Как стать оруженосцем (СИ)

   И тут слово взял мой товарищ. Он очень доходчиво и красноречиво объяснил, что всем известные муравьи, термиты, или, скажем, пирании, оставаясь совершенно незаметными по причине малых размеров, тем не менее, способны в считанные мгновения обглодать куда больший объект, нежели имеющаяся в наличии треска. Он, мол, сам был свидетелем тому, как один студент не смог влезть на дерево, поскольку упомянутые термиты мигом съедали ту часть ствола, на которую тот успевал подняться. А другие слопали королевский корабль, пока король со свитой поднимался на его борт по сходням... В конце концов, об их бесчинствах можете спросить любого королевского казначея, он вам такое порасскажет... Бывший студент сыпал примерами как из дырявого мешка, и закончил тем, что за полученным заказом нужно следить самостоятельно. От него требовалось - что? Чтобы он принес. Он и принес. А дальше - не его забота, что посетитель со своим заказом будет делать. Самому съесть, или кому-нибудь скормить - его не касается.

   Хозяин, независимо от того, поверил он этому объяснению или нет, принял сторону слуги, поскольку оно, это самое объяснение, в будущем сулило его заведению определенную прибыль.

   В общем, дело кончилось тем, что, пользуясь численным превосходством, с посетителя было содрано столько, сколько полагается, а в таверне появилось нововведение - полпорции. То есть, во избежание происшествий со всякими термитами, требуемое можно было получить сразу в половинном виде. За половину цены. Или чуть больше половины. Причем недоеденное одним заказчиком сегодня можно было завтра выдать за половину порции... Впрочем, - спохватился Рамус, - это только мое предположение.

   - За что же твоего товарища выкинули? - спросил Владимир.

   - За идею. В том смысле, что когда хозяин предложил ему поучаствовать в таверне на паях, товарищ запросил за свою идею

большую половину

выручки.

   - Наверное, именно с тех пор ты и ешь так быстро, - попробовал поддеть его Владимир. - Чтобы никто не опередил тебя снизу.

   - Ну да, - простодушно ответил Рамус.

   Кстати сказать, в процессе рассказа он забрал у Владимира его рыбину для наглядной демонстрации и как-то незаметно съел ее сам.

   Владимир, как ему показалось, - совершенно справедливо, посчитал студента пострадавшим вовсе не за идею, а потому он решил рассказать свою собственную историю. Он когда-то прочитал одну байку, и решил сделать из нее повествование, по возможности, не уступающее рамусовым. Призвав на помощь всю свою фантазию, он как мог более приближенно к средневековым обстоятельствам, поведал, как некий рыцарь, после кончины отца став сеньором, принимал присягу у своих вассалов. Ему, по древнему обычаю, приподнесли поднос из обычного дерева, на котором возвышалась груда золотых монет. Рыцарь вежливо поблагодарил и набил монетами карманы своего платья, а поднос распорядился отнести слугам на кухню. Когда же приносившие присягу, несколько придя в себя от изумления, вызванного таким поступком, аккуратно намекнули, что, мол, ваши доблестные предки, включая вашего отца, подношения не принимали, а возвращали его подносившим, он разразился речью в том смысле, что, конечно же, его доблестные предки, включая его отца, были людьми необыкновенными, не ему чета, и он сам безмерно скорбит о том, что они в настоящий момент не с ним.

   Закончив, как мог, свое повествование, Владимир скосил глаза в сторону сэра Ланселота и Рамуса, ожидая увидеть на их лицах улыбки, однако жестоко просчитался. Он встретил устремленные на него взгляды, явно ожидавшие продолжения. И смешался.

   - Ну? - с нетерпением произнес Рамус, опередив сэра Ланселота, очевидно собиравшегося задать тот же самый вопрос. - А дальше?

   - Что - дальше? - смущенно пробормотал Владимир.

   - То есть как - что? - на этот раз, это был сэр Ланселот. - Твоя история не может закончиться в самом начале.

   После чего высказался в том смысле, что рыцарь, вне всякого сомнения, заслуживает самых добрых слов, ставя отца и предков выше себя, что наверняка далее должна следовать речь, в которой он превозносит их достоинства и описание их рыцарских подвигов. И изложения этой самой речи они с Рамусом как раз и ждут.

