Рандиана, или Похотиада

Все это время я молча восхищался ею, и это восхищение ничуть не уменьшилось, когда мы начали осматривать конюшни, которые чистотой своей могли поспорить с конюшнями самого Калигулы. Она заходила в стойла к лошадям, гладила и трепала их по холкам, а они, чувствуя прикосновение ее руки, ржали от удовольствия… О, как я завидовал им в этот миг! И потому был рад, когда она с мужем наконец удалилась домой, оставив нас с Дево покурить на свежем воздухе.

– Ну, – сказал Дево, – что ты о ней думаешь?

– О ней? Думаю? – пробормотал я сам не в себе. – Лучше уж я не буду о ней думать. Она так возбудила меня, что если я не найду в этом доме ничего подходящего для себя, то придется мне, видно, отправиться в деревню, чтобы найти там самую обычную шлюху.

– Тогда, дорогой друг, лучше тебе отправиться в деревню немедля, ибо если какая-либо из служанок не окажется сговорчивой, то у тебя нет никаких шансов. С таким же успехом ты можешь мечтать о том, чтобы оттрахать Луну. А миссис Ливсон столь же недоступна, сколь и чиста.

– Черт! – сказал я в сердцах, ибо эти постоянные упоминания о том, как, мол, эта Дульцинея чиста и сколь она недоступна, были для меня как острый нож.

Да, мы были здесь всего лишь гостями, которых пригласили поохотиться, а поскольку охота на тетерок начиналась ранним утром, то мы решили поздно не засиживаться и, сыграв один роббер в вист, отправились спать.

На первом этаже старого большого особняка было не меньше дюжины комнат. Спальня, выделенная мне, находилась прямо напротив дверей комнаты хозяина и хозяйки. Дево отвели комнату по соседству с моей.

– Ужасная жара, – сказал Дево. – Боюсь, будет дождь.

– Надеюсь, не будет, – сказал я. – Иначе все утро будет испорчено, хотя жара, действительно, просто невыносимая.

У моего отца была яхта, на которой я обошел чуть ли не весь мир и немало времени провел в знойных тропиках, но такой сильной иссушающей жары даже я не припомню.

Прихватив с собой какой-то французский роман, взятый с полки в библиотеке, и попросив служанку подать мне большой стакан лимонада, я, невзирая на жару, вскоре уснул, хотя спать мне пришлось в одной ночной рубашке, так как я сбросил с себя все простыни и одеяло.

На рассвете я проснулся и едва мог поверить своим глазам: у моей кровати стояла какая-то молодая и очень хорошенькая девушка. Приглядевшись, я узнал ее: это была служанка, которая вчера вечером несла наверх мой чемодан.

У меня была привычка постоянно ворочаться во сне, и бывало, что ворочался я до тех пор, пока рубашка моя не задиралась до самого горла. Случилось так, что и эта жаркая ночь не стала исключением. Ханна – а именно так звали девушку – постучала в дверь, чтобы разбудить меня, как ей было велено, но, не получив ответа и опасаясь взбучки, если я, не дай бог, просплю, открыла дверь. Вид моего огромного члена так поразил ее, что она застыла на месте как громом пораженная.

Я энергично протер глаза, потом вскочил на ноги и, прежде чем девушка, как испуганная важенка, [3] успела добраться до двери, мягко, но твердо закрыл ее и прислонился к ней спиной.

– Ах, мистер Сминтон, хозяйка будет гневаться, если узнает.

– Твоя хозяйка уже встала?

– Нет, сэр.

– А Дево ты разбудила?

– Еще нет.

– Кто же знает, что ты здесь?

– Кухарка, сэр. А она злющая старуха и ненавидит джентльменов, потому что они на нее никогда не смотрят.

– Ханна, – сказал я. – Так, кажется, тебя зовут?

– Да, сэр. Пожалуйста, отпустите меня.

– Ханна, здесь достаточно светло, чтобы ты могла хорошенько разглядеть вот это? – Я медленно поднял свою рубашку.

– Ах, мистер Сминтон, как вы можете быть таким грубым?

– Послушай, Ханна, давай обойдемся без лишних слов. Твоя хозяйка еще не знает, что ты здесь, но если ты закричишь, она непременно узнает, и тебя обязательно уволят за то, что ты шляешься по спальням джентльменов. А меня не в чем будет упрекнуть – ведь ты сама пришла ко мне за этим самым.

