Космиты навсегда

— А я должен его знать?

— Конечно, ведь он твой крестный.

— Твой кум?! Какой заботливый у меня крестный! — Меня передернуло от воспоминаний о допросе. — Надеюсь, что он сдох уже.

— С ним порядок, всего-то легкое сотрясение мозга, но зря ты так с ним…

— А тебе когда-нибудь зажимали яйца в тиски? Вот и молчи… Я не понимаю, в чем смысл этого разговора? Приходи после отчета, а пока его нет, отведите меня к Герде и пришлите нам обед — мало ли какой будет отчет…

— Вот именно, — строго сказал отец, — отчет может быть не в твою пользу, поэтому я хотел составить мнение о тебе ДО отчета, прежде чем я получу его, я хотел принять предварительное решение.

— Принял? А теперь проваливай, зануда…

В камеру вошел «браток», улыбающийся во все 32 зуба, передал Пронину папку и ушел. Отец раскрыл папку, выложил ее содержимое на стол и зашуршал листками, вчитываясь в текст.

— Интересно... — пробурчал он, потом подошел ко мне и показал маленькую бирочку с надписью от руки «Осторожно! Не кокаин!», — тебе знаком этот почерк?

— Знаком, но я не помню, кому он принадлежит.

— Здесь у меня отчет колумбийцев, там указано, что эксперимент увенчался успехом, что их агент посетила ТВОЙ мир: она попала в 1984 год твоего мира и нашла сведения о тебе; это ее почерк, она утверждает, что ее двойник тебе знаком, здесь указано почему. Фотография агента прилагается…

Он взял со стола фотографию и показал мне…

— О, Господи! — воскликнул я, отшатнувшись. — Это же Ландо Жанна Васильевна! Учительница первая моя! Она ж психованная садистка! Ей не детей учить надо, а в тюряге зеков надзирать! Убери это от меня!

— Вижу, у тебя о ней теплые воспоминания.

— Теплее некуда!

— Все сходится, возможность перемещения в другой мир доказана, однако технологию придется доработать, 1984 год — это несколько не то…

— А колумбийцы тебя не напарили?

— Ты точно — чужак, — усмехнулся он, — будь ты здешним, ты б таких дурацих вопросов не задавал.

Пронин подпер подбородок рукой и внимательно посмотрел на меня.

— Хорошо, — сказал он, — биологически ты хоть и пришелец, но мой сын. Я этот факт принимаю, но хочу проверить, насколько ты мой сын с психологической точки зрения. Я задам тебе несколько вопросов. Я отдаю себе отчет, что наши воспоминания могут быть различны, поэтому меня интересуют не они, а твой индивидуальный склад личности, твои мотивации и отношение к окружающей действительности.

— Хреновые мои мотивации и плевать я хотел на окружающую действительность. Отстегнул бы ты меня от стула…

— Ну что ж, ответ вполне в духе моего сына, 1:0 в твою пользу, но стулом займемся после счета 3:0. Теперь скажи мне: почему крокодилы плачут, когда хватают жертву?

— Что такое? Хочешь иметь заранее подготовленный ответ, если журналисты спросят, почему ты истекал крокодиловыми слезами в момент кусания за горло и поедания какого-нибудь зазевавшегося кегебиста?

— Продолжай, но помни: вопрос я задал вполне конкретный…

— За правильный ответ должно Нобеля отстегивать. Я по нильским крокодилам не спец… но ответ скомпилировать могу. Слезы — это секрет слезных желез, предназначенный для предотвращения пересыхания глаз; желез много и они расположены вокруг глазных яблок, а сила смыкания крокодиловых челюстей в момент захвата жертвы чудовищна — 250 килограмм на квадратный сантиметр, — в этот момент челюстные мышцы сокращаются и резко увеличиваются в объеме, следовательно, резко увеличивается давление внутри прилегающих тканей, у крокодила «глаза на лоб лезут» от натуги, и из слезных желез тупо выдавливается остаточный секрет… Все, Нобеля на бочку!

— 2:0. Мой сын выдвигал такую же версию…

— Интересовался крокодилами? Зачем? Настоящие крокодилы ходят на двух ногах и ловко притворяются homo sapiens, но попытки пошить из их шкуры фасонные сапоги почему-то не одобряются милицией…

— Продолжим, паяц, расскажи мне загадку про Кавасаки.

— Ха! — воскликнул я. — 3:0! Эту загадку я помню, хоть и придумал ее давным-давно!

