Жюльетта. Том II

После недолгих жестоких развлечений в отдельных будуарах мы вновь собрались все вместе в просторном салоне, где, подогревая воображение друг друга рассказами о своих недавних отвратительных поступках, снова погрузились в океан похоти и вволю насладились всем, что может родиться в мозгу таких распутных злодеев. Только физическое истощение положило конец нашим безумствам, и мы распрощались с королевской четой.

Возвратившись, мы нашли Сбригани израненным, лежавшим в постели. Он утром зашел в кофейню и случайно услышал оскорбления в наш адрес: один француз громогласно утверждал, что прекрасно знает, кто мы такие, и назвал нас шлюхами. Хотя, по правде говоря, трудно было выразиться точнее, Сбригани, движимый чувством преданности, храбро встал на нашу защиту, и неосторожный болтун получил два хороших удара шпагой в живот.

Мы перевязали его раны, и разговор естественным образом перешел на тему дуэли.

— Чистейшее сумасшествие, — начала Клервиль, — рисковать своей жизнью в одиночном бою с человеком, который оскорбил нас. Если этот субъект, — продолжала наша подруга, попросив позволения временно встать на точку зрения противоположного пола, чьи обязанности она могла при необходимости исполнять с большим успехом, — так вот, если этот субъект проявил ко мне явное неуважение, неужели я должен оказать ему честь и считать его достойным своим противником? Почему должен я поставить себя в положение, из которого, если к оскорблению добавится телесная рана, могу выйти изувеченным или вообще могу не выйти живым. В конце концов это я должен получить удовлетворение, так что же для этого мне надо подвергнуть опасности свою жизнь? Если же я поступлю по-другому, скажем, собираясь драться с обидчиком — а драться я обязан в любом случае, — я прикрою свою грудь кольчугой, обезопасив себя и вынудив противника только защищаться и отказаться от надежды еще раз поразить меня, так вот, если я изберу такую тактику, меня назовут подлецом и трусом: выходит, по этой логике я должен наплевать на здравый смысл и подставить себя под удар?

Поэтому я предлагаю: пусть обидчик приходит к месту дуэли голым, а оскорбленная сторона облачится в железные доспехи — этого требует разум и законы здравого смысла. Агрессор непременно должен находиться в невыгодном положении, ибо своим поступком, согласно всем существующим обычаям, он заслужил наказание от руки того, кого оскорбил; следовательно, в такой ситуации пресловутый кодекс чести надо изменить и предписать, если уж так необходима дуэль, чтобы обидчик был лишен возможности еще раз нанести вам ущерб и заботился бы только о самозащите. В самом деле, по какому праву я должен подвергаться нападению второй раз? В этом вопросе наши обычаи жестоки и несправедливы, они делают нас посмешищем большинства народов земли, которые достаточно умны, чтобы понять, что коль скоро вы вынуждены мстить за себя, вам надо делать это, не подвергая свою жизнь опасности.

— В этом наши взгляды совпадают, — сказала я, — дуэль и мне кажется смешным и абсурдным занятием, но я хотела бы добавить кое-что к тому, что вы сказали. Я нахожу глупым, когда человек рискует своей жизнью из-за оскорбления; в таких случаях разум и Природа диктуют нам единственное средство: убить врага, не давая ему шансов убить вас, в этом и будет заключаться ваше удовлетворение. Наши предки были много мудрее нас и поручали драться вместо себя другим; наемники за определенную плату выходили на бой и решали исход ссоры, то есть кто был сильнее, тот и оказывался прав; до крайней мере, при этом исключалась несправедливость и необходимость рисковать собой; хотя и в этом обычае много нелепого и абсурдного, он, конечно же, в тысячу раз предпочтительнее, чем нынешний. Здесь есть еще один унизительный момент: профессиональных бойцов, которые выходили драться за других, считали презренными и низкими существами, и сегодня мы занимаем их место; подумать только — мы рискуем навлечь на себя позор, если отказываемся играть роль этих наемников! Сколько же здесь непоследовательности и вздора! Обратившись к истокам дуэли, мы видим, что те бойцы были просто-напросто наемными убийцами, каких и сегодня можно встретить в Испании и Италии; обиженный платил им за то, что они избавляли его от недруга; 'позже, чтобы как-то смягчить этот вид убийства, обвиняемому разрешили защищаться, драться с нанятым убийцей, затем позволили нанимать другого убийцу и посылать его в бой вместо себя. Вот какой была дуэль в ее младенческие, годы, а ее колыбелью был разумный закон, позволяющий любому человеку мстить своему врагу. В наше время этот хороший обычай уступил место кодексу дуэльной чести невероятной глупости, которая до неузнаваемости искажает древний обычай и оскорбляет здравый смысл. Поэтому не следует человеку, у которого есть враг и есть хоть капелька ума, становиться на равную ногу с тем, кто, оскорбив его, тем самым унизил себя. Если оскорбленный человек непременно должен драться, ну что ж — честь есть честь, но заранее примите меры, чтобы он снова не оказался в роли побежденного, и уж если он желает сам свести счеты с негодяем, дайте ему право использовать наемных убийц, что, по словам Мольера, — самое надежное средство решить спор. Что касается людей, которые примешивают сюда вопрос чести, я нахожу их не менее смешными, чем тех, кто воображает, будто их жены — самые добродетельные на свете: и то и другое — варварские предрассудки и даже не заслуживают хладнокровного обсуждения. Честь есть химера, подкармливаемая определенными человеческими обычаями и условностями, которые всегда опирались на абсурд; если правда, что человек приобретает честь и славу, убивая врагов своей страны, значит, он не может обесчестить себя, когда уничтожает своих соотечественников, ибо никогда одинаковые дела не влекут за собой противоположные следствия: если я поступаю праведно, когда мщу за обиды, причиненные моему народу, еще справедливее я поступаю, когда расплачиваюсь за оскорбления, причиненные лично мне. Государство, которое постоянно держит несколько сотен тысяч наемных убийц для своих целей, никоим образом — ни естественным, ни узаконенным — не может наказать меня, когда я, следуя его примеру, нанимаю парочку головорезов, чтобы отомстить своим обидчикам за конкретные пакости; в конце концов обиды, причиненные нации, никогда не затрагивают отдельных людей, между тем, как те, что испытал я, касаются меня непосредственно, а это очень большая разница. Но попробуйте сказать эти слова вслух, и общество немедленно заклеймит такого человека, назовет его подлым трусом, и хорошую репутацию, завоеванную долгими годами жизни, за три минуты отберет кучка ничтожных молокососов, непроходимых и не имеющих чувства юмора идиотов, которых несколько жеманниц, достойных того, чтобы их публично отшлепали на улице, убедили в том, что нет ничего благороднее, чем рисковать своей жизнью на дуэли: