Веслом по фьорду!

Итак, пятнадцатилетний Реас заметно отличался от знатных сверстников. В то время как балбесы размахивали тренировочным оружием и мечтали о взрослой жизни, Реас читал и фантазировал. Невероятно любознательный и чувствительный, он был доведён своими педагогами едва ли не до идеализированного состояния книжного червя. С книгой в голове и сухими страницами циркуляров вместо мышц. Да, кстати, телосложение паренька на деле вполне позволяло справляться с рапирой и саблей, но что может сравниться с библиотекой замка — крупнейшей в стране и лучшей в Булгаре? Опять же руки не намозолишь…

Диспуты в академии, в которой учился молодой Пощаков, напоминали кровавые поединки. Оседлав коня красноречия, под защитой доспехов знаний, юный Реас, движимый силой логики, орудовал кулаком собственного мнения, вышибая за пределы ринга незадачливых конкурентов. Отец радовался этим победам и ценил их выше военных.

Как-то Реас и учитель астрономии забрались на самую высокую башню замка понаблюдать закат. Учитель предложил воспользоваться случаем и снял штаны, собираясь продемонстрировать действие силы притяжения на жидкости, но Реас предупредил педагога, что внизу проходят учения королевской гвардии, а гвардейцы все сплошь гордые дворяне, любители дуэли с равными и публичных наказаний для менее знатных оскорбителей их чести. Короче, быть равным учителю не светит, а оскорбителей булгарские дворяне, как правило, дружно кастрируют на месте.

Подумав, астроном-риторик признался, что если честно, то он вообще не хотел лезть на такую высоту. Законы физики действуют в любом месте, просто ученик пригрозил рассказать папе, как синьор Галлий (то есть учитель астрономии) засыпает на середине лекции, что неминуемо привело бы к увольнению, и лишь поэтому согласился. В смысле мочить дворян сверху он не будет, так как это непедагогично…

С высокой башни открывался отличный вид. На западе — граница с Галлией, на севере и востоке — хребет Карпатских гор, далеко на юг — Средиземное море и Ливия.

— Не верю я, что солнце на ночь уходит под землю! — с ходу атаковал юноша, — Слишком детское объяснение. Хочу по-взрослому!

— Ты прав, мой мальчик, — монотонно бубнил учитель, мечтая об ужине и тёплой грелке к пояснице. — Однако, хотя критикуемое тобой объяснение встречается во многих авторитетных книжках, э-э-э, не припомню названия… страницу тоже… вроде восьмидесятая или сто восьмидесятая. Солнце всегда вставало на востоке, а заходило на западе. Какая разница, что оно там делало? Да хоть отдыхало! Перед падением Ахерона, гибелью Атлантиды и сегодня наверняка тоже… В чём суть вопроса, а?

— Если на западе набирается сил, то почему встаёт на востоке?

— Жрецы Тангры, чтобы ты знал, пишут: Солнце умерло и переродилось, чтобы… чтобы… вероятно, чтобы светить, забыл, как в первоисточнике. — Астроном нахмурился и стал похож на строгого епископа. — Страница, вероятнее всего, триста девятая, хотя и на четырёхсотой было…

— Галлий! Галлий! — Юноша зажал уши.

Но учитель пустился вскачь по нарастающей, каждым новым словом мстя за пролетевшие мимо ужин и грелку:

— Что «Галлий», «Галлий»? Глубину космоса трудно охватить сознанием! Это общеизвестно! Можно было бы простить мне некоторую утомлённость. Попробуй думать о звёздах сорок с лишним лет! Ошизеешь, знаешь ли… А тебе известно, что говорят о светилах, к примеру, свирепые норманны? Они считают, что за солнцем и луной ежедневно гонятся два громадных волка. Проглотят — свету хана! Так и гоняются от заката до рассвета. Ай, что говорить… Почему каждый, включая тебя, юный Пощаков, считает познание космоса плёвым делом? Если ты такой умный, то…

Старина Галлий набрал полную грудь воздуха и осёкся. С упрямым мальчишкой вдруг случилось неладное. Реас схватился за голову, до хруста сжимая виски, но не от услышанного. Юноша потерял равновесие и перевесился через перила, рискуя разбиться насмерть. Астроном и риторик едва успел схватить ученика за плечи и затолкать в наблюдательное кресло [15].