— Рассказывай.

— Легко: под гору Фудзияма, где цветет сакура, на «Тойотах» приехали самураи в компании гейш, перепились саке, зарубили гейш катанами, а потом дружно сделали себе харакири. Внимание, вопрос! Что такое Кавасаки?

— И что же это такое?

— Ответ: город на острове Хансю, хотя первое, что приходит в голову — это японский мотоцикл.

— И какой в этой загадке смысл?

— Да это не загадка вовсе, это метафора! На самом деле описывалась метода работы заангажированных масс-медиа: мишура, лапша, промывание мозгов, много шума, много вони, истинное значение события похоронено под отвалом ложных предпосылок, хотя сама истина весьма проста… 3:0?

— 3:0. Я помню эти рассуждения, подобные нагромождения чепухи приходили в голову только моему сыну…

— Про Кавасаки — это уже неактуально, составлением сложных метафор я больше не интересуюсь, теперь я маюсь креативом, вот послушай свежайший! — гордо сказал я. — Представь себе капитальную бронзовую вывеску над центральным входом в здание Кабинета Министров следующего содержания: «Миром правят старые пердуны, именно поэтому кругом вонища…»

— Ну, ты и болтун, — улыбнулся Пронин? — Болтуном ты был, болтуном и остался, сынок…

Пронин подошел ко мне и потрепал по волосам.

— Рад видеть тебя снова… Медики! — рявкнул он, и в кабинет заскочил некто жуткий в белом халате с ватными тампонами, заткнутыми в разбитый нос. — Заканчивайте реабилитацию и обеспечьте все условия.

— Так точно.

— Мы с тобой потом поговорим, — сказал Пронин и покинул камеру.

Вот! Узнаю своего отца! Он не переменился. Мы тринадцать лет не виделись, я, можно сказать, восстал из ада, а он — «потом поговорим»! Даже от стула меня не отстегнул, я уже не говорю о коньяке, который он мог бы и предложить… за встречу.

Жуткий тип в белом халате вооружился ключом от наручников и с опаской приблизился, но в камеру заскочил «браток» с кедами в руках и ключ у него отобрал.

— Уйди, неудачник, я сам…

Он снял наручники с моих ног и поставил рядом кеды.

— Одевай и пойдем, здесь тебе делать больше нечего.

— Но товарищ Пронин велел закончить реабилитацию! — возмутился судебный доктор.

— Правильно, но я знаю метод эффективнее, чем медицинский. Пойдем! — он подхватил меня под руку.

— Я никуда не пойду! — Я отдернул свою руку. — Где Герда? Где Додик?

— Пойдем-пойдем, — сказал он и потянул меня за рукав к выходу, — они тебя ждут, я обо всем позаботился, имею право — в отсутствие Похмелинского я курирую его проект.

— Какой проект? — спросил я, когда мы вышли из камеры и направились к лифту, находящемуся в дальнем конце коридора.

— Проект «Сика-Пука».

— Он тоже работает на вас?!

— Нет, он настоящий агент ЦРУ, но для нас он мощный канал дезинформации и экономическая выгода: мы его не арестовываем, укрываем его от ГБ и докладываем в Центр, что Сика-Пука офигенно неуловимый опаснейший шпион… иначе нашей шараге урежут финансирование, — радостным тоном сообщил «браток».

— Странный у вас внутриведомственный юмор…

— Ближайшая наша задача — подстроить Додику побег, но он должен думать, что он вырвался на свободу сам… этот проект мы сворачиваем, переводим его в другое русло — создание условий для склонения Додика на нашу сторону…

— А почему… кто ты такой?

— Меня зовут Константин. — Мы вошли в лифт, и он снял свои очки.

Я рассмотрел его лицо. Знакомое лицо… где-то я его уже видел, может в зеркале? Уж очень он похож на меня самого.

— Я так и знал, — сказал он, — ты меня не знаешь, меж тем я — твой брат, я младше тебя всего на три года.

Еще один сюрприз. Мой брат. У меня действительно мог быть брат, но он так и не родился… моя мать умерла… мне было тогда как раз три года…

— Что-то я совсем запутался. Нет ли у тебя хоть глоточка коньяка? Прочистить мысли.

— Есть! И не глоточек…

Мы вышли из лифта на каком-то заоблачно высоком этаже, из окна которого открывалась величественная панорама Киева, прошли по коридору, обшитому красным деревом, и вошли в жилое помещение, у дверей которого стояла охрана.