Газета Завтра 197 (36 1997)

Александр БОРОДАЙ

ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Владимир Винников

Символично, что юбилейное, 850-летнее празднование Москвы предшествует очередной и вовсе не круглой 617-й годовщине Куликовской битвы. Именно Москва стала “собирательницей земель русских”, организатором и создателем нашего Отечества — в жесточайшем противостоянии с католически-протестантской Европой на западе, Ордой на востоке и Портой на юге. Жесткая, не верящая ни слезам, ни признаниям на кровавой дыбе, Москва шаг за шагом прирастала землями великого евразийского пространства. Ни Иван Калита, ни Дмитрий Донской, никто из рода великих князей, а затем и царей московских — не был “гуманистом” и “просветителем”. Они строили государство русских людей — из расползшихся по “своим” уделам московитов, тверичей, рязанцев, новгородцев, угличан и прочих “русскоязычных”, ковали из них великий не только размерами, но и духом народ, освоивший в конце концов “шестую часть земли с названьем кратким Русь”.

Были в этом бесконечном движении и жуткие, предельные срывы Смут начала XVII и конца нынешнего, XX века. Первый связан с прервавшим великокняжескую династию Борисом Годуновым, ее “восстановителем” Лжедмитрием и соборно поставленным на царство Михаилом Романовым. Возможно, парадигма русской Смуты повторяется — с Борисом Ельциным и пока неизвестным Лже — кем?

Во всяком случае, фактическое отсутствие президента на лужковском празднике, вобравшем в себя сгусток глубинных и пока не нашедших ни выхода, ни внятного выражения энергий населения смутной “Эрэфии”, явно показало: он, президент, уже лишний в новой системе политических и жизненных ожиданий нашей разрушенной и оболганной им и его клевретами страны. Новейший “царь Борис” — еще на вершине выстроенной под него властной структуры, но уже никто не согласен держать ее на своих плечах. Мистический, хотя еще не крестный, ход на Воробьевы (Ленинские) горы под хруст разбитого бутылочного стекла обрушил эту построенную на обмане всего нашего народа постмодернистскую конструкцию. Ведь не ради французского кудесника-музыканта Жарра, не ради его картинок с Наполеоном, лошадками и красными звездами прорывали кордоны милиции, ломали обнесенные колючей проволокой заборы и двигались по полуночной Москве эти миллионы людей — им просто надоело нынешнее межеумочное состояние и так или иначе символ его — мультипликационный, понимаешь, президент РФ. Они жаждали не бесплатного мороженого или пива — они жаждали иной жизни: иной страны, иных отношений, иного ЗАВТРА, если угодно.

Конечно, это ИНОЕ не было им дано, как не может оно быть дано никем и никогда — его можно только взять, сделать своими руками по милости Божьей. Жанр “воспоминаний о будущем”, избранный и воплощенный (грубо, примитивно, не до конца) юбилейной командой Лужкова,- просто воспроизвел неельцинскую Россию, и даже на этом убогом фоне мишура “реформ” враз облетела с демократического упыря, живущего кровью убиенного им десятилетия. 850-летие Москвы только вбило осиновый кол в давно вырытую и использованную по назначению могилу. Что-то еще пищат в эфир останки из Останкино, еще делят оформленные трудом народа заводы и рудники новоявленные банкиры, еще подписываются указы и платежные ведомости, но на уровне символов произошло именно то, что должно было произойти — народ отошел от дурного сна под “наркозом демократии”. Да, он еще безмолвствует, оглядываясь по сторонам в недоумении, сличает свое настоящее со своим прошлым, ощупывает руки-ноги и собственные карманы. Но уже не спит под забором, воображая себя во сне “новым русским”. “Жаль, что в 91-м мы были еще маленькими”,- эта случайная фраза в толпе возвращавшихся с действа на Воробьевых горах запомнилась мне как символ совершившегося. Всему свое время. Несмышленыши августа 91-го, жертвы октября 93-го, “гуляки праздные” сентября 97-го еще не нашли своего Куликова поля, еще не нашли своего Дмитрия Донского, но уже разглядели “всенародно избранного” Мамая и его чеченско-чубайсовских баскаков. Еще не прозвучал клич Кузьмы Минина и князя Пожарского “стоять за землю русскую”, но “царю Борису” уже отказано “во мнении народном”. И он, почувствовав, как властная земля уходит из-под ног, скрылся в призрачном блеске брутального лужковского празднества. Ему осталось лишь цепляться за свое никому уже не нужное президентство, за свою призрачную, предрассветную власть. Это еще можно делать некоторое время — с большим или меньшим успехом. Скорее, все-таки, с меньшим, чем с большим. Звезда “царя Бориса” не то, чтобы закатилась — она просто блекнет на макушках мрачного сосново-ельцинского бора в лучах восходящего русского солнца, которое странным, непостижимым образом на какое-то мгновение отразилось в лысине Лужкова, московского мэра, короля из капусты. Сможет ли Юрий Михайлович задержать этот отблеск на себе, примерить великую миссию Юрия Долгорукого по созданию новой Москвы, столицы новой и великой России, не помешает ли ему изваянная скульптором Церетели и вывезенная контрабандно из Грузии кепка — еще вопрос. Но третьи петухи прокричали Ельцину: пора!

