Доминант

Я вычисляю удобную траекторию для нанесения ударов Марты, сидящей на стуле, по мне, сидящему на полу, и смещаюсь в сторону. Она смотрит на меня две секунды, а потом наносит мне по шее несколько ударов с разными временными промежутками. Что сейчас? Что ты «пережила», Марта? Что за «волну» ты поймала? Пресыщение так подействовало на тебя или именно мясо осьминога вызывает в тебе «странную» агрессию? Ведь, за игривым началом у тебя просматривается темнота, встревоженная с глубины души. Уверен, я правильно считываю это у тебя по глазам. И я озадачен, но рад, что сильней даже этого.

У нас с Мартой не чистые отношения ни доминирования-подчинения, ни садомазохизма. Что-то от первого, что-то от второго. Я больше за эмоциональную и интеллектуальную составляющую таких отношений, Марта, пока ничего не происходит, лишь грезит доминированием. Мы оба с ней при обсуждении этих сессий пришли к выводу, что истязания будут нужны: ей, потому что только в случае этого - угрозы и применения воздействия физической болью - у неё получится, пожелавшей попробовать доминировать, указывать и получать желаемое, а мне, потому что мне будет мало просто обещания (гарантии) награды за служение, а вот когда за неисполнение или ненадлежащее исполнение приказа будет следовать физическое наказание, а вот когда за болью вообще кроется какая-та тайна (это уже моё) - это совсем другое дело, даже для человека, никак не относящегося к таким переживаниям. Но самое главное – эмоциональная и интеллектуальная составляющая. Не только для меня, знающего это, но и для всякого, кто это даже не допускает. И этим двум составляющим быть, благодаря моим стараниям, явно или в обход, но быть. Я слишком много сталкиваюсь с властвованием, я всё могу просчитать, вижу людей насквозь, и знаю, какая б идея не была мной и мне подобными взращена, не найдётся необходимого количества людей, способных противостоять соблазну или лени, чтобы довести эти идеи до обозначенного счастливого финала, поэтому я не могу жить не беспокойно. Но тут - Марта! Женщина, которая работает парикмахером, оказалась для меня находкой, кладом, подарком. У неё под тонкой и нежной кожей мощная инициация. Я, может, обманываюсь, но признаюсь сам себе, что по некоторым позициям Марта мощней меня. И это приятно. Если бы не было этого её превосходства надо мной (правда, я не могу сказать точно в чём), мы бы с ней вообще ничего не «замутили». Я ещё не расшифровал, что это: сбой в алгоритме мироздания или сознательный акт высшего разума - допустить ко мне человека с таким настроением. Ко всему прочему, она самая вкусная, самая красивая, самая интересная и самая властная женщина из всех, кого я встречал.

Я гармонично развитый человек, и во мне присутствует сильное начало, чтобы созидать, и слабое, чтобы быть разрушенным, чтобы быть замененным новым созданным. И эта слабая сторона тоже нуждается в стимуляции, чтобы она не стала хиреть, а как результат, не стал хирый наполовину я. И эта слабая сторона может быть простимулирована только сильной стороной другого. Где такие?

Но сейчас я не слишком понимаю, что делает Марта, и это продолжается полминуты, а по прошествии её я куда-то проваливаюсь. Марта знает, что надо делать, знает, когда надо остановиться. Не думаю, что их в магистратуре Высшей Школы Психологии обучали таким вещам, но видно, что что-то она оттуда вынесла...для нас.

Я стою на коленях и уже не чувствую боли, лишь какая-то густая и томная среда начинает медленно заполнять моё тело. Сначала я ощущаю это плечевым поясом, потом оно распространяется по рукам, опускается в район живота. Крадущаяся и расползающаяся внутри меня субстанция блаженна и приятна. Она щекочет мне кости, отдаётся приятной пульсацией по мышцам и заставляет ощущать движение крови по сосудам. Я стараюсь сохранить рассудок, чтобы констатировать происходящее внутри меня, пытаюсь запомнить возникшее состояние, чтобы потом, в тяжёлые минуты мочь усилием воли возвращаться к нему, лишь подумав о нём, вспомнив. Осознание того, как действует на меня это состояние, настораживает, а осознание безграничной его градации, напирающего и напирающего, неповторяющегося качеством, пугает своим непрекращающимся ростом. Пытаюсь отслеживать, пытаюсь не перестать отслеживать, как это, зародившись, устремляется к внешней периферии и внутрь моего тела: к коже и ногтям, и в кости, в самую глубину костей, в глубину глубины костей, – но что ожидает меня, когда оно заполнит мне мозг? Стараюсь удержать распространение этого состояния в тех границах, в которых обнаружил, начинаю молить о сне, о забвении.