– Но это неправда, сэр.

– Неправда. Но я вынужден буду так сказать, если мне начнут задавать неприятные вопросы.

– Сэр, пожалуйста, я больше никогда не зайду в вашу спальню. Правда.

Неожиданным движением я схватил девушку и уложил на кровать. Эта глупенькая дурочка сражалась как безумная, и я понял, что одолеть ее будет непросто. Но именно это мне и нравится, при условии, конечно, что борьба не слишком утомительна. К счастью, в данном случае она продолжалась лишь столько, сколько того требовали приличия, ибо едва только Ханна, столь усердно сопротивлявшаяся моим попыткам добраться до ее промежности, нечаянно коснулась головки моего неудержимого члена, как силы покинули ее.

Не буду подробно останавливаться на том, как развивалась дальше эта любовная сцена, ибо Ханна была слишком напугана и я в тот раз не испытал особо большого удовольствия. Однако после этого случая я провел с ней примерно полчаса в более благоприятной обстановке, и хотя вагина ее не обладала той хваткой или засасывающей цепкостью, которой, скажем, отличалась леди Фэнни, конечное извержение у нее было столь бурным и обильным, что Ханну в этом отношении можно смело поставить в первые ряды женщин ее сословия. Тут самое время процитировать одного из моих любимых авторов: «Графиня гораздо сильнее распаляет воображение мужчины, чем ее служанка». А кроме того, Ханна не была девушкой – кучер лишил ее невинности за полгода до этого.

15. Первая проверка

По завершении нашей схватки Ханна поцеловала меня и убежала, а я выпил стакан воды с несколькими каплями бальзама и, чувствуя себя готовым к новым подвигам, тут же присоединился к охотникам.

В охотничьих трофеях изрядная доля принадлежала мне, но птицы едва ли были дикими, что не очень отвечало моим вкусам.

Не люблю я этих современных модных охот. Хотя ни в коей мере не хочу сказать, что в тот раз у нас была именно такая охота – ведь дело происходило более двадцати лет назад. И все же егеря Ливсона слишком уж перекормили этих птичек, и им было лень подниматься в воздух даже при звуке шагов рядом с их укрытием.

Мы вернулись в дом отобедать, и миссис Ливсон стала расспрашивать о результатах нашего утреннего предприятия. Мы сказали, что все было очень неплохо, и я между делом намекнул ей, что предпочел бы посмотреть округу, поскольку охотник я никудышный и для меня вполне достаточно утренней охоты. Она, ни минуты не колеблясь, согласилась быть моим проводником, и мы, взяв двух лошадей из конюшни, отправились в путь.

Мы проехали не менее пятнадцати миль, и хотя мои попытки доверительного сближения были крайне осторожными, я уже понимал, что между нами стена, преодолеть, которую, возможно, не удастся.

Если в разговоре появлялся хоть малейший намек на двусмысленность, на ее щечках появлялся румянец, а взгляд сверкающих глаз устремлялся прямо на меня – внимательный, изучающий и недоуменный, словно она спрашивала: «Или мои уши обманывают меня, или вы хотите меня оскорбить?»

«Черт возьми, Джеймс Сминтон, – подумал я, – наконец-то тебе достался противник, равный тебе во всем». Но все же какой-то внутренний голос не переставал нашептывать: «Испытай-ка действие своего бальзама, попробуй всего несколько капелек». Но возможности, увы, не предоставлялось. Когда мы легким галопом направлялись по широкой, усыпанной гравием дорожке к центральной лужайке перед домом, ее лицо разрумянилось от верховой езды, да и мое тоже раскраснелось, но не от езды, а от желания, которое, как я узнал утром, можно, оказывается, удовлетворить и не покидая пределов особняка.

Перед домом нас встретил Дево.

– Ну, – спросил он меня приглушенным голосом, помогая миссис Ливсон спешиться, – как наше пари?

– К черту пари! – сказал я. – Давай забудем о нем, и я отдам обещанные двенадцать дюжин бутылок.

Он рассмеялся и сказал, что возьмет только сто сорок три бутылки, а одну оставит мне, чтобы я напился и утопил в вине свое разочарование.