Владимир ВИННИКОВ

ПО ТУ СТОРОНУ ИСТОРИИ

Андрей Фефелов

Праздник 850-летия столицы наверняка сможет послужить материалом для полнокровного культурологического исследования, целой диссертации. Ведь сам масштаб мероприятия был таков, что о скептических усмешках и холодном игнорировании празднества не могло быть речи. Смешная архаика и пошлость уличных карнавалов тонули в роскоши и дороговизне отдельных деталей, а пестрота и многообразие порождали шумный компот, в котором плавала многолюдная масса…

В субботу, когда на почерневшие Воробьевы горы текли и текли неуправляемые людские потоки, сквозь сумерки уж зазвучала таинственная, странная — как голос поющей раковины — музыка. Было объявлено, что с востока к Москве, к Университету движется звено истребителей — команда “Русских витязей” неслась поздравлять с праздником собравшийся на концерт Жана-Мишель Жарра миллион зрителей. Странная музыка на фоне ожидания и беснования толпы, а над всем этим — трескучий эфир переговоров между пилотами, во всем чувство напряженности и изумительного, грозного ожидания… В небе пронеслись, отстреливая магниевые шашки, четыре супермашины, и начался великолепный концерт.

Днем раньше на Красной площади стальнорожий дракон, придуманный Андреем Кончаловским, изрыгал пламя и под скрипку виртуозного Башмета разрушал “Белый дом”. При этом черные люди в омоновских шлемах трясли ребристыми щитами, образуя сегменты кольчатого жирного змеинова хвоста. Потом певица Бабкина спела: “… и покрылся берег сотнями порубленных, пострелянных людей…” Потом пошел “Танец с саблями”, и на сцену выбежала группа людей в папахах. А после этого дракону рубили голову и подкидывали на руках уже не дракона, а самого Лужкова.

Чудовищная надувная пивная бутылка с надписью “БАЛТИКА” плыла в толпе на Страстной площади, выступая в роли старшего брата опекушинского бронзового Пушкина и натыкаясь на почти натурального “медного всадника” работы Фальконе. Тиран на коне, по дьявольским законам карнавального жанра, прискакал в ненавистную ему Белокаменную… Этот многоголосый, пьяный, перевернутый мир отдавал пряным запахом дешевки, между тем демонстрируя поистине античный размах. Последнее ощущалось и на заключительном эстрадном шоу в Лужниках, которое открывалось величавыми звуками старого русского гимна “Боже, царя храни”.

Впрочем, явно запрограммированный и уж совсем непраздничный сатанизм мы увидели в клипе, подготовленном на НТВ, где Зыкина, напевая “Я по свету немало хаживал…”, вращается между верхушек многоэтажных зданий Калининского проспекта, а по стенам носятся какие-то эфирные огненные призраки.

Быть может, некоему дотошному исследователю удастся отследить и обозначить многочисленные аллюзии и контексты этого праздника. Чего стоит сцена из оперы “Борис Годунов” в исполнении артистов Большого театра: дело происходило в Кремле на Ивановской площади под открытым небом — не на фоне картонных позолоченных декораций, но на фоне древних соборов.