Ужасный рассказ (из жизни чертей и прапорщиков)

— Тебе еще ничего… — грустно сказал Виря. — Ну, поругают. А мне все — хана, экзамен завалил.

Очутившись на том свете, они вошли во Врата, затем прощально кивнули друг другу и молча разошлись каждый в свою сторону.

Виря взглянул на будку дежурного черта и пробормотал себе под нос:

— В сторожа пойду, вот!..

Проходя через котельную, он вдруг увидел в одном из котлов знакомую физиономию. Присмотревшись внимательней, Виря узнал своего бывшего соседа, при жизни читавшего лекции по научному атеизму в каком-то вузе. Сосед выл и верещал, как и все прочие грешники. Было видно, что попал он сюда совсем-совсем недавно.

Виря подошел к котлу и спросил:

— Ну, как дела?

Бывший сосед выпучил глаза и заверещал еще сильнее.

— Больно? — осведомился Виря.

— У-у-у!!! Как больно! — завыл сосед.

— Не ври! — сурово оборвал его Виря. — Она ж холодная.

И опустил руку в котел.

Но к ним уже спешил один из чертей, обслуживающих котельную.

— Ты что ж это народ баламутишь?! — заорал черт. — Какая ж она холодная! Где это она холодная? Пойди инструкцию почитай, огненными буквами написано: «ГОРЯЧАЯ ВОДА». Иди, иди отсюда, умник!

«Скучно в Аду, — подумал Виря, подходя к Школе Вампиров. — Скучно — это еще хуже, чем страшно. Лучше уж было бы страшно. Все-таки страшно — это всегда интересно.

Заходить в Школу сейчас очень не хотелось, но надо было сдать реквизит.

Перед самым кабинетом, в котором сидело привидение Симеона Топорика, он вспомнил, что забыл на том свете злополучную баночку с краской. Пробормотав магические слова, он притянул баночку к себе, и она оказалась у Вири в руках. Перед тем, как войти, он поставил баночку на пол и снял с руки испужометр, все еще настроенный на прапорщика Афонькина. В последний раз взглянул на него… и чуть не выронил из рук. Испужометр показывал 20 баллов, именно те недосягаемые 20 баллов, которых никак не могли добиться ни Виря, ни Телевизор.

— Ну что же так вывело из себя этого прапорщика?! — завопил Виря, чуть не плача. Но этого он узнать уже не мог.

И все-таки: что же еще случилось с Филей Афоньки-ным после того, как Виря с Телевизором были вынуждены оставить его и отправиться к себе в Ад?

Прапорщик проснулся и осознал, что страшная, как сокращение Вооруженных Сил, ночь уже прошла.

Он сладко потянулся. Мариша, как всегда, что-то делала на кухне. Стоя перед зеркалом, он брился и весело напевал себе под нос:

— Сейчас, сейчас!

Потом прошел на кухню и, взяв в руки тот самый табурет, на котором сидел вчера, небрежно спросил жену:

— Жрать-то когда?

— Успеешь, прорва, — ласково ответила Мариша.

— Тогда я быстренько в гараж сбегаю.

— Зачем? — спросила жена.

— Надо! — торжественно сказал Афонькин.

Минут через пятнадцать он вернулся, держа в руках найденную вчера баночку с краской. Афонькин постелил в коридоре газету, поставил на нее табурет. «Жизнь прекрасна!»- подумал он. Мысль о непокрашенном табурете не оставляла его даже в самые страшные минуты.

— Сейчас покрасим табурет! — пропел Афонькин и взглянул на часы. — Успею, — шепнул он и макнул кисточку. Вернее, сделал попытку макнуть. Баночка, как и кисточка, исчезла у него прямо из рук.

ИСЧЕЗЛА!!! ПРЯМО ИЗ РУК!!!

— Где она? — Филя вспотел и почувствовал, как у него повышается давление. — Ну где же она?!

Сначала он похлопал себя по карманам пижамы, но, опомнившись, стал смотреть по сторонам.

Побежал в ванную и пошарил рукой под умывальником. Ничего, кроме пары засохших тараканов, умерших по нелепой случайности прошлым летом, он не нашел.

Филя вышел из ванной и принялся рыскать по квартире, внимательно оглядывая все подозрительные углы и чутко потягивая носом воздух, стараясь ощутить характерный запах краски. Вдруг он увидел свои черные сапоги, стоящие в прихожей. Его осенила одна мысль, и с бормотаньем: «Подшутила, стерва», — он дрожащей рукой полез в левый сапог. Там было пусто. От волнения потеряв голову, второй сапог он просто перевернул. Из него что-то стремительно вылетело и звякнуло об пол. У Афонькина екнуло сердце, но он заставил себя посмотреть вниз. Это оказались всего лишь два ключа: от каптерки и от бытовой комнаты, откуда в последнее время пропало несколько новых утюгов.

Филя поставил сапоги на место, почесал за ухом и пробормотал, задумчиво глядя на эти ключи:

— Сперли, гады, краску! Куда ни глянь — везде воры!

Вслед за этим его пронзила простая, но ясная в своей трагичности мысль о том, что пропажа краски уже необратима. То, что поддерживало его в самые тяжелые минуты, исчезло безвозвратно!

Он устало сел на обреченный в своей непокрашенности табурет и про себя подумал: «Чтоб у них, гадов, руки отсохли!»

А вслух добавил:

— И ноги!

Вышедшая боком из кухни Мариша переспросила:

— Что, что, Филенька?

— Ноги!!! — истерически заорал он.

Мариша недоуменно взглянула на свои полные ноги и пожав плечами, удалилась обратно в кухню.

Прапорщик был бледен, сердце часто стучало. «Это конец», — подумал Афонькин. И оказался прав. Это действительно - КОНЕЦ.