   В общем, если представить себе, что Владимир участвовал в соревновании лучников, его стрела прошла приблизительно в миле от мишени.

   - Дальше я забыл, - угрюмо буркнул он. Сколько раз он давал себе зарок ничего не рассказывать, поскольку все его истории воспринималсь с точностью до наоборот!

   - Это не страшно, - постарался подбодрить его Рамус. - Ты еще молод, так что проблемы с памятью тебе пока еще не грозят. В отличие от одного рыцаря. Он, понимаешь, входя в возраст написания мемуаров...

   - Что ты там опять плетешь? - возмутился сэр Ланселот. - Какое-такое написание? У тебя, должно быть, несварение. Ишь, сколько слопал. За десятерых...

   - Кто хорошо ест, тот хорошо работает, - заметил на это Рамус. - Сам-то рыцарь, разумеется, ничего не писал, просто он решил последовать чьм-то уговорам сохранить для потомков свои подвиги, которых за свою жизнь совершил немало, и должен был их рассказывать специально приглашенному борзописцу, а тот - за ним записывать. А что тут такого? Очень многие достойные рыцари так поступали. К примеру, сэр Гальфрид Монмутский, Кретьен де Труа, Вольфрам фон Эшенбах, Шеймлесс Лайр... Да мало ли кто еще? Однако память у него по причине возраста ослабла, причем это становилось заметнее с каждым днем, и в процессе создания мемуаров дошло до того, что рыцарь не мог вспомнить даже вчерашние события, не говоря уже о временах его юности. Никакие народные средства, в том числе узелки на память, не помогали, поскольку, глядя на завязанное узлом копье, рыцарь все равно не мог вспомнить, зачем он это сделал. Конечно, в этом не было бы большой беды, но дело осложнялось тем, что он попутно продиктовал завещание, которое спрятал вслед за тем неизвестно куда. Пошел слух, что в этом самом завещании он честно, поровну, разделил свое имущество между тремя сыновьями, и это, конечно, совершенно не устраивало четвертого сына. Четвертый сын положил массу трудов на то, чтобы изыскать хоть какое средство, которое могло бы помочь, пока, наконец, какой-то проходящий лекарь не дал ему дельный совет. Среди определенной части лекарей, особенно древнегреческих, бытовало мнение, что запоминание чего-либо легче всего осуществляется под музыку. Оно родилось не на пустом месте, а из соседства двух школ: философской и музыкальной, отделенных одна от другой забором. Преподаватель философской школы заметил, что его ученики прочнее усваивают материал, когда из-за забора доносятся звуки музыки, чем вопли наказуемого розгой нерадивого будущего аэда. Он даже потом защитил на эту тему диссертацию, утраченную с течением веков. Все очень просто. Не надо ничего завязывать или записывать, тем паче, если неграмотный. Повтори что-нибудь несколько раз вслух, пока кто-нибудь рядом на струны терзает или в дуду дудит - и дело в шляпе. А там, может быть, под эту самую музыку и вообще все забытое вспомнить можно. Главное - начать.

   Вот четвертый сын и притащил в замок менестреля с мандолиной. Или наоборот. И ходит с ним везде, стараясь поближе к отцу оказаться. Как только удалось - делает знак, и менестрель этот играть начинает.

   Поначалу думали - с ума спятил, а потом привыкли. И даже средство это вроде как помогать стало. В том смысле, что рыцарь теперь точно помнил, какой узелок где завязал, а вот зачем - пока еще нет, так ведь лиха беда начало...

   Только это начало окончилось ничем. Выяснилось, что музыкальные предпочтения у братьев разные. Один - про походы любит слушать, другой - фривольные песенки, третий - вообще предпочитает волынку, а менестрель четвертого, так тот вообще, кроме одной-единственной мелодии, ничего играть не умел. А потому каждый брат завел себе собственного композитора, и замок превратился в какую-то консерваторию: здесь одно дудят, там - другое. И, что самое неприятное, старик-отец от этого пришел в такое состояние, что пока не заиграет кто-нибудь - вообще ничего не помнит, даже речь родную, и ту... Зато как только услышит, тут-то его и прорывает. Ладно бы, понятно выражался, а то все по-древнегречески ругался.