- Так не пойдёт, - говорит Марта, удерживая меня рукой за ошейник, – сюда смотри.

Я фокусирую зрение и нахожу её взгляд.

- Ты сам пробовал, чем ты меня сегодня накормил?

Сначала у меня возникает, даже, что-то типа агрессии. То ли оттого, что меня «разбудили», то ли просто, как естественная реакция: реакция на Марту, как на постороннего человека, находящегося поодаль меня в моей квартире.

- Нет, Госпожа, то есть – да, Госпожа.

- Так «нет» или «да»?

- Я пробовал такое же перед этим.

- Ах ты пробовал такое же перед этим? Ты не должен был так отвечать. Это означает: либо ты не заботишься о сохранности своей госпожи, либо пытаешься отравить меня. Я понимаю, я не всегда ласкова с тобой, но ты даже не представляешь, как страдают другие, такие как ты, у других, таких как я. Ты у меня ещё иногда хорошо себя чувствуешь, веришь?

Её слова можно отнести, как к нашей игре, так и перенести на жизнь. Момент осознания последнего задевает меня, но я могу позволить себе думать, что она не это имеет в виду, хоть она и настаивает периодически о моём деспотическом отношении к людям и к окружающему миру вообще.

- Да, Госпожа.

(Кстати, я действительно допустил ошибку, но это из-за последовавшего после избиения сабспейса, вроде так это называется. Слишком много эндорфинов в крови - и я утратил контроль за происходящим. И Марта не просто так сказала, что я не должен был говорить, что я пробовал то, чем её угостил, до этого. Я, таким образом, обнаружил механизм организации ужина, коснулся «бытовухи» - технического момента организации сессии. А какой человек в здравом уме будет это делать? И в этом была моя ошибка, а не в том, что я хочу её отравить или не забочусь о её сохранности. Но зато теперь я стал на йоту сильней, теперь я с большим количество эндорфинов в крови смогу удерживать чувство реальности. А это в жизни крупнокалиберное оружие. И приобретением его я обязан Марте. Так она делает меня сильней. Так она делает меня состоятельней).

- Скажи это.

- Мне очень хорошо у тебя, Госпожа.

- И всё? Ты бываешь красноречивей. Может, это не так? Может, ты не считаешь, что тебе крупно повезло, что я удерживаю тебя возле себя? Может, ты хочешь посмотреть, как и с каким удовольствием это будет делать другой раб? Или два?

- Нет, Госпожа, что ты? Я так рад, когда вот ты!

- А теперь молчать! – перебивает она меня. – Так вот, возьми и попробуй, что ты мне сегодня приготовил.

С последними словами Марта берёт тарелку и ставит её на пол. С недоумением встречаю предлагаемое, обречённо – отсутствие приемлемого, «цивилизационного» выхода из положения; рисуемые картинки обгоняют действительность. Я наклоняюсь к тарелке, как будто увидел что-то диковинное, мозг генерирует несколько моделей поведения для моего тела, отбрасывает менее эффективные, и я начинаю есть как животное. Неожиданно захватывает какое-то непредсказуемое удовольствие. Удивляюсь, радуюсь. Отбросить ко всем хреням все социальные условности, оказаться на четвереньках и вгрызаться в куски восхитительно приготовленного мяса, коситься на красивые женские сапожки на красивых ножках красивой и доступной женщины, рассматривать исподтишка всю её фигуру, «упакованную» в красивые одежды, грезить, что в любой момент эта женщина захочет секса, и снова наслаждаться жареным осьминогом, выданным тебе, как животному, Хозяйкой...

Я стараюсь быстро расправиться с пищей, чтобы Марта не заждалась. Захватывать ртом еду таким способом непривычно, приходится придавать жестом головы тяжёлым и большим кускам пищи движение вверх, а потом ухватывать их, раскрывая шире (пасть) рот, пока у них сохраняется инерция. Глотать в таком положении тоже не получается без дискомфорта, для этого хочется вывернуть голову, чтобы пища сама провалилась в пищевод. Все эти вспомогательные жесты, наверно, придают мое трапезе «хищный» вид со стороны. Я догадываюсь по условиям, что я не могу обтереть рот ни пока я ем, ни теперь, когда последний кусок осьминога «скрывается» во мне.