Не сотворяйте ангелов из женщин (СИ)

— Свои все дома! — Ответила Ритка, а сердцем внезапно почувствовала. И задыхаясь, волнуясь до потери сознания… Ведь эти черные и страшные извещения о гибели так и сыпались на головы семьям и женщинам, потому их боялись, хуже разрывов бомб и снарядов.

Молча открыла! На пороге военный.

— Вы Рита? —

А у нее ноги подкосились. И она задом, задом попятилась, и на лавку, страшно волнуясь и не отрывая от него напряженных глаз, этого вестника всего недоброго….

— Да не волнуйтесь Вы так. Все хорошо и Вам Коля, вот гостинчик передает…

— Коля! — И женщины все следом заплакали горько и облегченно. Перебивая друг дружку и все повторяли, что с Колей все хорошо и вот гостинчик от него, и снова, что с Колей, вот…

Потом еще прошло время. И однажды все тот же стук в дверь…

— Кто? — Спросила бабушка.

— Свои. — Что–то знакомое в голосе.

— Входите… Николай Гаврилович! Так вот Вы, какой? И какими же судьбами? Извольте спросить? — Осторожно расспрашивает бабушка капитана, перетянутого крест на крест ремнями.

— Да вот! Послали на учебу, и я мимо значит, вот решил заехать и навестить… — Говорит, а сам все по сторонам, будто бы ищет кого.

— А где Рита?

— Внучка на учебе, скоро придет… А вы надолго ли, или проездом будете?

— Проездом, завтра машиной подхватят и … А это, кто такая бегает? Чьих кровей будет? Неужели Риткина?

— Да! Она самая. Иди ко мне, Аллочка! Иди родненькая. Вот, смотри, дядя к нам пожаловал, пришел и даже не признает…

— Что не признает? Кто? Я? Так что же вы, мать вашу! Что же вы не говорите?!!! А ну, иди ко мне, доченька, иди моя красавица…

— Не признает! Нет, вы видели, у нее мои глаза, смотрит и не признает? Да что же это я, мать! Вот сидор, открывайте. Вот колбаса американская, вот шоколад их…

— Иди, иди ко мне ангелочек… Ну же? На шоколадку! Бери, бери…

Вот так ее сначала не признавая, а потом уже все вместе, и считайте, что после войны уже свадьбу устроили. А так она на птичьих правах оказывается, жила до трех лет…, а я и не знала, вот как!

Обо всем этом мне рассказывала мама, та самая, маленькая девочка — Алла, которая сначала не признала родного отца, пришедшего с фронта, но потом все равно соблазнилась американской шоколадкой! Что по тем временам было невиданной щедростью для девочки деревенской — Аллочки, ставшей впоследствии уже самой моей мамочкой! Мамочкой, купленной папкой — за шоколадку!

Ну, а потом уже, в шестьдесят пятом году родилась я, Галина.

Вот так, от самых кровей крестьянских, да от баб своих, соблазненных военными, и я пошла, считайте, от незаконнорожденной своей матери! Ну, а как дальше пошла теперь уже я расскажу дальше. Итак…

Я, мама, бабушка и ЛАХЧ

И вот, ровно через двадцать лет у той самой Аллочки, — бывшей когда–то деревенской девочки — ангелочка, появилась я! Галина!

Родилась у мамочки своей, студентки пятого курса приборостроительного института и кафедры автоматики да вычислительной техники, которая рожала с потугами свою первенькую… Вот так я, даже не дотянув до диплома свою мамочку, несмотря на чье–то желание, я появилась на свет! Появилась и тут же о себе во весь голос….

— Уа–уа–уа! — То есть. — Ура — ура — ура!

И хоть я поначалу была в радостной тягости для своей мамочки, но потом все же ей помогла с получением диплома.

