Долгий сон

— М-м-м…

Вскинутая голова, вскинутые бедра. Упавшее на руки лицо. Упавшие к кровати бедра и грудной, медленный, прижатый к простыням стон «м-м-м…» с медленным, прижатым к простыням, движением ног: в стороны… шире… еще шире…

Вскинутая голова, откровенный стон-просьба, зажмуренные глаза и приоткрытые губы. Губы с губами. Его руки на горячих бедрах. Дрожь ожидания. И сладкая судорога, от которой теплеет снег, и замертво остывают угольки костров.

Закрытые глаза. Отвернула лицо, тяжело дышит, расслабленно впивая секунды и вечности накатившего счастья. Облизнув припухшие и внезапно пересохшие губы, не слыша своего голоса и еще покачиваясь на горячей-горячей волне, шепчет:

— Спинку…

Но не розги, а ладонь скользит по спине, по плечам:

— Дайчонок, девочка моя… хватит… ну все, все… хватит…

Полминутки длиной в вечность. И совсем по-другому, стыдливо звучащий и торопливый шепот:

— Я сейчас все уберу… приберу… Отнесите ей еще журнал… в сумке… лежит…

Не отпускает ладонь. Гладит плечи и волосы. Касается стонущих бедер. Успокаивает. Прощает и любит. Охраняет…

И отпускает. Потому что снова может вскинуться в порыве бесстыдного и желанного наката тугое тело, и тогда обиженными слезами брызнет отказ от новых розог, новой боли, нового прощения и послушания…

Сначала в коридоре показался край казенного белого халатика, небрежно накинутого на плечи поверх платья. Потом сама Данка и следом за ней — похудевшая сумка. У стола дежурной медсестры с молчаливым вызовом поправила прическу, еще раз одернула платье и деловито отчеканила:

— Я в пятницу приду. В тихий час. У меня будет готова новая передача.

2005 г.

Эксперт

…Данка добросовестно проводила Владимира Дмитриевича к приехавшей за ним машине, торопливо чмокнула, деловито поправила лацкан пиджака и, старательно кивая, выслушала последние наставления: по городу слишком уж активно не шарахаться, запоминать обратную дорогу, всякой ерунды не накупать, вести себя хорошо и сотовый не выключать.

Целый час она вовсю вела себя хорошо: как «Отче наш» запомнила дорогу от гостинцы к метро, поводила пальцем по схеме в вестибюле станции, в каком-то длиннющем подземном переходе удержалась от соблазна накупить всякой ерунды, ну разве что совсем-совсем немножко… Выбравшись наружу, ответила на контрольный звонок и гордо доложила, что нигде не потерялась, все хорошо и вообще — таких паиньков, как она, свет еще не видывал.

Скользнув взглядом по батарее всяких пирожково-булочных фургончиков, с превосходством фыркнула: до настоящих пирожков вам всем как до Москвы раком, хоть вы и в Москве. Углядела какое-то невероятно раскрашенное мороженое, решила, что это не такая уж и ерунда, купила, прошуршала оберткой и уперлась взглядом в желтую стрелку с надписью «Секс-шоп».

Вау… Ух ты… Покраснела, незаметно обернулась по сторонам. Потом огляделась еще раза два: странно, никто не падал в обморок, никто не ломился по стрелке и вообще всем было глубоко по фигу, что она вроде бы как от нечего делать пошла за угол, украшенный желтой табличкой. Позицию у входа заняла лениво-привычную: ну что мы, секс-шопов не видали? Тоже мне, универсам с дефицитом… Вот стою, долизываю мороженку и вообще не собираюсь туда даже поворачиваться! Тем более заходить. Как вон та парочка: крупный грузный дядька, подслеповато поправляющий толстые очки, и молодая женщина при нем. Или он при ней? Нет, она при нем — дверь ему открыла, вперед пропустила… И даже не краснеют, по сторонам не смотрят. А я чем хуже? Мороженка кончилась, цивилизованно ее в ящичек — и следом за парочкой, в дверь с блестящезадой красоткой на плакате. Растопырилась тут… Нас если вот так маслом натереть, не хуже сверкать будем… И покруглей будем, где надо.

Недовольно поморщилась от звякнувшего колокольчика, на звон обернулась и продавщица, чуть постарше ее самой, и парочка. И тут же вернулись к своим делам, разглядывая что-то в коробке, выложенной на прилавок. А Данка состряпала каменно-равнодушное выражение и, не забывая слегка презрительно топырить нижнюю губу, изучила прилавки и витрины.

