Золотая шпора, или путь Мариуса

Скоро любовь Изабеллы и Бранзы перестала составлять тайну. По обоюдному согласию, король и королева пердоставили друг другу свободу в устройстве своих личных дел. Однако несколько месяцев спустя произошло событие, полностью изменившее жизнь державной четы. Заболев лихорадкой во время путешествия к Лебединому заливу, умерла принцесса Соня. Прелестная девочка с веселым нравом была всеобщей любимицей. Смерть ее повергла в отчаяние короля Марка. Горе этого ветреного владыки оказалось настолько сильным, что на какое-то время он даже вышел из-под контроля Хана Сига. Пришлось удалиться от двора любовнице из рода Скелинов, которая тоже выступала орудием в сложной игре первого министра. Удрученный отец полагал, что именно за эту преступную связь и покарало его Солнце. В пику министру Марк III стал отдавать самые безрассудные приказы по управлению государством. Все грозило обернуться катастрофой. И тогда спасти супруга решила Изабелла. Неожиданно оказалось так, что, потеряв дочь, Марк обрел в нелюбимой жене единственный источник жизненных радостей. Что до Изабеллы, то вряд ли ею руководил душевный порыв, скорее — трезвый расчет. Ведь ясно было, что безрассудное самостоятельное правление Марка окончится трагически не только для него, но и для самой королевы. До Изабеллы дошли слухи о том, что Хан Сиг готовит заговор с целью замены Марка III на более покладистого владыку. Говорили о продаже престола Брюнингам. Поняв, что королю нужна спасительная соломинка, Изабелла сама же ею и стала. В конце концов, нрав Марка III выровнялся. Через год у супругов родился сын Александр, через два — еще один, Петер. Ну, а что же молодой Стефан Бранза? Осознав, что Изабелла потеряна, он много страдал. После смерти великого архитектора в его архиве нашли письмо от королевы Изабеллы с требованием покориться участи и никогда не вспоминать о том, что между ними было. Бранза стал злоупотреблять вином, какое-то время его постоянно видели в густанских кабаках. Впоследствии, однако, он смог избавиться от пагубного пристрастия, столь частого у людей творческих, вернулся к любимому делу, много трудился по благоустройству Густана. Однако забыть свою любовь, очевидно, так и не смог. До конца своих дней оставался он холостым.

В 338 году Бранза получил согласие короля на воплощение своей давней мечты — постройки кафедрального собора на свободном месте в черте Густана. Двенадцать лет продолжалось строительство, в которое талинский архитектор вложил всю душу. Тогдашние густанцы имели удивительное счастье наблюдать за рождением этой чудесной постройки — величественной, огромной, словно бы невесомой, с неисчислимыми высокими, тонкими башенками, словно бы прозрачными. Знатоки утверждали, что собор, названный именем Св. Петера, превосходит все, когда-либо созданное талинской архитектурой. 28 мая 350 года в соборе состоялась первая служба. Восторженный народ на руках пронес 53-летнего Бранзу от соборной площади к его дому.

Стефан Бранза умер осенью того же года. В посмертном письме он признавался, что на постройку собора Св. Петера его вдохновила любовь к королеве Изабелле, и что, если бы между ними не произошло того, что произошло, он наверняка остался бы простым ремесленником…"

Они вновь шли по талийскому тракту — не торопясь, соблюдая все меры предосторожности. Проблема пропитания не стояла: девятнадцать дублонов — достаточная сумма, чтобы ежевечерне запивать белым вином жирного каплуна. Было бы вино да каплун был бы! Но обычно довольствовались вязкой сливянкой да грубой говядиной. Впрочем, желудки трех путников пребывали еще в той счастливой поре, когда переваривается все, вплоть до глины и гвоздей.

