Похищение Елены

— Я бы сказал, что он больше похож на корову, — осторожно высказал свое мнение Иван.

— Не святотатствуй, — сурово оборвал его Демофон. — Если мой внук говорит, что это лошадь, если он делал лошадь, то, значит, лошадь у него и получилась.

— Но вы же сами в день прибытия сказали Одесситу, что это, скорее всего, должен быть хомячок!

— Одиссею? Сказал. Но это было всего лишь мое предположение! Кстати, почему не видно Одиссея? Правда, за последнее время мы, кажется, ни с кем так часто не виделись, как с ним, и он мне, по чести говоря, порядком поднадоел, но он нам очень помог в сборе информации, и выпить с ним пару-тройку кубков вина я чувствую себя просто обязанным. Так где же он сейчас?

— Не знаю, — нехотя пожал плечами царевич, которому и самому Одессит нравился не слишком. — Вон к нам идет царь Меганемнон. Давайте лучше с ним выпьем.

— Агамемнон? Замечательно! Налей-ка мне в кубок, Ярион, и себя не забывай! И телохранителям тоже! Чтобы все запомнили, какое чудо соорудил Термостат!

— За нашего великого скульптора Термостата! — провозгласил тост Меганемнон прямо на ходу, и его подхватили сотни солдатских голосов.

— За наших гостеприимных хозяев! — подняли следующий тост все вместе.

— За гений Демофона!

— За Меганемнона!

— За Одессита!

— Да где же Одессит?

— За взятие Трилиона!

— За Родоса!

— За искусство!

Тосты провозглашались военачальниками и солдатами один за другим и подхватывались с каждым разом все радостнее всем лагерем.

— За славу стеллийского оружия!

— За будущую книгу!

— За тех, кого с нами нет!

— За прекрасных дам!

После пятнадцатого или двадцатого тоста кому-то пришла в голову замечательная мысль (как правило, самые замечательные мысли приходят именно после пятнадцатого-двадцатого тоста) устроить триумфальное шествие.

На спину Родоса всеобщими усилиями были водружены Меганемнон, Демофон, Иванушка, Ирак, Трисей и еще трое самых популярных (а может, первых подвернувшихся под руку восторженным воинам) военачальников, и под приветственные крики и грохот мечей о щиты лошадь стали возить по всему лагерю, а когда лагерь кончился, то потащили еще куда-то — вперед, направо и на север.

Под ногами великолепной восьмерки, скучившейся вместе и самозабвенно махавшей руками ликующему народу, при каждой кочке раздраженно потрескивала и прогибалась доска.

— Сейчас провалится, — упрямо покачал и без того кружащейся головой царевич и покрепче ухватился непослушными почему-то пальцами за Демофона.

— Не провалится, — отмахнулся Меганемнон. — Доска крепка, и кони наши быстры!..

И тоже приобнял поэта в надежде удержаться перпендикулярно.

— А я… говорю… провалится… — поддержал Иванушку Сопромат и в доказательство своих опасений попрыгал на скрипучей доске.

— А я говорю — не… про… ва… лит… ся!.. — стал подпрыгивать на сомнительной доске в доказательство уже своей правоты Меганемнон.

— А по-моему, провалится, — пробасил Трисей и топнул изо всех сил ногой, держась за Ирака.

— Не провалится, клянусь Дифенбахием! — грузно подскочил на месте Тетравит.

Это и решило спор.

Доска смачно хрустнула, и вся компания в мгновение ока куча-малой оказалась внутри деревянного брюха Родоса.

Титаническими усилиями отделив в полной темноте одно тело от другого, оглушенные, но не протрезвевшие, триумфаторы пытались осознать свое новое положение.

— Ну вот теперь точно не провалится, — стукнул кулаком по брюху лошади Меганемнон.

— А я говорю, провалится, — не унимался Сопромат.

— А у меня спички есть, — вдруг вступил в разговор сам Демофон.

Спички были недавно изобретенной роскошью, по цене доступной только царям. Или тем, кому цари их жаловали.

— А что это такое? — не понял Тетравит.

— Смотри, — самодовольно заявил старичок и чиркнул чем-то о подошву сандалии.

Вспыхнул яркий желтый огонек на конце тонкой деревянной палочки.