Молодой аристократ побелел, из его груди вырывался хрип.

— Ой, зачем мы только начали о сокровенном! — запричитал учитель. — Господин Пощаков, я предупреждал: о проблемах мироздания много думать вредно.

Я вот не думаю и вам не советую! — В качестве добавочного лечения он осторожно похлопал своего подопечного по щекам. — Очнись же, несносный мальчишка!

На севере сверкнула молния, но взбудораженный Галлий был слишком занят, чтобы смотреть по сторонам. Дыхание ученика восстанавливалось, на нахлёстанные щёки выплеснулся румянец. Трижды плюнув через левое плечо, астроном прошептал молитву Тангре. Просто так, на всякий случай. По-любому хуже не будет…

Тем же вечером, после того же судьбоносного дня, Реас набросал на бумаге коротенький синопсис видения, о котором не узнает отец, не разнюхает Галлий и о котором он сам никогда не забудет. Там, на башне, когда в северной стороне блеснула молния, внутренний взор юноши чётко увидел чужую землю, каменные столбы, женщину, старика и бородатых варваров. Увидел бой и родившегося в том бою младенца. Что бы всё это значило?

Особенно принесённый ветром запах несвежей селёдки.

— Порн, ты спас их! Хвала богам! Но я твой вечный должник! — Кузнец упал старику в ноги. Тот едва успел отпрыгнуть…

— Как бы не так! — прокряхтел заклинатель, бодро отбегая от ползущего к нему на коленях викинга. — «ПОРН, ТЫ СПАС ИХ…» Да уж, спас, как же! Я был беспомощнее самого дохленького щенка голубого песца из осеннего помёта в неурожайный год! Помнишь того рыжего негодяя? Он сломал своей дурацкой башкой мой посох как раз в тот миг, когда из Асгарда готова была выплеснуться энергия самой бездарной саги из всех самых слабых саг о викингах.

— Ну? — ничего не понял Торн, всё ещё надеявшийся поймать ноги старика в благодарственном объятии.

— Один поразил! Один! Только он способен на такие мозгодробительные стихи, клянусь корнями Иггдрасиля!

Рею с новорожденным отнесли в длинный дом, а двое спорящих мужчин отстали, бурно обсуждая последние события. Было ещё светло и не холодно, кромлех слегка дымился, заслоняя низкое норвежское солнце.

— Хочешь сказать, Один, а не ты? — Кузнеца качало от усталости, как лодку.

— В третий раз говорю тебе, я тут ни при чём! — махнул рукой старик, — Лет десять назад — да! Я бы наделал этим козлам открытых переломов! Я бы процитировал им руну забвения! Уж я бы их сглазил! Они бы у меня всю жизнь отваром из хвои отпаивались и без клизмы спать не ложились. А сегодня… Сегодня я тысячу раз сказал спасибо лопарям, саамам и вёльвам, у которых мне довелось учиться секретам магии, но без Одина ничего бы не вышло…

— Не понимаю.

— Какая разница! Юты пришли убить твоего сына, лишь это по-настоящему важно.

— Что-о-о?

— Кто-то использовал ютов, их вела и поддерживала сильная магия. Слава Одину — он уберёг твоё дитя!

— Но какое дело Одину до меня и моей семьи? Я не писал стихов… так, сочиняю немного, но это несерьёзно, я их даже не записываю, не то чтоб публиковать… К тому же давно не приносил ему особых жертв! Так, муху летом или пару комаров по весне. С чего это вдруг он, а не ты, истинный волхв, защитил Рею и малютку?

— Потому что мы, норвеги, его дети, голова деревянная! Вот почему! А я хоть в бою тоже не в носу ковыряюсь, но без высшей помощи лежали бы мы на камушках, как срубленные деревца…

Торн пожал плечами и ещё раз взглянул на поломанные ворота. Кузнец верил старому заклинателю — тот своё дело знал и не зря махал посохом.

С фатализмом, присущим варварам, Торн произнёс, глядя на столбы:

— Ну спасибо, Один! Весной получишь жирного итильского поэта [16].

— Потом будешь благодарить. Давай лучше я наложу на тебя свои исцеляющие руки, ты весь изрезан. Известно ли тебе, герой, что в теле человека тридцать два зуба, двести четырнадцать костей и триста пятнадцать жил?