Ночевать старались в крестьянских домишках. Придорожные гостиницы и таверны им не подходили — слишком людно. Лишь одна ночевка получилась цивилизованной. Подходя к Мерку, путники набрели на мызу (в терминологии Уго), а проще говоря — на дачу с хорошо развитым приусадебным хозяйством. Хозяйка, величественная дама в красном роброне, с подвижнической готовностью приютила молодых людей. Для ночлега они получили просторный флигелек, окруженный клумбой со свежими туберозами. От белых метелочек на длинных стеблях исходил дурманящий сладкий аромат. Обедали в просторной гостиной, стерильно чистой, с добротной палисандровой мебелью, с двумя красноватыми камеями и деревом «бансай» на столе, с присобранными желтыми занавесями на окнах — не столовая, а учебное пособие на тему "Образцовое ведение домашнего хозяйства". Мариус с Расмусом, неотесанная деревенщина, мгновенно оробели в столь благообразной обстановке. Дочку дамы в красном роброне звали Дина. Пышечка с бархатистой кожей и длинными ресницами, которые, скромно опускаясь, отлично работали на имидж невинной девушки. Дина столь явно положила глаз на Мариуса, что это заметила даже ее мать — и сослала дочку от греха подальше, в мезонин, откуда тотчас раздались плаксивые звуки клавикордов. Вечером Мариус вышел из флигеля для отправки естественных надобностей (что и проделал у изгороди). На обратном пути его поджидал приятный сюрприз — Дина в белом платье среди тубероз, сама похожая на цветок — как Мавочка, Старшая Сестра Фиалок из сказки братьев Педро и Пончо Хамосов. Вечер был романтичен, небо располагало набором звезд, необходимых для любовных операций. Нежный ветерок приятно щекотал кожу. И Мариус прочел невинному созданию краткий курс "Введение в любовь". Все ограничилось поцелуями (правда довольно жаркими) и объятиями (признаться, весьма крепкими). Невинное создание хватало науку на лету. И было готово к тому, чтобы довести дело до конца. Но Мариус остановился на самой грани. Это было невероятно! "Не заболел ли часом?" — язвительно осведомился прежний Мариус, с недавних пор лишенный телесной оболочки. Он-то помнил прошлое, когда оболочка еще принадлежала ему — тогда подобных осечек не происходило. "Ну, давай, вперед, на тело!" — подзуживал он." А стоит ли?" — философски осведомился тот Мариус, что теперь сидел внутри. Ему оказалось вполне достаточно удовольствия, которое он испытывал, целуя эти пухлые губы, поглаживая тугую попку. Разум одержал победу над инстинктом, что всегда непонятно, но здорово. Разум, с которым Мариус прежде общался только сквозь пелену рассеянных мыслей, вдруг стал конкретен и доступен. Но это был все-таки чужой разум. Он возник непонятно почему и неизвестно откуда. И он пугал Мариуса.

Кстати, о чтении. Уго наконец принялся за образование Мариуса. С собой грамотей прихватил, не убоявшись тяжести, объемистую книжицу с окованными медью углами, с многоцветными картинками. На привалах, лучше — в густой тени векового дуба, Мариус пристрастился разглядывать картинки, грезя о чем-то своем, невыразимом. На картинках фигуряли кавалеры в латах, парадных одеяниях, погруженные в меха, опутанные золотыми цепями, пажи в розовых и белых костюмчиках, выгодно облегавших юные гениталии, дамы в остроконечных головных уборах, в длинных платьях, с вуалями и без, с веерами и четками. Дамы вели с кавалерами и пажами беседы, о галантном свойстве которых говорили недвусмысленные улыбки. Книжка изобиловала портретами королей на фоне своих тронов, королев на фоне своих фрейлин, принцев на фоне министров, принцесс на фоне прелатов, воителей на фоне воинств, ощетинившихся пиками.

Книжка называлась "Альбентинские хроники" и содержала ровно сто историй времен правления королей одноименной династии. На привалах Уго читал вслух. Перед Мариусом, как на сцене, гибли от оспы несчастные дети короля Гисмонда, романтически сочетались браком Эдмонд и Стелла Брюнинг, росли стены неприступной Хальбронской цитадели, Рогер II вторгался в Талинию, заплаканная принцесса Лора и фицарский император Ред шли под венец — роковой союз с ужасными последствиями. Короли, министры, дамы и кавалеры, в прошлом — небожители, становились хорошими знакомыми.

Вслух Уго читал недолго и лишь для того, чтобы завлечь Мариуса в пучину "Альбентинских хроник". Настало время — и Уго предъявил ультиматум: хочешь знать, что дальше — учись читать. Приступили тут же. К процессу с неожиданным рвением подключился Расмус, который не хотел уступать Мариуса еще в одной сфере. Спотыкаясь, пошатываясь, Мариус побрел по ухабистой стезе просвещения. Как водится, после первоначальных успехов настала эйфория. С самонадеянностью дилетанта Мариус возомнил, что в силах одолеть книжицу без посторонней помощи. Уго с удовольствием сложил с себя педагогические полномочия. Расмус остался при друге в качестве наблюдателя, помогая ему справиться с неизбежными трудностями, которые обязательно следуют за первыми успехами.