— Ого! — вырвалось невольное восклицание у Трисея. — Хорошо устроились!

— А мы там их ищем…

— С ног сбились…

В двух шагах от них, безмятежно улыбаясь и слегка похрапывая, спали в обнимку Одессит и Хлорософ. Рядом с ними стоял заткнутый кукурузным початком большой медный кувшин.

Спичка погасла, поэт не пожалел — зажег еще одну, и Меганемнон, сидевший ближе всех, взял кувшин в руки и побулькал.

— Почти полный, — с удовлетворением сообщил он обществу.

— Не осилили, — хихикнул Сопромат.

— Ну так мы поможем! — вышел с предложением Гетеродин.

— Агамемнон, не задерживай!..

Обойдя по кругу всю компанию, сосуд наконец опустел.

С приглушенным звоном выпал он из разжавшихся пальцев Иванушки на деревянное брюхо Родоса, но этого уже никто не слышал.

Всех коснулся своим прозрачным крылом нежный Опиум — бог сна.

Когда Иван проснулся, через длинную и довольно узкую щель высоко над головой просвечивало звездное небо. Звезд было немного, но были они выпуклыми и блестящими, как начищенные пуговицы лукоморских гвардейцев.

Где-то слева угадывалась кособокая луна.

«Где я?» — задумался Иванушка.

И тут же все вспомнил.

«Ну ничего себе, чуть не до утра проспать! — охнул он. — Нас же потеряли уже; подумали, верно, что нас трилионцы захватили или что мы в море по пьяной лавочке упали и утонули! Войско без командиров осталось!»

— Вставайте! Вставайте срочно! — принялся он расталкивать кого-то, лежащего ближе к нему.

Это оказался Меганемнон.

Он быстро успокоил царевича, сказав, что раньше десяти часов утра все равно никто не проснется, а значит, и их не хватится, и хотел перевернуться на другой бок, но Иван ему не позволил.

Он растолкал Гетеродина и Тетравита, и те принялись вздыхать и сиплыми голосами жаловаться, что если они прямо сейчас не получат хоть капли алкоголя, то умрут ужасной смертью. И тогда Меганемнон, заявив, что с ними невозможно заснуть, а раз ему поспать не дают, то и он тоже никому не даст, стал будить всех остальных, кроме поэта.

Горше всего пробуждение оказалось для Одессита и Хлорософа. И горечь эта заключалась в том, что поблизости не было Семафора.

Впрочем, когда они объяснили его роль в их текущем положении, расстройство их уже стала разделять вся компания.

Пока стеллиандры, мучимые бессильной злостью и похмельем, призывали гнев всех известных и неизвестных богов на голову подлеца Семафора, Иванушка обошел по периметру все лошадиное чрево, ощупывая стены и пол. Ни дверцы, ни люка, ни просто лаза нигде не оказалось.

Только вверху, на высоте трех человеческих ростов, ровно горели крупные звезды.

— Давайте будем кричать и звать на помощь! — предложил Гетеродин.

— Чтобы сбежался весь лагерь? И угадай с трех раз, над кем тут будут потешаться ближайшие десять лет? — кисло возразил Одессит.

Гетеродин посмотрел вверх.

— М-да, — так же, как и Иванушка, сразу отверг он этот путь побега. — Ну тогда оторвем доску в брюхе или ноге и выберемся сами.

— Бесшумно, — уточнил Одессит. — Я все-таки собираюсь наведаться в гости к этому остряку-самоучке Семафору сегодня ночью и не хочу гоняться за ним по всему лагерю. Посмотрим, кто будет смеяться последним!..

Через час подрастерявшие свой задор триумфаторы, осторожно кантуя обвязанного портупеями сонного Демофона, спустились по левой задней лапе Родоса на твердую землю.

Только не чересчур ли твердая стала земля за время их отсутствия?..

Нагнувшись, Ирак пошарил под ногами рукой.

— Друзья мои, — тихо и внятно произнес он. — Я, конечно, не хочу вас пугать, но наклонитесь и сами потрогайте то, что у вас под ногами.

Меганемнон хотел отпустить комментарий насчет тяжелых последствий длительного запоя, но что-то в тоне Ирака насторожило его, и он молча сделал, что его просили.

Судя по сдавленным восклицаниям, остальные сделали то же самое.