Ничего особо волнительного, понятное дело, не обнаружила. Еще раз огляделась и замерла: ой какая классная плеточка! Полоски широкие, хвостов много, рукоятка вон как любовно сделана… И даже на вид мягкая, такой можно не только спинку, но и… Покраснела как алая коробка, в которой уютно лежала плетка, и натолкнулась глазами на то, что изучала вошедшая впереди парочка. Мужчина держал в руках плетку, почти такую же — но с куда более длинными хвостами. Хвостов было меньше, всего три, но эта штуковинка явно была куда пожестче, чем «подарочная», как она уже обозвала про себя плетку в алой коробке. Мужчина протянул хвосты сквозь пальцы, молодая женщина рядом с ним смотрела на гибкое, скользящее движение кожаных полос заворожено, как и сама Данка, прикусив губы и почти незаметно, но судорожно вздохнув.

— Почти как розгами будет? Правда? — даже не снижаясь до шепота, спросила женщина.

— Надеюсь, что да… по крайней мере, рубцы не такие грубые будут, уже чувствую.

Женщина повела плечами, словно их уже обняли хвосты плетки, и осторожно коснулась рукой кожаных полос:

— Да, не грубые… и хорошо секут… — в ее голосе не было ни тени страха, только до жути знакомое Данке страстное вожделение принять обжигающий рывок сладкого удара…

Ее недовольное сопение никто поначалу не расслышал, но потом она не выдержала:

— Все равно как розгами не будет! Хорошая розга… это… это… — махнула рукой: — В общем, это настоящая розга! — Тут же поправилась, глядя на растерянное лицо мужчины: — Нет, вы не подумайте, плеточка очень даже… сразу видно, что хлестучая! Но розги это совсем-совсем!!!

Что там «совсем-совсем», уточнять не стала, растерянно посмотрела на продавщицу, из рук которой уплывала дорогая покупка, и пулей вылетела из «шопа».

Вот черт, дернуло за язык… подумают, что я… А что я? И так видно, что она такая же. Или я такая же? Вон как она на плетку смотрела, так бы и лизнула хвосты… и на коленочках к господину… с плеточкой… Уххх! Ну, когда, блин, Дмитрич свои встречи закончит? Бросил тут несчастного недопоротого Дайчонка, хрен знает где!

— Девушка! — сначала не поняла, что это к ней, оглянулась. Ее догоняла она — та самая женщина из магазина. — Ну, ты и вылетела, не догонишь! Чего растерялась? — женщина — при ближайшем рассмотрении такая же молодайка, как и сама Данка, перевела дух. — Слушай, будь другом, удели минутку! Лаврентий просит тебя подойти.

«Ага. Сам Лаврентий Палыч» — чуть не вырвалось у Данки, потом разглядела неподвижно замершего на углу грузного господина и, повинуясь какому-то инстинкту, сразу поняла: ЭТОТ имеет право не только просить, но и приказывать. И она так же послушно, как и его спутница, пошла обратно.

Он не был ни высокомерным, ни грубым. Мягкий, вежливый говор, слегка прищуренные за очками глаза, но тот же инстинкт безошибочно подсказывал: этот толстый дядечка того же поля ягода, что и Самый Любимый В Мире Шеф… Впрочем, это мелькнуло краешком сознания, потому что Лаврентий (Палыч! Берия!) корректно поинтересовался:

— Милая сударыня, вы не могли бы пояснить, что вы так красочно назвали ХОРОШИМИ, настоящими розгами? — видя ее замешательство, пояснил: — Дело в том, что мы с Ангелиной (короткий взгляд на спутницу) применили это воспитательное средство и остались крайне недовольны результатом… точнее, следами — грубые, неровные, и вообще, все наши, с позволения сказать, средства, разлетелись в ниточки почти сразу…

— А сколько это — сразу? И почему в ниточки?

— Разлохматились, — уточнил Лаврентий. — И сломались. И то, и другое. А сколько… — вопросительный взгляд на Ангелину и ее ответ: — Даже и двадцати не получилось!

— С двадцати розог — все прутики в лохмотья? — Данка сморщила нос… — Ерунда какая-то… хорошая розга по-всякому семь-восемь ударов держит, даже если с плеча и с потягом выстегивать…