Чародейский рок. Чародей и сын

Дети рванулись было за ним, но Гвен вытянула руку и загородила им дорогу.

   — Нет! — строго сказала она. — Мы не тронемся с места, покуда эта странная гора не примет законченную форму!

   — Ну, тогда устроим привал.

Джеффри и Грегори плюхнулись на землю и скрестили ноги. Корделия и Магнус сели «как взрослые». Для себя и жены Род выбрал пень и валун и опустился на камень очень осторожно, опасаясь, что тот растает под ним. Затем он обернулся и обратил внимание на то, что священник устроился на земле рядом с детьми. Роду это не понравилось: получалось, что этот человек как бы объединился с детьми. Он вроде бы своим поведением заявлял: «Я — один из вас, я не взрослый, и поэтому мне можно доверять».

Первый вопрос, который священник задал детям, ему тоже не пришелся по сердцу:

   — А зачем вы себе на голову эти уродливые тряпки намотали?

   — Чтобы музыка нас не отвлекала, — ответила вместо детей Гвен.

   — О, не извольте сомневаться, вы к ней привыкнете! Походите какое–то время посреди этих звуков и вскоре перестанете их замечать!

Взгляд у Корделии стал неуверенным, но Род поспешно заметил:

   — Может быть, так оно и было — пятьдесят миль назад. Но теперь музыка стала настолько оглушительной и беспорядочной, что отрешиться от нее просто так невозможно.

   — Да что вы! Зачем отрешаться! Надо просто научиться слушать ее и извлекать из этого радость!

Магнус глянул на отца и спросил:

   — Зачем же нам учиться радоваться музыке, если она нам совсем не нравится?

   — Так ведь если научитесь, будете получать великое наслаждение!

Магнус опасливо посмотрел на Яго, но промолчал.

   — Может быть, так можно говорить о музыке, которая для понимания достойна изучения, — сказал Род. — Но ведь и это не значит, что ты обязан побороть естественную неприязнь к звукам, которые действуют тебе на нервы!

   — О нет! Я же не об этом! Я о том, что к музыке надо привыкнуть! — возразил священник. — Если бы вы слушали такие звуки с колыбели, вы бы их очень полюбили!

Корделия внимательно наблюдала за спором. Ее взгляд метался от отца к священнику и обратно. Было видно, что ее охватила неуверенность.

   — Почему–то я в этом сомневаюсь, — покачал головой Род. — Мне представляется странной не сама ткань музыки, если можно так выразиться. Мне кажется, что дурна манера ее подачи.

   — Уверяю вас, в рамках стиля эта музыка сочинена и сыграна мастерски!

   — А я бы сказала, супруг мой, что ты слишком добр, — одарив священника суровым взглядом, заметила Гвен. — Дело не в «дурной манере подачи», как ты выразился. Просто- напросто это плохая музыка, вот и все.

Священник с большой натугой растянул губы в улыбке, обвел взглядом все семейство и сосредоточил свои аргументы на той, которая начала сдавать позиции.

   — Ну, что же ты, красавица? Ты–то знаешь, как твои ровесники обожают такую музыку! Сними с головы тряпки, вынь из ушей затычки и погрузись в мир звуков!

Корделия поднесла ладони к ушам.

   — Не смей! — крикнула Гвен. — Даже не вздумай трогать!

Корделия резко опустила руки.

   — Но мамочка, это правда! Всем юным девушкам и парням нравится такая музыка!

   — Что значит «всем»? — строго вопросила Гвен. — Много я видела молодежи, которой по сердцу красивая, приятная, нежная музыка, а здесь вижу жалкую горстку! С чего ты взяла, что таких много, кому этот треск по душе?

   — Ну так… так священник говорит!

   — Верно, красавица, верно! Не позволяй родителям командовать тобой! Думай за себя!

   — Ага, думай за себя [42] и делай, что он тебе скажет! — с нескрываемым сарказмом воскликнул Род. — Так кто же тогда за тебя думает, а?

   — Не слушай голоса взрослых, они не понимают юных, они противятся всему новому! — продолжал подзуживать Корделию Яго.

