаешь, отдалась мужчине.

— О-о!..

Гроза разразилась. Г-жа Лербье, сраженная, смотрела на свою дочь с содроганием. И, вдруг выйдя из себя, угрожающе закричала:

— Ты это сделала? Ты это сделала? Ты?..