Мамочка училась и кормила меня своей грудью в течение дня. А бабушка моя подвозила меня к институту, и мать заполошеная выскакивала, торопливо совала мне в рот сосок и торопила, сдавливая пальцами налитую грудь и чуть ли не заливая всю меня молочком, вот так и кормила свою дочь в перерывах между лекциями. Теплым и таким мне в ту пору необходимым. И так, считайте, подряд целый месяц. Мать в институте, а бабушка с колясочкой и по часам меня к студентке пятого курса подвозит, словно маленький самолетик для заправки на воздухе…

А потом мамочка моя, умница, уже стоит перед комиссией, защищая диплом. Рассказывает, делает свой доклад, а сама рукой грудь прикрывает. А в комиссии всякие люди и не без ехидины оказался кто–то в комиссии. И такой ехидной фигурой был как раз сам председатель комиссии. Противный такой чинуша из министерства и злобный. Вот он и высунулся, ехидина этот. Уж очень ему захотелось перед всеми похвастаться силой своего положения, а не своими знаниями. Мол, знай наших, министерских чиновников, вот какой я бываю суровый! Вот он и спрашивает грозно мою мамочку:

— А почему вы все время рукой прикрываетесь? Вы что, больны? — Спрашивает, подозрительно поглядывая на мамочку.

Мамочка от неожиданности чуть не сбилась, стушевалась. Он ее чуть не завалил с докладом. Она отвернулась, руку перехватила и теперь другой рукой прикрылась, и снова продолжает рассказывать им о своем дипломном проекте.…Тыкает указкой на плакаты с кривыми автоматических, логарифмических процессов.

Все замерли! Еще бы! Все боялись этого чинушу из министерства. А тут, какая–то девица его ослушалась? Ей бы сейчас принять иную позу, а она снова вполоборота к ним стоит и рассказывает!

— Все! Все, я сказал, хватит! — Не выдерживает такого игнорирования чинуша. — Если вы больны, то идите и потом будете защищать свой диплом, а если нет, так стойте, как положено студенту перед государственной комиссией! Это же не деревенские посиделки, а ответственный момент и надо с уважением…

Он не успевает закончить, как мамочка моя к нему оборачивается и руку свою отнимает …

Потом рассказывали, что тот чинуша как пробка выскочил из аудитории, сославшись на якобы срочный и важный звонок в министерство…. Стыдно ему стало! А то, как же! Мамочка моя стояла перед комиссией с опущенными руками, а у нее на груди расплывались два больших мокрых пятна от молока, что она собиралась мне давать, да вот не успела, ее очередь подошла к защите. Потому она и пошла на защиту с полными молока, словно бидонами….

Вот так я, хоть и совсем еще малая была, а уже мамочке своей диплом защитить на отлично помогла!

Потом она говорила, что после ее защиты я так еще никогда жадно не припадала к ее груди. Видимо, то уже была не просто грудь моей мамочки, а еще и молодого специалиста в придачу. Вот так, вместе, с ее интегралами да кривыми АЧХ — амплитудно–частотных характеристик, я и наглоталась молочка, словно внеземного разума. Это я потом уже поняла, когда в школу пошла и все на пятерочки, да редко бывало, что на четверочки. Еще бы! У кого еще так, чтобы малое дитя с самых пеленок поглощало знания, можно сказать, с молоком матери, да с интегралами и апмлитудно–частотными характеристиками — АЧХ, в придачу!

Жили мы дружно: мама, бабушка и я, мужчин в доме не было.

Потому, как только какой мастер приходил, то я к нему словно пьявочка приклеивалась и все старалась узнать, не он ли мой папочка? Чем другой раз так их пугала, что они быстрее, быстрее и за дверь! Один мастер даже ключ какой–то забыл, вот как я его обрадовала.

Мама работала в каком–то НИИ, уходила на целый день, и я скучала по ней вместе с бабушкой. Но вскоре к нам зачастил один друг мой. Так он мне представился.

Пришел как–то лечить бабушку, а потом снова, маме и бабушке цветы, а мне шоколадку маленькую. Понравился он мне, этот добрый доктор Пилюлькин. Так он себя назвал. А он и был доктор, только не Пилюлькин, а врач — терапевт.

Это я потом уже узнала, когда разрешила ему быть моим папкой. Разрешила, но только при одном условии, что он не будет обижать мою мамочку. С детства я была девушкой самостоятельной и потому считала, что моя главная обязанность — защищать свою мамочку.

И вот, когда он уже переехал к нам жить и спал с мамой в другой комнате, то однажды ночью…

Первое время я не спала, все прислушивалась: не обижает ли Пилюлькин мою мамочку? И вот однажды я встаю и босиком шлеп, шлеп — к ним в комнату. Вошла и говорю:

— Пилюлькин! Ты же мне обещал мамочку мою не обижать! Так?

— Так! — Говорит он, лежа сверху на моей мамочке.