   — На самом деле ничего особо нового я здесь не нахожу, — возразил Род. — Все то же самое, что мы слышали около Раннимеда — только фомче, объемнее, а по качеству хуже. Наверное, кто–то думает, что если про громкое и плохое говорить «Это хорошее!», то им все поверят.

   — Но как мне доказать, что он не прав? — чуть не плача проговорила Корделия.

   — А ты не доказывай. Просто скажи: «Нет!»

   — Но ведь он же священник!

   — Ты так думаешь? — прищурившись, вопросила Гвен. — Любой может напялить на себя монашескую сутану и выбрить макушку.

   — Как вы смеете сомневаться в моем сане?

   — Если они не усомнятся, это сделаю я! — прозвучал чей–то голос с оттенком стали.

Все в испуге подняли головы. Джеффри вскочил с земли, схватился за шпагу, побледнел. Незнакомцы подошли незамеченными в разгар спора.

Однако бояться их вроде бы не стоило. Это были двое монахов в простых коричневых сутанах ордена Святого Видикона, и лица у них были приятные, улыбчивые. Один из них был молодой, высокий, светловолосый, другому — полному, седоватому — на вид было под пятьдесят.

Дети вытаращили глаза. Грегори ухватился за юбку матери.

   — Берегитесь! — взвизгнул монах в черном балахоне. — Это не настоящие монахи! Это слуги сатаны! Люди, не дайте им обмануть вас! Это демоны в человеческом обличье!

   — Какая наглая ложь! — сурово воскликнул пожилой монах. — Мы — из ордена Святого Видикона! А ты? Что за облачение на тебе? К какому ордену ты принадлежишь?

   — Мне никакие ордена не нужны! — выкрикнул Яго. — Я свободный человек! И я не стану слушаться тех, кто поклоняется идолам!

Он выхватил из складок балахона бутылочку, рывком выдернул пробку и выплеснул содержимое на монахов.

Разбрызгались серо–зеленые капли, Гэллоуглассы инстинктивно попятились.

Попятились и монахи. Лишь одна капля упала на сутану молодого монаха и прожгла в ткани дырку. Монах вскрикнул от боли, но сразу же устремил пристальный взгляд на ожог, и кожа на его бедре тут же стала здоровой.

   — Вот! — вскричал Яго. — Видите? Видите? Зло сгорает там, где к нему прикасается святая вода!

   — Это не святая вода, а колдовское зелье! — презрительно бросил пожилой монах. — Кто ты такой, чтобы уводить юные души с пути истинного?

   — Уводить нас с пути истинного? — изумилась Корделия. — Но ведь он — священнослужитель!

   — Нет, — заверил ее молодой монах. — Он самозванец, он воплощенный Порок, и его цель — искушать и совращать. Он Иуда, лжесвященник [43].

   — Не верьте ему! — взвизгнул Яго. — Он говорит от имени тех, кто противится переменам!

   — Мы желаем, чтобы все люди менялись, возлюбя ближних своих, — возразил пожилой монах, — а ты настраиваешь их друг против друга. — Он натянул цепочку, висевшую у него вокруг шеи, вынул медальон из–под сутаны, открыл крышечку. — Погляди на этот камень и сотвори зло, если сумеешь!

Лжесвященник вытаращил глаза в искреннем изумлении, но в следующий же миг его губы растянулись в волчьем оскале, и он издал жуткий хриплый вой.

А драгоценный самоцвет в оправе медальона, казалось, ожил. Он засветился, и Гэллоуглассы ощутили, как в нем запульсировала псионная энергия.

Лжесвященника эта пульсация заставила задрожать с головы до ног. И тут пожилой монах крикнул:

   — Изыди!

Послышался резкий сухой взрыв, взметнулась пыль. А когда она осела, лжесвященника и след простыл.

Монахи облегченно вздохнули, пожилой закрыл крышечку медальона.

Корделия вытаращила глаза.

   — Что это за волшебство?

   — Волшебство того камня, что вставлен в медальон, — объяснил молодой монах. — Он способен преображать силу, которой пользуется любой чародей или волшебница. Этот лжесвященник был из тех чародеев, которые умеют заморочить голову добрым людям, чтобы заставить тех поверить в заведомую ложь.

   — Чудесный камень взял эту силу и превратил ее в иную, — добавил пожилой монах. — А в какую — это уж я выбрал.